Роман
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 61, 2019
1
Итак, вот он – поэт тридцати двух лет, щуплый, задумчивый, одинокий. Последняя подружка поэта, милая женщина c карими глазами и улыбкой, в которой проявляются все соблазны мира, ушла от него к постороннему волосатому мужчине и не ошиблась. Волосатый мужчина подарил ей трёхкомнатную квартиру с окнами на море. На море кричат чайки, ходят корабли, и ветер залетает в распахнутые окна новой квартиры. Ночью волосатый мужчина сжимает её груди и сладко стонет, наслаждаясь раздвинутыми бёдрами. Но любимая по-прежнему названивает поэту.
– Вадик, – говорит нежным, усталым после ночного аттракциона голосом. – Милый мой поэт Вадик, как давно я тебя не слышала.
Вадик молчит.
– Вадик? Неужели ты меня забыл?
– Я не забыл.
– Забыл! Это некрасиво!
– Но ты вышла замуж…
– Ну и что? Мы были такими друзьями! Вадик, а давай поговорим? О литературе, например?
Вадик прислушается к ноющей боли в сердце и, удивляясь себе, что-то легко скажет. Они поговорят, любимая положит трубку, подойдёт к окну, вдохнёт морской воздух, заглянет в шкаф – может, пора сложить что-нибудь?
Это было о любимой. Теперь о деньгах.
Наш поэт не просто поэт, а поэт-лаборант. Пять лет назад он пришёл работать в больничную лабораторию в большой университетской клинике.
Профессор Меир Абрамсон, с круглым лицом хитрой осторожной совы, удобно сидел в широком кресле и крутил в пухлых пальцах ручку. Справа на кресло указывала стрелка, поясняющая, что место занято, слева в рамочке глянцево танцевали розовые фламинго.
– Представляюсь! – решительно сказал Вадим. – Я поэт и лаборант. Наконец, я выучил иврит и решил обратиться к вам.
Профессор Абрамсон прищурился:
– Ну, как поэт ты меня не интересуешь. А вот как лаборант… Знаешь ли ты, как отсасывать эритроциты?
Вадим покраснел.
– Разве что из пальца.
Профессор широко улыбнулся – ситуация его забавляла.
– Из пальца все умеют. Так откуда ты, поэт и лаборант?
– Из Воронежа.
– Меня в Воронеже, – вкусно причмокнув губами, произнёс профессор Абрамсон, – научили одному русскому слову, – и гордо выговорил: – Открывачка. Знаешь ли ты, как ею пользоваться?
Вадим кивнул.
– Хоть это знаешь… Ладно, дам тебе шанс. Иди учись. Найди Любу, она будет твоим куратором.
Странный парень вышел, а профессор Абрамсон, вспоминая, улыбнулся.
«Ах, какая была сладкая девочка в том заснеженном Воронеже! И ведь ей ничего не было нужно. Ни денег, ни подарков. Открывачка… – повторил про себя. – Где ты, Открывачка? Помнишь ли?»
Вадим вышел в темноватый коридор, навстречу ему быстро шла пожилая худощавая женщина в деревенском весёленьком платочке, катя за собой тележку, в каких обычно возят продукты.
– Скажите, как мне найти Любу?
Женщина остановилась и, пристально взглянув острыми глазками, ответила:
– Ну, я Люба, а ты что за харя?
После некоторого оторопения Вадим начал:
– Меня профессор Абрамсон…
– Бла-бла-бла… Поняла. Пошли, ладно, – сдвинула тележку.
– Я помогу?
– Обойдёшься.
Зайдя в одну из комнаток, Люба сняла платочек, обнаружив под ним седые короткие волосы, надела лабораторный халат и посмотрелась в зеркало.
– Ну и как тебя зовут? – спросила рассеяно.
– Вадим.
– Так вот, Вадим, – Люба села, вытащила сигарету и, кинув опасливый взгляд на полуоткрытую дверь, с удовольствием закурила, – в этой стране надо держать ухо востро. Всем кивать, со всеми соглашаться, сидеть в засаде. А чуть израильтянин расслабится, засунуть ему в жопу арбуз.
– Люба, – Вадим поинтересовался, – вы знаете, как отсасывать эритроциты?
Люба фыркнула:
– Конечно, знаю, это же основное! Главное ведь в чём?
– В чём? – повторил Вадим, и его почему-то кинуло в жар.
– Главное, что вроде пустяковая работа, а какое удовольствие получаешь!
Люба помахала рукой, развеяв дым, и притушила сигарету.
– Всего-то ставишь одну центрифугу, – принялась объяснять, – и материал делится на лишнее, нужное и осадочек. Переливаешь в чистую пробирочку, закрываешь мяконькой пробочкой, ставишь в холодильник. На следующий день всё работает, – в глазах Любы сверкнуло непонятное торжество. – Понимаешь, работает!
– Интригует, – выдавил Вадим.
– Ещё как, – согласилась Люба. – Мальчика моего ещё не видел?
– Кого?
– Мальчика! Михаэля! Длинный такой.
Уселась около компьютера и озабоченно открыла рот:
– Что-то все иконки исчезли, не иначе как святой дух снизошёл в мой компьютер. Дух! – Люба воздела руки. – Немедленно верни иконки на место! – задумчиво подёргала себя за нос. – Знаешь, Вадим, мне не до тебя. Завтра приходи.
Завтра так завтра. Вадим посмотрел на часы и решил поехать в поликлинику. Но по дороге заглянул на рынок. А почему бы и нет? На рынке баклажаны и помидоры, рыба и мясо, кофе и сливы. Люди в ресторанчиках сидят, едят огромными вилками, огромными ложками, но еда не кончается. Дрожит жаркий воздух, запахи захлёстывают обоняние, сливаются в единый шум крики продавцов. Вадим, наслаждаясь, побродил между рядами, потом пошёл на приём.
В коридоре сидели две женщины, с ног до головы закутанные в чёрное. Одна вдруг вздрогнула, и вторая, схватив её за руку, встревоженно спросила:
– Мама, тебе плохо? Плохо?
– Конечно, плохо, – не выдержал Вадим. – У нас не карнавал! Снимите маски – сонмы ангелов над нами!
Маски повернулись к нему. Но тут открылась дверь, Вадим поднялся.
В кабинете пахло духами. Женщина-врач, одетая под халатом в юбку и кофточку, скрывающая под ними, а также под тоненькой интимной ерундой зрелое белое тело, чуть растягивая слова, сказала:
– Фамилия? Имя?
– Гринберг Вадим.
– Раздевайтесь.
При этом, не смотря на него, она что-то торопливо писала в компьютере, раздражённо кривя губы.
– А вы?
– Что-что?
Но Вадим решил больше ничего не спрашивать и стащил с себя клетчатую рубашку. Скользнул взглядом по портрету медицинского старичка в очках, так сердито уставившегося на часы напротив, что те сбивались с ритма, изучил сюжет про ухо в разрезе, повернул голову к стеклянному шкафу, заполненному чем-то ужасно металлическим. Стало холодно, он обхватил себя руками и кашлянул.
Доктор оторвалась от компьютера. Перед ней сидел щуплый тихий мужчина.
– На что жалуетесь? Хотя ладно…
Она решительно взяла шпатель.
– Скажите «а»?
– А.
– Горло не красное, – задумчиво сказала докторша. – У вас температура? Живот? Голова? Ноги? Может, спина?
– Нет.
– Тогда зачем вы разделись? На что вы жалуетесь?
– Я ещё никому об этом не говорил.
– Сейчас самое время, – заметила докторша.
Вадим решился:
– Понимаете, меня никто не любит.
Доктор изумлённо посмотрела. Только что разошедшаяся с мужем и с боем отвоевавшая у него квартиру, мать одного, но очень капризного ребёнка, любовница боевого, но тяжко раненого генерала, она разозлилась.
– Что за бред! При чём тут я?! – в волнении проглатывая слова, бурно вздымая прекрасную грудь, крикнула доктор.
– Ничего не получается, – пояснил Вадим. – Ну совсем ничего.
– Уходите!
– Куда? Ах да… – Вадим покраснел.
Он надел рубашку и, старательно отворачивая голову, чтобы не встречаться взглядом с этой молодой и прекрасной женщиной, вышел.
Доктор помассировала изящными пальцами лицо, и тут у неё дрогнуло сердце: «Как же я устала… Боже, ну кто-нибудь, заберите меня отсюда!»
С надеждой подождала и, ожесточившись, произнесла железным голосом:
– Следующий…
И пропала.
2
Вадим жил в курятнике. То есть вначале он не знал, что это курятник, а когда понял, было уже поздно.
