Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 62, 2019
* * *
Что говорить, когда рассказано уже.
Слова все словно по второму разу.
Я жил тогда на первом этаже
И думал, что уйду, едва закончив фразу.
И кто бы мог иное предсказать?
И гороскоп немалых стоит денег.
Какая разница, «прости» иль «пропусти»?
Главнее, так сказать,
Один этаж и только семь ступенек.
Чтоб тело до машины донести.
* * *
Но вот животных я не замечал.
Не то что походя ногой кота отбросить,
Он для меня, хотя глядит и просит,
Как будто не существовал.
Я думал о другом, я намечал
В компании какой покуролесить,
Но чтобы: «Где тебя вообще мерзавца носит?» –
Мне вечером бы кто-нибудь сказал.
И правда, в эти дни я думал о другом.
Я лицезрел достойную супругу.
Вот и сейчас мелькнула. С мужем, другом?
Каким я всё же выглядел совком,
Поглядывая чуть ли не с испугом,
Отнюдь не голливудским мужиком.
* * *
Коты меняются. Тот просто пропадёт,
Того субару на ходу раздавит,
Глядишь, уже под маздой новый кот.
Но вот Чертков принёс в тазу на улицу закат,
И Тот, Кто нашим миром правит,
Решил поэтому, что он не виноват.
Хотя и это тоже суета,
И здесь посереди Иерусалима
Идёшь, не заморачиваясь, мимо
Кровавой каши бывшего кота.
* * *
И пошёл, и подумал: «Куда он спешил?» –
Или: «Кто эту жизнь так легко порешил
И никак не ответил за это?»
И смотрел, как девица в коротком плаще
Залезала в субару, и молвил: «Ваще», –
И оставил вопрос без ответа.
И продолжил идти мимо разных ворот,
Мимо Яффских, не нынешней кладки,
Вдоль стены и строений вперёд и вперёд.
И дела его были в порядке.
* * *
Меж домов, не забывших британский мандат,
Молчаливых с обеих сторон
(Лишь машины шныряют туда и назад),
Начинается Дерех Хеврон.
Тут легко говорить, коли есть что сказать,
Ещё лучше под вечер идти и молчать,
Потому как приблизилась ночь,
И слова, даже если нарочно ронять,
Уплывают немедленно прочь.
* * *
Мне всё равно, что он читал в дороге,
Советское ли что, Камю или Жорж Санд.
Приехал, но не стал светиться на пороге,
Устроился вблизи, как новый квартирант.
А как он выглядел, столичный фигурант,
И чем сумел чужой понравиться супруге?
Пожал под скатертью податливые ноги,
Она и выдумала этот вариант.
И непристойно познакомился с супругом.
Все три лица всплывают друг за другом.
На кухне звучно капает вода.
И хоть преставился давно удачливый граф Нулин,
Я за столом на деревянном стуле
Сижу, вожу бессмысленно пером туда-сюда.
* * *
Там, где площадь с оливой, был старый вокзал,
А теперь ресторан и, не без светофора,
Поворот на Хеврон возле стен Абу-Тора,
А как дальше идти, не сказал.
Мимолётными встречи бывают подчас,
Только взглядами и обменялись.
Две подружки неспешно прошли мимо нас,
Оглянулись и рассмеялись.
* * *
От центра до едва ли не Гило
Вся улица весьма переменилась.
Я исходил её когда-то вдоль и поперёк,
А нынче тут шататься западло:
Меж джипов, мазд зачем, скажи на милость?
Лишь старый дом один остался как упрёк.
За домом был тогда фруктовый сад
И, видимо, таким же и остался.
Он с каждым днём всё больше разрастался.
Вон яблони, гранат, ещё гранат.
А с этой стороны, я помню, был фасад
Другого дома. Нет его, снесли.
И здесь не то, здесь раньше кактусы росли.
* * *
Не только кактусы, здесь у ограды был,
Что удивительно, огромный куст сирени.
Не ведаю, ни кто его взрастил,
Где саженец достал и посадил
Под сенью крупнолиственных растений.
Он, видно, сетовал, что не хватает тени.
В обход куста к подъезду вёл настил,
И с двух сторон простецкие скамейки.
О, дай мне волю, я бы поместил
На каждую хабалку в кацавейке.
Да в плисовой, а лучше в меховой,
Чтобы повеяло московской стариной.
* * *
Памяти М. П.
Сижу, вожу бессмысленно пером туда-сюда.
Нет, я не знал его, лишь помянул когда-то.
Он был мне брат. Или сошёл за брата.
И навсегда.
Я про его невесту и жену,
Про адюльтер, изысканное слово,
Догадываюсь, но не назову.
Да, мы любили женщину одну,
Неважно, что укажут на любого,
Хоть на меня. Но я любил вдову.
При ней кивнул ему заезжий фаворит.
Он умер. Думал он, женитьба охранит.
Как Пушкин про Наташу Гончарову.
* * *
Все эти разговоры про дома,
Про улицу, японские машины,
Как перед тем, чтобы сойти с ума.
И стало не одно, а сразу два лица,
И будто жизнь дошла до половины,
Когда на самом деле до конца.
* * *
Всё, что я видел, всё в последний раз,
Последние и улицы, и люди.
Несла официантка напоказ
Перед собой внимательные груди
И снедь на блюде, словно хлеб и соль.
И ноги, толстые некстати, но красивы,
На ум приходят Рубенс и Майоль,
Библейские и прочие мотивы.
При этом я едва ли замечал,
Что подошла зима и перестало лето,
Но майны щёлкали, и так хотелось выть,
И мой сосед всё видел, и ворчал,
И вмешивался, и давал советы:
– В таком случáе водку надо пить.
* * *
А после муэдзина рассвело,
Ночь уходила, фонари потухли,
На ощупь нацепив ночные туфли,
Привстал, его при этом повело,
Но устоял и выбрался на двор.
Гранат зацвёл и наводил на мысли,
Но люди почивали до сих пор.
* * *
Все вещи были сами по себе,
И так покойно было в старом этом мире,
Где «А» и «Б» сидели на трубе,
И нынче, собираясь умирать,
Уже забыл, что после трёх четыре.
И птиц не смог на ветках сосчитать.
Птиц было много. Больше, чем всегда.
И, видимо, для них нужны другие числа,
И сразу не понять, вода или слеза,
Когда знакомое лицо приблизилось, повисло
И тёплая рука легла на всё ещё глаза.
ноябрь 2018 – март 2019