До курятника надо было добираться на пригородном автобусе. Пока Вадим сел, пока доехал, уже наступил вечер, в обшитом досками курятнике светились несколько окошек, и терпкий куриный запах невольно заставлял обернуться и опять взглянуть на дорогу, по которой мчались машины обратно в Иерусалим.
Всех оттенков красного закат погружал за этой дорогой дома с черепичными крышами и старательно посаженный лес в особую дымку, лёгким флёром затушёвывающую пространство.
Вадим поднялся по узкой тропинке и зашёл в заляпанный давней побелкой барачный коридор, открыл одну из дощатых дверей и включил свет, сиротливо показавший его пятнадцать метров. Но только опустил на пол рюкзак, в дверь постучали: в проёме стояла высокая худощавая Юля Николаевна.
– Вадик, не хотите ли купить гербалайф?
– Нет, – ответил Вадим, – мне обычная еда больше нравится.
Чуть позже, приглашённый Юлей Николаевной в её комнату на совещание жильцов, он сидел около внушительного книжного шкафа, на полках которого ровными рядами стояли привезённые из России подшивки «Знамени» и «Науки и техники».
– Господа! – начала разговор Юля Николаевна, строго посматривая на собравшихся сквозь очки. – Сегодня у нас с утра опять не было электричества. Получается, что из-за какого-то подлеца я, доктор наук по биологии, должна мучиться на Святой земле без света? Я не потерплю!
– Мамочка, так свет уже есть… – благодушно напомнила её дочь Марина, чьи груди так расширяли кофточку, что было невозможно отвести взгляд.
Юля Николаевна блеснула очками:
– Я фигурально выражаюсь, фигурально!
– Дело вообще не в свете! – поддержала Юлю Николаевну бывшая учительница Ольга Владимировна. – Надо вернуть наши деньги!
– Александр, вы что думаете? – Юля Николаевна, состроив мученическое лицо, обернулась к Марининому мужу – здоровенному мужику с кирпичного цвета лицом и торчащими во все стороны чёрными патлами.
– А я всех посылаю на хрен!
Марина хихикнула, соседи остолбенели. Вадим перехватил инициативу:
– Давайте пойдём к хозяину.
– Правильно! – обрадовалась старавшаяся не смотреть в сторону зятя Юля Николаевна. – Нам есть что ему сказать!
– Я – за! – поддержала учительница.
– А вы? – с опаской обратился Вадим к Марининому мужу.
Тот громко икнул.
Юля Николаевна скривилась.
Вскоре через горы строительного мусора они решительно поднимались к хозяйской вилле.
Толстяк Яков, открывший дверь в майке и старых спортивных штанах, встретил жильцов с улыбкой:
– Я так рад, что вы пришли, пора, наконец, познакомиться поближе…
– Мы не можем сидеть без света! – воскликнула Ольга Владимировна, от волнения дёргая за кружевной воротничок. – Где наши деньги? Мы немедленно уезжаем!
– Если бы у меня были деньги… – хозяин почесал выпуклый живот. – Разве бы я связался с этой строительной компанией?
– Мы обратимся в суд!
– Обращайтесь. Мой дом записан на сына.
– Я напишу в газету, – пригрозила Юля Николаевна.
– Я не читаю по-русски. Но я, – Яков оживился, – я знаю одну русскую мелодию… Не слышны в саду даже шорохи…
– Вы издеваетесь! – крикнула Ольга Владимировна и выбежала.
За ней поднялись остальные.
Оставшись один, Яков сделал громче звук и сел на диван. Телевизор передавал новости. Международное положение Израиля было по-прежнему сложным.
После неудачного визита жильцы молча спускались к своему бараку. Приходилось ступать очень осторожно, так как совсем стемнело. Ветер стих, и едкий запах курятников не доносился. Ощутимо похолодало, на небе появились звёзды. Юля Николаевна первой дошла до дверей барака и, остановившись, вздохнула полной грудью.
– И всё-таки мне нравится! – сказала с восторгом. – Я чувствую тут какое-то прямо-таки экологическое место. Горы, лес… А приходите ко мне чай пить! – обратилась к Ольге Владимировне и Вадиму.
В своей уютной комнате зажгла лампу под матерчатым абажуром и поставила на электрическую плитку чайник. Гости сели и через короткое время услышали легко проходящий сквозь хлипкие перегородки весёлый ритмичный скрип из Марининой комнаты. Учительница покраснела.
– Нет в Сашке интеллигентности, – придерживая мизинчиком крышку беленького чайничка и разливая заварку, вынуждено отреагировала Юля Николаевна, – он простой дворник, и моя Марина очень мучается.
– Это хорошо слышно…
Юля Николаевна пролила заварку мимо чашки:
– Вот и я говорю – неинтеллигентный!
– Я не про вашего зятька, я про Марину.
Юля Николаевна злобно посмотрела на гостя.
– А к чаю у меня ничего нет! – выпалила.
– Нам надо обязательно пойти к адвокату, – деликатно вмешалась учительница.
3
– Халат! – скомандовала Люба с изуверским выражением лица. – Перчатки! Голову выше! Ниже! По-моему, голова тебе мешает.
– Это почему?
– Мешает! Ладно, приладь голову обратно. И быстро взял те пробирки!
– Какие?
Люба строго посмотрела на непонятливого ученика.
– Вадик, ты вязать умеешь?
– Нет.
– А я умею. Обычно беру с собой вязанье на какую-нибудь лекцию. Но странно, когда я вяжу, я ничего не слышу.
– Ну и?
– Что ж ты, твою мать, меня не слышишь, если вязать не умеешь? Поставь пробирки обратно. Не туда!
– А куда?
– На полку. Опять разлил? О господи!
Лаборатория, куда попал Вадим, небольшая. Пять лаборантов – Дрор, Люба, Михаэль, Мухаммад, Света. И три комнатки, выходящие в общий для университетских и больничных лабораторий коридор, ровно посередине которого находится моечная, где стоит автоклав и всё время пахнет мокрым бельём. В моечной начальствует прекрасный, но маленький ростом Ави с пышными усами. Коридор упирается в библиотеку с глупыми и потому пыльными книжками и портретом грустного дядьки. Что это за дядька, никто не знает. Библиотека – самое приятное место, без автоклава, центрифуг, вытяжных шкафов, но зато с удобным мягким диваном и длиннющим столом, за которым проходят заседания. Но сейчас за столом удобно устроилась Люба со своим учеником.
– Я тебе, Вадька, так скажу, ты, небось, думаешь, Меир тебя облагодетельствовал? Как бы не так! Меир, он хитрый. Сейчас русских наберёт. Работать – работаем, а платить почти не надо. Понял?
– Понял.
Люба достала апельсин, нож и, посвистывая, начала срезать кожуру. А пока в коридор рядом с библиотекой вышел из своего кабинета сутулый серьёзный старик – профессор Гольдфарб.
– Профессор, как здоровье? – Люба украдкой подмигнула Вадиму.
Нахмуренный Гольдфарб резко кивнул – мол, оценил заботу. Прикрепил кнопками на дверь кабинета объявление «Курить нельзя», отошёл и залюбовался.
Вадим посмотрел в окно: над вертолётной площадкой, весь в коричневых пятнах, завис в воздухе военный вертолёт. От воздушной волны разошлись верхушки деревьев, вертолёт медленно снизился.
– Опять что-то произошло…
– Где?
– Вертолёт…
Из вертолёта солдаты вытащили носилки, бегом понесли. Ещё три минуты – вертолёт, снова наклоняя верхушки деревьев, поднялся в воздух.
– А что может произойти? – Люба пожевала дольку апельсина. – Как всегда, кровавые события омрачили атмосферу переговоров.
– Я очень переживаю! – признался Вадим. Волнуясь, начал декламировать:
Израиль нещадно истязали
И превращали в жертвенный костёр!
Но смело мы на бой с врагом вставали
И защищали братьев и сестёр!
– Ты что, поэт? – ахнула Люба.
– Поэт, – мрачно ответил Вадим, раскаиваясь, что выдал себя.
– То-то я думаю, уж больно ты странный. А вот оно что…
Вскочила:
– Михаэль! Эй, Михаэль! Двигай сюда…
Михаэль лениво подошёл – длинный сутулый мужик с худым нервным лицом, одетый в несуразные широкие шорты и цветную рубашку.
– Что надо?
– Апельсинку хочешь?
– Давай… – засунул в рот, пожевал и изрёк: – Дерьмо твой апельсин.
– Ах, так! А ну пошёл отсюда!
Михаэль было развернулся.
– Стоп! Ты знаешь, что Вадим поэт?
Михаэль растянул в усмешке тонкие губы.
– Поэт на полшишечки?
– Дурак! Вадим – настоящий поэт!
В библиотеку заглянул чернобородый меланхоличный Дрор с рубиновой серёжкой в ухе:
– Михаэль, Люба?
– Мы заняты! – в глазах Любы загорелся опасный огонёк. – Дрор, не хочешь узнать, как будет по-русски слово «факс»?
– Уже знаю.
Пару месяцев назад Дрор решил выучить несколько слов на этом ставшем столь распространённым языке, и обратился к Любе:
– Люба, как по-русски называется центрифуга?
– @#ss%, – не моргнув глазом, ответила Люба.
Дрор записал слово и на следующий день подошёл к голубоглазой девушке Свете, одиноко уравновешивающей пробирки около центрифуги и, желая удивить, спросил:
– Света, ты уже закончила с этой @#ss% или мне ещё подождать?
– Что-о? – ахнула ошарашенная Света. – Дрор, ты дебил!
Дрор вытаращил глаза. Светочка показательно всхлипнула и убежала. Села за свой стол, где над компьютером аккуратно наклеены фотографии умильных котят. Достала из сумочки бутерброд и, хихикнув, облизала розовым язычком губы.
У Светы есть папа – владелец продуктового магазина, в котором на входе посетителей встречают звуки гармони, а сам папа стоит в красной косоворотке, и его глаза навыкате наглы до безобразия.
– Колбасочки не желаете? – сюсюкает папа. – Очень вкусненькая. Сметаночку, как в детстве, пельмешки, как в Сибири, икорку, как из военторга?
Есть муж: спортсмен-пловец с широкими плечами, деятель одной из русских партий, по четвергам обличающий врагов в городской газетке, бесплатно распространяемой в магазине тестя.
И есть детки – славные мальчик и девочка двух и пяти лет.
– Господа, – кротко повторил Дрор, – нас Меир вызывает.
По дороге к профессору Вадим тихонько спросил Любу:
– Люба, а Дрор религиозный?
– Нет, Вадик, просто у него борода быстро растёт.
В кабинете Меир серьёзно оглядел подчинённых сквозь круглые очки.
– Друзья, – торжественно произнёс, – мы собираемся заключить договор с «Супербиологами» из Кореи, это очень хорошие и, главное, долговременные деньги, так что впереди новый проект. Через полгода уже пришлют пробы. На Михаэле и Дроре разработка теста, Света, Люба и Мухаммад – рабочая группа.
– А кто будет делать мою работу? – недовольно спросил Михаэль и, посмотрев вниз, застегнул ширинку в шортах.
– Ты… Вадим поможет. Да-да, жизнь несправедлива. Все свободны, Михаэль, задержись. Подойди ближе. Я курить бросил, – Меир с наслаждением принюхался. – А от тебя такой запах…
Оставшись один, Меир попытался погрузиться в дела, но чувство привычного сосредоточения не возникло, и он рассеянно уставился на фотографию, где на тонких ножках танцевали розовые фламинго. «В Африку, что ли, поехать? Фламинго там, фламинго… а что мне фламинго?»
4
– Здравствуй, Бог!
Вадим, ощутив ладонями каждую щербинку, положил руки на тёплый камень Стены Плача. Солнце парило, рубашка взмокла, на небо было больно смотреть.
– Здравствуй, Вадим.
– Ты извини, – сказал Вадим. – Раньше я в Тебя не верил. Жил себе и жил.
– Сейчас веришь?
– Верю. Но не понимаю.
– Подумаешь! Меня никто не понимает.
– Кстати, спасибо: я на работу устроился.
– Пожалуйста.
– А с квартирой не повезло. Но я не в претензии! – торопливо поправился Вадим. – Совсем не в претензии!
Жара усилилась. Под рубашкой тёк пот. Рядом несколько человек застыли в молитвенном оцепенении.
– Ещё какие новости? – поинтересовался Бог.
– Лидеров в стране нету. Не поможешь?
– Посмотрим.
Вадим украдкой взглянул на часы и бодро произнёс:
– Перестаю морочить голову!
– Ну да, вы же с адвокатом договорились встретиться.
Вадим покраснел.
Адвокатскую контору нашла неугомонная Юля Николаевна. На полукруглой площади, где находилась контора, стоял невероятный шум: какие-то юные девушки яростно атаковали бородатых мужчин, крича, что те мешают им своей религиозной музыкой готовиться к экзаменам. Бородачи перешли к оскорблениям, со стороны девушек полетели босоножки.
«Оказывается, сегодня международный день восстания всех девушек…» – пришла смешная мысль, и Вадим улыбнулся. Когда он вошёл, оказалось, что соседей уже пригласили, и Вадим к ним присоединился.
Адвокат оказался маленьким носатым человечком. Сидя в огромном немного облупившемся кожаном кресле, он с удовольствием разглядывал румяную свежую Марину. На шее адвоката красовался галстук с надписью: «КГБ – секретная служба».
Юля Николаевна, одетая в красный брючный костюм, принялась рассказывать, и адвокат, наконец, сосредоточился.
– А что, забавный случай, – после некоторого молчания произнёс он, – как я понял, вы продолжаете там жить?
– Да, – ответила учительница, сжимая в руке платочек.
– Съезжайте, и я займусь вашим делом. Суд мы выиграем, но деньги он не вернёт.
– Нам не на что опять снимать квартиру! – встревожился Вадим. – Ведь мы заплатили за год вперёд.
– Значит, я не займусь вашим делом.
Юля Николаевна, блестя очками и волнуясь, вскочила с места:
– Мы всё равно этого так не оставим! На свете есть справедливость, мы, в конце концов, в своей стране!
– Правильно, – улыбаясь, согласился адвокат. – А теперь выйдите, мне надо работать.
Посетители, одетые в потную дешёвую одежду, начали суетливо подниматься. Адвокат, прищурив глаза, подробно изучал Марину.
«Эх, хороша! – ласкал пальцами бархатистую ткань приобретённого за целых пятнадцать долларов галстука. – Может, взять её секретаршей? Хотя опасно. Вдруг она из КГБ? А у меня папки, папки…»
Ошарашенные соседи вышли в жару и, привычно экономя шекели, поплелись на автостанцию.
– Вот увидите, он ещё пожалеет! – выкрикнула учительница.
Но ей никто не ответил.
Потом автобус, натужно гудя мотором, всё поднимался в гору меж деревьев, пока не остановился у въезда в посёлок. В курятниках, стоящих один за другим у дороги, кудахтали предвечерние куры, жара немного спала. На пороге их встретило испытующими взглядами свежее пополнение – маленькая бойкая Фаня в шляпе с искусственными цветочками, её неприметный муж и их бледненькая дочка Люся тридцати лет. Увидев новых жильцов, Юля Николаевна обрадовалась:
– Как хорошо, что вы здесь! Теперь нас больше, и вместе мы будем бороться с нашим хозяином!
– Вы можете бороться, – сказала Фаня. – А мы как-нибудь сами разберёмся.
Забрала мужа и пошла внутрь.
Люся же, оставшись на крыльце, вытащила из красной кожаной сумочки длинную сигаретку с коричневым фильтром и закурила.
– Я очень расстроена, – пискляво сообщила Марине. – Просто руки дрожат от волнения. Так попасться! Это всё папенька, папенька мой наделал. Подмахнул не глядя.
– Я больше об этом разговаривать не желаю! – ответила Марина и посмотрела на часы. – Пойду лучше ужин приготовлю, а то на моего Сашку после трахания такой аппетит нападает…
Подмигнула опешившей Люсе и рассмеялась.
…Жильцы расползлись по комнатам, наступил вечер и окутал тёмно-синим дом с чернеющим провалом входа и весёлыми картинками окошек. Вадим лежал в тишине на диване, в углах комнатки накапливались тени, и слушал, как в соседней комнате Юля Николаевна мерно рассказывала учительнице:
– Знаете, у меня муж строил ракетные площадки. Ну и перевели нас из Средней Азии в Забайкалье, мужа забрали сразу в часть, а мы, несколько женщин, живём в вагоне, живём неделю, вторую, не вытерпели, поехали к командующему. К нему не пускали, но позвонить можно было. Мы позвонили и сказали, что, если не будет порядка, напишем письмо Хрущёву, пусть знает. Командующий принял, выслушал, сказал: езжайте обратно, разберусь. Не успели доехать – комиссии, комиссии, наши дома готовы не были, выселили людей из ближайшей деревни. Жили в крестьянском доме с некрашеными соломенного цвета полами, баней по-чёрному, огородом. Какая картошка там родилась! Я копала, а Мариночка, ей только четыре годика было, бросала картошку в землю. Эх, куда только всё кануло…
Пьяный Сашка, ошибившись, забарабанил в дверь тёщи и прервал разговор.
5
Наступила зима. С наступлением зимы на Ближнем Востоке похолодало, пошли дожди. Небо снаружи густело тучами, гремело и молниями фыркало на землю. Недоделанная крыша не спасала, на чердаке скапливалась вода и, подтекая, обваливала штукатурку. Неугомонная вода также пробивалась и сквозь неплотные рамы, но дальше попадала в подложенные под окна тряпки и безжалостно выжималась в вёдра. Проведённый из курятников на живую нитку свет постоянно исчезал, и надо было идти к Якову, который молча одевался и топал чинить проводку. Каждое утро Вадим выходил на дорогу, голосовал и на арабских такси, заполненных такими же промокшими работягами, добирался до Иерусалима. Возвращался под дождём домой, включал печку – вылетали пробки и опять вырубался свет. За одной стеной без конца скрипела кровать, за другой Юля Николаевна с учительницей обсуждали обстоятельства.
– Такую страну оставили, и ради чего? – казнилась учительница. – Что б познакомиться с Яковом? И ведь всё этот негодяй Горбатый развалил. У меня на Гражданке квартира была – загляденье.
– Зато здесь святая земля! – вдохновенно восклицала Юля Николаевна.
Погас свет.
– Блядь! – сказал Сашка. – Достали!
– Вот вам Святая земля! – сказала учительница за другой стеной. – Темень, хоть глаз выколи…
– Обратите внимание на звёзды!
– Эй, сосед! – Сашка запустил сапогом в стену. – Сходи к Якову, а то мне некогда!
– Да, Вадик, не откажите! – присоединилась Юля Николаевна.
Она не смирилась с житьём в курятнике и записалась на приём в общественную коллегию адвокатов. Упросила Вадима пойти вместе. Дождались очереди – на них холодно глядела черноволосая средних лет женщина со ртом, сжатым в тонкую линию.
– С чем пожаловали?
– Я глубоко взволнована… – начала Юля Николаевна.
– Пишите заявление.
– Нас там ещё две семьи.
– Вот что… – поморщилась адвокат. – Здесь адвокатская контора. Или пишите заявление, или вместе с соседями организовывайте демонстрацию.
Они действительно написали заявления. Заявления объединили в общее дело и выделили адвоката – палец о палец не ударившую русскоязычную стервозу.
Время неуклонно шло вперёд, лили дожди, ходили автобусы, выключался свет. Утром все бежали на работу, вечерами возвращались и закрывались в комнатах. Юля Николаевна за неимением покупателей ела свой гербалайф, а у Марины стараниями Сашки округлился живот. Как раз в это время Фанин муж сделал обрезание. Теперь, восстановив свою связь с еврейским народом, этот тихий лысоватый человек выходил из комнаты обязательно в кипе и подолгу стоял у барака, чуть расставив ноги и, одной рукой оттянув ширинку, дышал еврейским свежим воздухом. Лицо его было одухотворено и задумчиво. В один из дней он мечтательно сказал Вадиму:
– В синагогу пойду.
– Когда?
– Когда заживет. Меня, вообще-то, каббала интересует.
В коридоре показалась одетая в хлипкую курточку учительница.
– Простите…
Прошла между посторонившимися мужчинами, шагнула за порог и, поморщившись от налетевшего с дождём ветра, нервно обернулась:
– Господа, скажите, ну почему! Почему мы не уехали в Новую Зеландию?
– Потому, что там аборигены съели Кука, – ответил Вадим.
– Вадик, они уже исправились! – убеждённо воскликнула Ольга Владимировна. – И вообще, я бы его сама съела! – в сердцах добавила.
– Это вы зря.
Вадим уже полноправно работал в лаборатории. Научился различать вирусы по их эффектам в культуре тканей, делал тесты на присутствие антител в крови, прослушал лекцию «Супербиологов» из Кореи, правда, ничего в ней не понял. И Люба его почти не шпыняла. А ещё Вадим научился опасаться непредсказуемого Михаэля. Вот и сейчас, заметив задумчиво уставившегося на объявление Гольдфарба огромного лысого коллегу, одетого, как всегда, в майку и шорты, Вадим опасливо обошёл его стороной.
А вот чернобородый Дрор так не поступил.
– У нас факс не работает, – громко объявил он Михаэлю.
– А я тут при чём?
– Меир сказал, чтобы ты починил.
– Бля-т-т, – поделился познаниями в русском языке Михаэль.
– Срочно починил… – не отстал Дрор.
– Бля-т-т.
– Так когда починишь?
– Да пошёл ты к чёртовой матери со своим факсом! – внезапно заорал Михаэль.
Вадим ретировался в лабораторию. Люба при его возвращении оторвалась от микроскопа и потёрла глаза обеими руками:
– Ох, устала я… Вадик, а где мой замечательный мальчик?
– Только что орал в коридоре.
– Ты не представляешь, как я его люблю!
– За что?
– Ни за что! Просто люблю.
– Эгоист он.
– Правильно! – зевнула Люба. – Что-то жарко! Опять кондей не работает? – спустила неизменный платочек на плечи и взъерошила короткие седые волосы. – Так вот, он на всех кладёт. И как кладёт! С музыкой! Ведь иначе с вами, идиотами, не выжить. Обступили кругом. Вежливые, чистенькие… Смотреть противно!
– И ещё он хамло!
– Ты знаешь, как он страдал? От него семья отказалась, а он такой хороший отец.
– Я тоже страдаю.
– Ты? Ты разве знаешь, что это такое? Михаэль, привет… Что там у тебя с Дрором?
– Мудак он!
– Понятно, – Люба сделала громче радио: – Хоть новости послушаем.
Именем Аллаха и именем палестинского народа я объявляю, что Дженин свободен!
Человек, который обращается в светский суд вместо раввинского, не может рассчитывать на место в будущем мире.
Египетские власти подали жалобу в ООН, обвиняя Израиль, что он посылает акул к Синайскому побережью, чтобы помешать притоку туристов.
– Не хотите кофе? – открывает дверь молодой улыбчивый Мухаммад с бородкой.
– Не хотим! Уходи! – вдруг звереет Люба.
Мухаммад удивлённо скрывается.
– Прости меня, Господи… – закрывая глаза, шепчет Люба, – прости, Господи, не наказывай больше, опять сорвалась.
– Поплачь, поплачь… – лыбится Михаэль.
В лабораторию влетает прекрасный кухонный мужчина Ави. Хватает стул, вскакивает на него ногами и садится на спинку.
– Михаэль!
– Что!
– Ты мне радио починить можешь?
– Где украл?
Ави с превосходством подмигивает. Этот Ави хоть и прекрасная, но тёмная личность, вполне возможно, что действительно украл. Поудобней устроившись, Ави закуривает сигарету.
– Тут курить нельзя, – замечает Люба, но Ави отмахивается.
– Одна моя девушка, – сообщает, картинно выпуская дым, – любит, когда ей на живот кладут лёд.
– Ну и дура!
– Вы получили посылку, и внутри был лёд.
– Это сухой лёд.
Но Ави, не дослушав, видит поодаль открытую чуть дымящуюся коробку и соскакивает со стула.
– Стой! – сливаются голоса.
Куда там! Ави радостно суёт руку в коробку и немедленно с воплем выдёргивает.
– Идиот! – орёт Михаэль. – Ай-кью ноль!
– Придурок! – высказывается Люба.
Ави сосредоточенно дует на руку. На усатом лице недоумение.
– Это же лёд. Почему он жжётся?
– Тебе говорили, что лёд сухой!
– Но не говорили, что жжётся!
– Ави, тебя Меир звал, – вспоминает Вадим.
– Ты меня не видел! И вообще… Чего разорались? Подумаешь…
Ави прицельно кидает сигарету в раковину и выметается. Люба со злостью выбрасывает бычок.
– Тупой уголовник!
В конце дня огромный небритый Михаэль появляется у Дрора. Бородатый Дрор сердито что-то брызгает, что-то капает.
– Я факс починил, – покаянно сообщает Михаэль, подпирая головой потолок.
Дрор молчит.
– Тот самый факс, – уточняет Михаэль и кладёт на стол букет бледненьких цветочков
– Знаешь, Михаэль, иди… – неуступчиво говорит Дрор, – иди… Занят я.
И тут выпал снег. Он шёл целую ночь и белой шапкой накрыл Иерусалим. Попадали деревья, порвались провода, и замёрзли дороги. Счастье было необыкновенное.
Юля Николаевна среди всех оказалась самой умной: она единственная перед отъездом не продала зимние вещи и теперь, одевшись в толстую шубу и высокую норковую шапку, царицей чопорно прохаживалась около барака. Только стёкла очков поблёскивали.
Ещё и дочь пилила:
– Я тебе говорила, что здесь зимы холодные…
Вадима же посетило вдохновение:
Первый снег, зима в начале,
Я один брожу как перст
И во всём я подмечаю
Эротический подтекст.
6
Очередные мирные переговоры не оправдали ожиданий, и арабы начали обстреливать окраинный район Иерусалима Гило из минометов. Еврейские военные после длительных консультаций с адвокатами решили ответить. Стоимость квартир в Гило немедленно упала.
Грохот выстрелов разносится довольно далеко, и Светочка очень недовольна:
– Почему наши стреляют, когда мои дети спят? – возмущённо спрашивает она у коллег.
Как раз в это огнеопасное время Вадим купил машину. Поставил ее около курятника, и теперь все без исключения куры при взгляде на неё уважительно затихали.
Ночь закрашивала тушью небо, жёлтая огромная луна доставала до крыши, звёзды светили в окна, шёл снег с дождём, летали пули, но Вадим, как и в день покупки, боялся ездить на своей машине. Наконец, он позвонил учителю вождения.
– Алло, это учитель?
– Учитель.
– Понимаете, учитель, – начал объяснять Вадим, – я хочу услышать мнение о моих способностях от независимого от моих мыслей человека.
– Я не очень понял, – осторожно ему ответили, – но, если вы собрались учиться, урок стоит сто шекелей.
Учитель приехал на «мицубиси».
– Это вы, Вадим? – посмотрел с опаской. – У вас права есть? Есть? Получили в Воронеже перед отъездом и не ездили? Понятно, садитесь. Сели? А теперь медленно… Нет, нет, вначале снимите машину с ручника… Не надо так дёргать переключатель скоростей. Медленно… Внизу три педали. Попробуйте их ногой. Вперёд. Не бойтесь, если будете ехать с открытыми глазами, грузовик вас не заденет. Легко и медленно…
Почувствовав себя после урока увереннее, Вадим прекрасным, но холодным утром открыл дверь своей «шкоды» и влюблённо осмотрел салон. Уселся, включил зажигание, тронул педаль скорости – машина не сдвинулась. Вадим нажал – безрезультатно. Озадаченный водитель что есть силы ударил по педали ногой: «шкода» как оглашенная взревела, выскочила за бордюр и только чудом не въехала фарой в столб. Тут до Вадима и дошло, «шкода» – это не «мицубиси». В «мицубиси» только дотронешься – сразу едет, а в «шкоде» … ну да, она железная. Вадим закусил губу, дал задний ход и, сфокусировав взгляд на дороге, проехал двести метров. Развернулся и поставил машину около курятника. Куры уважительно переглянулись.
– Так не годится! – громко обругал себя Вадим. – Совсем не годится! Буду тренироваться!
Вернулся с работы и опять завёл машину. Было темно. Вадим изо всех сил смотрел вперёд, но дорога еле угадывалась. Через полтора километра, устав бороться с темнотой, Вадим вернулся. На следующий вечер Вадим повторил опыт вождения. Когда он выехал на трассу, на соседней полосе показалась машина полиции. Вадим было загудел, собираясь у них спросить, почему ничего не видно, но полицейские, увеличив скорость, рванули вперёд. Вадим со злости стукнул кулаком по рулю, задел что-то, и вдруг включились фары. Это было ошеломляющее открытие.
– Блят-т-т, – по-израильски сказал Вадим. – Бля-т-т-т!
Поездив месяц и осознав себя серьёзным мужчиной, Вадим дал объявление о знакомстве в газету.
Ответившая ему девушка оказалась в летах. Плотненькая, приземистая, в больших резиновых сапогах и дождевике, она держала увесистую синюю сумку. Рот у неё был большой, помада ярко-красная, лицо круглое. От неё веяло уверенностью и здоровьем.
– Это ты Вадим будешь?
– Да, а ты Алла?
– Точняк. Я тут пока яблочки купила… – Алла резко рассмеялась. – Яблочки… Ну, пошли, что ли?
– Куда?
– Да сюда, в кафе.
Они устроились, чтобы было теплее, под газовой горелкой. Алла возбуждённо потёрла пухлые ладони.
– Равиоли давай! – приказала подошедшему официанту.
Официант ушёл. Алла сообщила:
– Люблю равиоли! А теперь рассказывай!
– Что?
– Что хочешь!
– Я поэт, – признался Вадим.
– Островский, Белинский? – хохотнула Алла.
– Гоголь-моголь.
– Стишки — это хобби?
– Это не хобби! – Вадим вздрогнул.
– Что тогда?
– Это я.
– Ага, ты… – Алла хихикнула. – Эй, сюда равиоли! Так что там насчёт стихов? Первый раз встречаюсь с поэтом.
Вадим покраснел. Алла принялась за равиоли.
– Я с мужем разошлась, – сообщила, прожёвывая. – С детьми живу. А ты где живёшь?
– В пригороде, – Вадим назвал.
– Далековато… – Алла оценивающе поглядела на Вадима. – Так, равиоли кончились, – облизала ложку. – Ладно, встали, поехали. Потом обратно подкинешь.
Вадим ошарашено поднялся.
Выйдя в посёлке из машины, Алла сморщила нос:
– Воняет!
– Куры… – сконфужено подтвердил Вадим.
Они зашли.
– Чай согреть? – спросил Вадим.
– Ага. Я именно за чаем ехала! – подмигнула Алла, сняла дождевик и расстегнула верхнюю пуговичку на блузке. – Печку зажги? Уф, уже жарко! Да садись… – похлопала рукой по дивану. – Что ты как не родной?
Вадим сел. Алла придвинулась, задышала:
– Ну и что насчёт стихов? Почитаешь?
– Почитаю, – мрачно сказал Вадим.
Я люблю в тебе девушку. Пыл и обман.
Подозрительность, страсть и растерянность…
Я люблю твою глупость, и ревность, и блажь,
Твою лёгкость и самоотверженность…
Алла громко рассмеялась.
– Что смешного? – насупился Вадим.
– Прости, – она вытерла с круглых щёк выступившие от смеха слёзы. – Прости. Это всё?
– Всё, – сказал Вадим. – Я тебя сейчас отвезу обратно.
Алла ахнула:
– Ты всерьёз?
– Всерьёз.
– Ну придурок! – Алла плюнула ему под ноги.
Вернув маму детям, весь в расстроенных чувствах, Вадим решил сделать обрезание. Нет, ну действительно! Ведь всё равно он эту часть тела не использует?
Постучался к Фане, попросил выйти в коридор знатока каббалы.
– Больно, – признался страдалец, моргая близорукими глазами. – Заживает долго.
– Я вытерплю, – мрачно ответил Вадим.
С религиозными обрядами он до настоящего момента сталкивался один раз, когда новых репатриантов пригласили на встречу шабата.
В большом зале репатрианты чинно уселись за накрытые белыми скатертями столы, украшенные бутылками красного крепленого вина. Раввин раздал мужчинам картонные круглые шапочки и попросил надеть. Погладил кучерявую бороду, воздел руки, замычал:
– Наша сущность, наша судьба – быть евреями…
Сидевший напротив молодой парень зло ухмыльнулся и так дёрнул головой, что его кипа слетела. Пожилая женщина рядом с ним, испуганно посмотрев по сторонам, возбуждённо зашептала:
– Паша, Паша… – подняла кипу.
Вадим украдкой вытащил припасённую водку, налил в пластиковый стаканчик и глотнул. Потом ещё глотнул и расслабился, привычно ожидая, когда придёт отражение. Отражение пришло. Вадим начал вслушиваться, и вскоре под влиянием прочувствованной речи ему захотелось строить, воевать, играть значимую роль, читать стихи. Вадим выбрал читать стихи. Он улыбнулся, встал и объявил:
– Поэт Брюсов…
Красивые девушки еврейского племени,
Я вас наблюдал с тайной дрожью в мечтах,
Как чёрные волосы упруги на темени,
Как странен огонь в ваших чёрных зрачках!
– Сядьте! – раввин побагровел. – И не мешайте больше!
«Это евреи?! – свирепо сжимал молитвенник. – Это евреи? За что мы боролись в синагогах? Да какие они евреи!»
Покончив с воспоминаниями, Вадим надел куртку, запахнулся посильнее и, закрыв свою комнату, зашагал к обрыву. Под обрывом, мелькая огоньками машин, уходила дорога в Иерусалим. Слева высился мощной громадой чернильный лес. Справа и вверху светились тёплыми окнами виллы. Дул холодный ветер, доносивший дождь. Очередной его порыв прошёлся быстрыми каплями по лицу, увлажнил глаза свежестью. Задышалось легче, и Вадим, окончательно решился.
– Хватит бояться! – разозлился на себя. – Пора!
Получил справку о том, что еврей, и записался на процедуру в соседнем религиозном кибуце.
Перед тем как раздеться, Вадим стеснительно предупредил чернобородого кряжистого моэля:
– Вы, это… осторожнее. Он у меня и так маленький.
Моэль молча пошевелил толстыми пальцами.
Вадим лёг. Под потолком был закреплён экран компьютера, и там шёл фильм про кошерный забой скота.
– А другого фильма у вас нет? – спросил Вадим. – Про любовь, например?
– Нет, – моэль взял скальпель.
Вадима начало тошнить. Он закрыл глаза.
– Видишь, на какие жертвы я ради тебя иду, – сказал Богу.
– Да, конечно, – ответил Бог.
– И ничего мне за это не надо.
– А я ничего и не дам.
– Ну, может, чтобы Ты позволил мне писать хорошие стихи… Хотя они у меня и так хорошие.
– Вставай уже…
– Эй, вставайте! – пробасил моэль.
Вадим поднял голову и со страхом взглянул вниз – там белела повязка. Он спустил ноги, осторожно натянул трусы и джинсы.
– Как зовут вашего отца?
Вадим замялся.
– Тогда, может, сын Авраама?
– Согласен, – кивнул Вадим. – Конечно…
– Вино? – ему поднесли бокал.
Вадим выпил под благословение.
– Скажите, а вы резчик только по людям? Или по дереву тоже практикуете?
– Иди отсюда! – рявкнул почему-то обидевшийся моэль. – Пошёл вон, Вадим, сын Авраама!
Вадим не возражал.
7
Выборы прошли и опять начались. Вначале победил спецназовец из правой партии. Молодой, но какой-то нелюбимый. Ляпнул, что откажется от американской помощи. Потом месяц объяснял, что не так поняли. Встретился с Арафатом и назвал его другом. В итоге подписал очередное неудачное соглашение с арабами, и его коалиция развалилась. И снова выборы. И новый спецназовец претендует на власть. Тоже молодой, кругленький, горластый. К нему публика относится получше, называет его «солдат номер один». «Солдат номер один» обещает и мир с арабами, и борьбу с безработицей, и призыв в армию ортодоксов, и зарплаты учителям. Глаза у него хитрые-хитрые…
А тем временем, прознав про забавные обстоятельства, в курятник, прыгая через лужи, пожаловали первые журналисты. По их следам и по тем же лужам другие журналисты. В результате этих походов в местной прессе появилась обличающая нравы статья под названием «Репатрианты в курятнике». Под статьёй помещалась большая фотография, где на фоне барака стояла бледненькая Люся с сигареткой. Надпись же гласила: «Доктор биологии Фаня Зельцер в растерянности». Излишне говорить, как была возмущена этой публикацией Юля Николаевна.
– Прохвосты! Какие прохвосты! – кипятилась она. – Так напутать! Мне пятьдесят шесть лет и восемь месяцев! Я училась! А тут совсем молодая девушка! Как им не стыдно!
И тут Сашка, гордясь выполнением заповеди «плодитесь и размножайтесь», от радости так запил, что его выгнали с работы. Теперь в их с Мариной комнате всё время что-то грохало и разбивалось, а громкие крики мешали соседям смотреть телевизор. Постепенно Сашку перестали пускать в женское тепло, и он от огорчения блевал в коридоре. Проблевавшись, будущий отец бухал кулаком в родную дверь:
– Пусти! Пусти, стерва!
Марина начала прятаться. То у мамы, то у учительницы. А весной приехала за Мариной скорая помощь и увезла рожать.
Новости:
Около ста человек, арестованных по подозрению в совершении преступлений, вышли на свободу благодаря забастовке, объявленной в государственной прокуратуре.
Группа офицеров-резервистов обсуждает возможность обращения в Высший суд справедливости в связи с отменой учений.
В городской скорой помощи решили заменить пейджеры, которыми врачи вызывают добровольцев. Но ортодоксы отказались использовать новые аппараты по субботам. Всех выручил уважаемый раввин Хаим Кац, объявивший, что вместо того, чтобы нажать, можно просто укусить нужную клавишу.
«Я познаю мир, – прослушав новости, тихо, но свирепо сказал себе Вадим. – И разных людей в том числе. Успокойся, сын Авраама! Это новый мир с курятниками, Яковом, Юлей Николаевной, Любой, адвокатами и ортодоксами. Ну, он такой, мой мир. Что поделать, не я его создал».
После новостей объявление:
Книжному магазину в Герцлии требуется продавщица, умеющая сидеть в позе лотоса.
– Дрор? – елейно спросила Люба. – Ты можешь сесть в позу лотоса?
В лаборатории тихо, светло, птички поют. То есть птички поют в голове Вадима, но этого никто не слышит.
– Так ты можешь сесть в позу лотоса? – улыбаясь своему остроумию, повторила Люба и пригладила седые волосы.
– Я могу отсосать эритроциты, – удачно ответил Дрор. – Хочешь?
Люба сердито засопела.
Дрор взвесил на аналитических весах какие-то порошки, ушёл. Люба обернулась к коллегам и выпалила:
– Эй, хотите, расскажу про Дрора?
Светочка навострила хорошенькие ушки:
– Хотим, хотим!
Люба облизала губы.
Оказывается, до тридцати пяти лет Дрор был семейным человеком, а в тридцать пять влюбился в англичанина. Англичанин собрался в свою Англию, Дрор прибежал к профессору и начал просить дать ему отпуск.
– Но когда ты вернёшься?
– Не знаю! – Дрор с отчаянием дёрнул бороду.
Меир озадаченно поправил очки.
– Что значит, ты не знаешь?
– Не знаю! – Дрор закрыл лицо руками.
Меир взглянул на фламинго – птицы танцевали.
– Дрор, успокойся. Помогу тебе. Только ты уж, пожалуйста, будь осторожнее.
Дрор вернулся через полтора года похудевшим на десять килограмм и с язвой желудка. Заросший бородой, молчаливый, с кругами под глазами, он будто погрузился в сон.
– А дальше? – жадно подалась вперёд Светочка.
Люба хмыкнула:
– А дальше примчался прекрасный Ави и принялся выяснять подробности.
– Скажи, Дрор, – спросил он, от возбуждения дёргая себя за усы, – ты трахаешь или тебя трахают?
Измученный, постаревший Дрор оторопел:
– Зачем тебе?
– Надо!
– Если надо, то я.
Ави торжественно хлопнул Дрора по плечу:
– Тогда я тебя уважаю!
– Люба, я тоже уважаю! – вдруг громко, буквально всем сердцем, воскликнула Светочка. – Вот в чём смысл жизни! Всегда так, в любом месте, в любом обществе: или ты, или тебя!
– Солнышко, ты очень умна… Вадим, ты куда собрался?
– В столовку.
– Иди, дурачок, иди! Кстати, а что ты жрал утром? Действительно, дурачок. В могилу себя вгонишь.
– И я вас люблю.
В больничной столовой покрашенные ядовитой зелёной краской стены, разномастные стулья, голые столы, но зато кормят. Новый повар научился варить русский «боржч» и теперь время от времени балует сотрудников. В качестве основного блюда сегодня, как и всегда, давали куриное мясо, а в качестве гарнира гречку. Вадим взял свой кусок курицы, набрал гречки, пошёл за стол. И тут же услышал:
– Какие люди!
Рядом, весело подмигнув, бухнулся беспокойный Шимон из другой лаборатории. В самые первые дни Шимон спросил Вадима, сколько тот получает, а потом долго смеялся. С тех пор Шимон постоянно искал Вадима в столовой, чтобы поднять себе настроение.
Но Шимон не только лаборант, он граждански активный человек, и между «боржчом» и «курицей» его обычно волнует судьба страны. Вот и в этот раз, только усевшись, он выпалил:
– Встреча в Давосе не оправдала ожиданий!
– Еврейская духовность в Израиле процветает, – любезно ответил Вадим.
Шимон предпринял вторую попытку:
– Кризис не стал для меня сюрпризом.
– В прошлом роль еврейской культуры для цивилизации была велика.
Шимон остолбенело посмотрел и пододвинул к себе курицу. А Вадим, наоборот, решил, что не хочет есть. И начал думать простые мысли: «Сегодня всё-таки хороший день, светлый и тихий, правда, немножко жарковатый, но я уже привык к ближневосточному климату. Зима, как тут бывает, свернулась за один день. Только недавно хлестали дожди, в оконные стёкла стучался ветер, выпадал и таял снег. Но вдруг мощно выплыло солнце, облака разошлись, и обычная жара заполонила всё вокруг. А самое важное, что мне нравится приходить в лабораторию. Опять же, профессор меня поддерживает, подходит и мягко кладет руку на плечо. Это означает: привет, я тебя вижу, и мне нравится, что я тебя вижу.
– Добрый день, Меир…
– Добрый день, Вадим.
8
Произошла неприятность с Фаниным мужем. Он закурил в шабат на пороге синагоги. Что там было дальше, Фанин муж объяснял туманно:
– Религия – дело сложное. Каббала, сами знаете…
Его Фаня при виде Юли Николаевны резко отворачивалась и, скрываясь у себя в комнате, изо всей силы хлопала дверью. Сама же Юля Николаевна занялась устройством личного счастья:
– Олечка Владимировна, – с жаром делилась с учительницей, – я постоянно читаю объявления. На прошлой неделе вижу: «Обеспеченный пенсионер ищет женщину…»
Звоню, поговорили, надо встретиться, даю телефон, и вдруг пенсионер взбрыкивает:
– Нет, это вы звоните…
– Почему?
– А у меня денег на переговоры нет…
– Так какой же ты тогда обеспеченный?!
Дочка Фани Люся тоже подружилась с Ольгой Владимировной и, сменяя вечерами Юлю Николаевну, в свою очередь поверяла ей сердечные тайны:
– Г-гад! – рассказывала возмущённо. – Ведь даже пироженкой не угостил. А потом, знаете…
– Как можно! – ахала Ольга Владимировна. – Что за нравы…
Гости уходили, учительница ложилась в кровать и, с головой накрывшись одеялом, тихо плакала.
«Кто сейчас живёт в моей квартире? У них есть дети? Быть может, это одинокий мужчина? Быть может, он, как и я, вечерами подходит к окну, чтобы посмотреть, как зажигаются уличные фонари? Ходит в соседнюю булочную? Знает ли он обо мне? Починил ли, наконец, газовую плиту?»
Так и не ставшая родной страна взрывалась непонятными новостями, в окно рвался ветер, задувал в щели, сыпал дождём. Ольга Владимировна потихоньку засыпала.
А в соседней комнате ворочался и никак не мог заснуть Вадим.
– Скажи, Бог! Почему Катастрофа? Зачем Катастрофа?
– Если бы не Катастрофа, – ответил Бог, – ты бы не родился. Твои бы родители не встретились.
Вадим потихоньку засыпает.
Тихо, тепло от рядом стоящей печки, тикают часы на стене, Вадим спит, веки подрагивают. Ему что-то снится, но что снится, он тотчас забудет, как проснётся. Встанет, посмотрит в окно – огромное радостное солнце поднялось над красивейшим дождливым миром. В соседнем курятнике куры клекочут, тоже приветствуют новый день. Встать, помыться, выйти в сад…То есть не в сад, а в коридор с отставшей отсыревшей штукатуркой и запахом плесени. Ну и что? Коридор через полуоткрытую дверь выходит в сад. То есть не в сад, а на каменистый бугор с неубранными стройматериалами. Вадим выйдет на бугор, спустится к поселковой дороге, где около столба электропередач, в который он когда-то чуть не врезался, стоит его машина. Вадим сядет в машину, откроет окно и поедет на работу. Ветер будет задувать в лицо, Вадим будет думать о литературе.
«Прямо скажем, моих чувств гораздо больше, чем правил в русской словесности, – будет думать Вадим и щурить глаза от разгорающегося солнца, – а раз так, то, когда я их выражаю, мои чувства должны быть ярче и красивее, чем так называемая классика».
Чувства заставят его увеличить скорость, и он на пять минут раньше доедет до работы.
На работе сделает себе горячий кофе с молоком, сядет в библиотеке за длинный уютный стол под книжными шкафами. Услышит рядом женский щебет:
– Открылся новый торговый центр «Мамилла», такой шикарненький, такой красивенький – ах, просто прелесть!
Это румяная голубоглазая Светочка рассказывает такой же, как она, светленькой востроносой подружке важную новость. И Вадим, хотя знает Светочку уже больше года, зачаровано на неё смотрит. На молоденькое личико, голубые глаза, припухшие розовые губы, жестикулирующие руки, усиленно помогающие словам.
– Привет, Вадик, как дела? – разрушит тишину Люба.
– Хорошо.
– Боже, как скучно! – Люба театрально приложила руку ко лбу.
Но долго не выдержала, расхохоталась и начала вытаскивать из сумки продукты. Люба поклонница здорового питания, и продукты у неё особенно полезные.
Вадим зайдёт в лабораторию. В лаборатории белеют лаборантские столы, на них компьютеры, машинки разные. Дрор рассыпал пробирки. Нагнулся, собирает, чуть ли не метёт пол своей бородой.
– Можешь дальше ломать, мне-то что! – всунется Михаэль.
Узкое небритое лицо, тонкие губы разъехались в усмешке.
Дрор недовольно взглянул. Серёжка в ухе блеснула красным.
– Ломай, ломай, не смотри!
Откроет дверь черноусый высокий Мухаммад с аккуратной бородкой. Он побрил голову и выглядит как шахид. Но он не шахид.
– Кто хочет кофе?
Мухаммада приняли на работу чуть раньше Вадима, и он снабжает коллег кофе и круассанами. Вкусными хрустящими круассанами и горячим кофе из специальной машины. Сначала коллеги отказывались.
– Мухаммад, ты действительно не платишь за кофе?
– Нет, – улыбался Мухаммад, и под его чёрными усами вспыхивала белая полоска зубов. – Вадим, там мои друзья работают: я кому-то помогаю, мне помогают.
– Мухаммад, может, ты хозяин кофеварки?
– Нет, мы просто друзья.
Коллеги привыкли, но не Вадим.
«Ну, дружба… – думал он, – хорошо, конечно. А выручку сдавать?»
– Нет, – в очередной раз откажется, – не хочу.
Михаэль же лениво потребовал:
– По средам я пью только капучино!
– Сейчас, Михаэль.
Через десять минут смуглая девушка-арабка с носом горбинкой приносит в картонных стаканчиках горячий, жгучий кофе.
Ещё десять минут, и Михаэль, сидя перед компьютером, задумчиво стряхивает в недопитый капучино пепел от сигареты.
И тут в лабораторию вошли рыжий высокий худой мужчина с широченной улыбкой на лице и за ним три женщины.
– Здравствуйте, коллеги! Как работается?
– Вам-то что?
Рыжеволосый мужчина сел на свободный стул, а три женщины выстроились позади него, словно эскорт.
– Мы, – проникновенно сказал мужчина бархатным голосом, – мы инициативная группа по смене нашего профсоюзного начальства.
– Давно пора! – певуче подтвердил эскорт.
– Вот вы? – мужчина безошибочно повернул голову к худому щуплому Вадиму. – Сколько вы получаете?
Вадим покраснел.
– Вам стыдно, да?
– Ему стыдно! – мелодично подтвердил эскорт.
– Мне тоже стыдно! – негодующе взорвался мужчина. – Мне стыдно за бездарное руководство! Розенберг просто зажрался!
– Гад! – подтвердил эскорт мелодичными голосами.
– Кто такой Розенберг? – растерянно спросил Вадим.
– Наш профсоюзный босс.
– Не босс, а гад! – уточнил эскорт.
– Поэтому мы начинаем бороться за свои права! Вы нам поможете? – рыжий проникновенно посмотрел на Вадима. – Вы поможете?
– Помогите нам! – присоединился эскорт.
– Помогу, – заикаясь от неожиданного напора, сказал Вадим.
– Я на вас надеюсь!
– Мы надеемся! – повторил эскорт.
Мужчина посмотрел на часы, легко поднялся и объявил:
– Иду продолжать борьбу.
…После их ухода наступила тишина.
– Чёрт, что это было? – озадаченно произнесла Люба.
– Люба! – воскликнула Светочка. – Но мы действительно мало получаем!
– Ты уверена, что эти деятели лучше? Михаэль!
– Ну, слышал, – неохотно подтвердил Михаэль.
– И?
– Деятели на полшишечки!
– А я буду бороться! – громко сказал Вадим. – Надоело жить на грошовую зарплату. Шимон смеётся, все смеются.
– Вадик, успокойся…
– Нет!
Стою над пропастью во ржи,
Кому-то строю рожи.
Мне надоело жить во лжи…
А вам?.. – обвёл рукой присутствующих.
– Вадик у нас ещё мальчик, – сокрушённо объяснит Люба Михаэлю. – Всему верит.
9
– Вадим! – торжественно начал Меир.
Вадим переступил с ноги на ногу. Меир грузно сидел под смешным «Место занято», и около него на картинке танцевали розовые фламинго. Высились шкафы с книгами, стояли на столе серебряные часы, светила настольная лампа, какие-то смешные сувениры на столе разбросаны. Очки без дужек у профессора надеты на самый кончик птичьего носика, за ними хитрые-хитрые глаза. Меир продолжил:
– Больница повышает тебе зарплату. Сразу на полшекеля в час!
Меир снял очки и с удивлением посмотрел. Щуплый, с торчащими вихрами лаборант чуть не плакал.
– Вадим, ты не понял?
Меир водрузил очки на место и терпеливо начал объяснять:
– Вадим, сразу на полшекеля! Пойми, это круто для лаборанта! Теперь ты должен работать ещё лучше.
– Можно я пойду?
– Иди, – Меир недоумённо посмотрел вслед.
Выйдя из профессорского кабинета, Вадим дошёл до библиотеки и, помедлив, сел на диван. Провёл рукой по матерчатой обивке. В окне уходил вдаль больничный парк, прерываясь вертолётной забетонированной площадкой. Вадим тоскливо выдохнул. Он отчётливо помнил, как в дни получения зарплаты в Воронеже он покорно стоял в очереди, продвигаясь к окошку, забранному мощной решёткой в форме полукруга. Под решётку на вытертую до тусклого блеска частыми касаниями пальцев проплешину кассирша хмуро бросала две мелких бумажки – его ежемесячную зарплату. Вадим, чувствуя, как от унижения горят щёки, брал деньги и торопливо протискивался в узком коридорчике мимо очереди обратно. В Израиле, в отличие от России, зарплату перечисляли в банк, а зарплатную ведомость присылали в конвертах. Но, открыв конверт, Вадим так же краснел. Работа начала горчить.
Зазвонил телефон.
– Вадим? – раздался бархатистый голос. – Здравствуйте, Вадим! Вы меня помните? Это Джордж из профсоюза. Вадим, я сразу понял, что вы настоящий лидер. Такой твёрдый взгляд… Так вот, у вас в больнице скоро выборы. Вы должны участвовать. Понимаете почему?
– Нет.
– Чтобы проголосовать против Розенберга, надо быть членом месткома. Я слышал, вы поэт?
– Поэт.
– Нам нужна социальная поэзия! Поэзию в массы! Поэтов в профсоюзное движение! Вы готовы бороться?
– Готов, – тихо сказал Вадим. – Наверное… Не хочу работать за копейки.
– Прекрасно! В понедельник мы дадим бой! Вы с нами?
– Да.
– Замечательно!
Вадим закрыл телефон и задумался. Он почувствовал, что жизнь делает новый поворот. Но вот какой?
«Ладно, посмотрим, – решил. – Жилист и долог путь у человека в этом мире».
– Вадик, ау? – Люба потрясла за рукав.
– Что?
– Не пугай… Слышишь, ехала вчера в автобусе. Рядом религиозная женщина. Ну, как они все – в платочке, волосы закрыты.
– Ты из России? – спрашивает меня.
– Из России.
– Еврейка?
– Еврейка.
– Надеюсь, ты с мужем соблюдаешь устои скромности?
– С мужем да, – отвечаю. – А с любовниками нет.
– Вы же не замужем! – не поняла Светочка.
– Неужели? А двадцать пять лет жизни с Израилем?
– Михаэль, почини центрифугу… – проснулся Дрор.
– Ломай дальше, мне-то что! – буркнул Михаэль.
– Михаэль, но ты у нас главный по починке!
– Тудэй нэт сил работать, – по-русски и по-английски высказался Михаэль.
– Михаэль, я жду! – как всегда, не понял момента Дрор.
– Да пошёл ты!
Дрора бросило в краску. Мгновение он ещё смотрел на Михаэля, потом повернулся и побежал к Меиру.
Меир резвился.
– Вот, Дрор, – мясистая рука держала листок с грифом больницы и убористым текстом, – прислали приказ о недопущении сексуального домогательства на работе. Эх, а ведь здесь в каждой строчке всё, что я люблю…
Но Дрору не до шуток, Дрор поднял руки, затопал ботинками и затряс бородой.
– Опять Михаэль?
Дрор, не в силах вымолвить слово, подтверждающе кивнул.
– Я с ним поговорю, жёстко поговорю… Успокойся.
И наступил понедельник. Народа в зальчике собралось не так уж много, но были. Сидели в мягких креслах, смотрели на приехавших Розенберга и Джорджа.
– Наш замечательный Розенберг! – зычным голосом крикнула лаборантский профсоюзный босс Рахель и послала ему воздушный поцелуй. – Наш Розенберг! Он ведь… Во-первых, душка. Во-вторых, помогает друзьям. А какой киббуцный договор он добыл для нас двадцать пять лет назад! Ах, какой был договор! Поэтому предлагаю – не надо волнений, станьте ему друзьями, и жизнь наладится! Вот как у меня!
Вадим решительно поднял руку. Рахель прищурилась:
– Это кто?
– Дурачок. Из лаборатории Любы и Михаэля.
– Если дурачок, пусть говорит.
Вадим встал:
– У нас маленькая зарплата.
Рахель насмешливо взглянула:
– Тебя насильно заставляют работать?
Вадим сказал громче:
– У нас действительно маленькая зарплата!
– У всех маленькая.
Вадим рявкнул:
– А я не согласен! Мы обязаны изменить вектор сюжета! Больница отменила даже те жалкие льготы, которые мы имели. Профсоюз предал нас! Вы предали нас!
– Они предали, а мы поможем! – неистово крикнул рыжий Джордж.
– Борьба началась! – заверещал эскорт.
Толстый Розенберг поднялся:
– У меня адвокаты! У меня связи! У меня деньги!
– Да пошёл ты! – вдруг заорала Люба. – Жирная обезьяна! Всё, больше не выберем тебя! И тебя, Рахель, тоже! Достала уже! Проваливай!
Вадим начал декламировать:
Маца в зубах жестка.
Жевать не перестанем!
Всё под присмотром тут у нас.
Вот только сунься, розенбергский гад!
Собрание закончилось. Рыжий Джордж подошёл к Вадиму и протянул ему руку:
– Так держать!
– И не отступать! – всунулся эскорт.
– Знакомься! – Джордж показал на скромно стоящего лысого мужчину с круглым пузиком. – Этот лысый – Дуду, начальник лаборатории самых маленьких вирусов. Он с нами.
– Здорово у тебя получилось! – заявил Дуду Вадиму. – Только я собрался выступить, ты тут как тут.
– Мы победим! – пропел эскорт.
10
– Вадим? – окликнул в коридоре своего лаборанта Меир. – Ты не торопишься?
– Что вы, профессор…
– Мне сказали, ты собираешься быть профсоюзным деятелем?
– Хочу попробовать… – бесхитростно сказал Вадим. – Мне на самом деле нечего терять, кроме своего ритма жизни.
– Вот тут ты ошибаешься, – Меир внимательно посмотрел маленькими глазками. – Вадим, мне нужен лаборант, а не профсоюзный деятель. Так что делай выводы.
Вадим побледнел:
– Я вас не подведу.
– Посмотрим.
Меир, толстый и основательный, пошёл дальше по коридору. Вадим постоял, выдохнул, подождал, пока успокоится сердце, и открыл дверь в лабораторию.
– Ты что такой пришибленный? – мимолётно удивилась Люба. Не слушая ответ, с криком продолжила: – Моей соседке в Гило вчера прострелили кастрюлю с супом! Так я ей говорю: суп какой был? Овощной? Не бери в голову, ты всё равно овощи готовить не умеешь. Так эта дура больше со мной не здоровается. Обиделась! Не на тех, кто ей суп испоганил, а на меня! Тебе что, Мухаммад?
Мухаммад выдавил из себя:
– Извините…
– Иди, Мухаммад, иди…
– Опять! Опять центрифуга не крутится! – воскликнула Света. – Михаэль?
– Ломай, мне-то что?
– Михаэль! – Светочкины глаза стали влажными.
Михаэль засопел. Он только что получил взбучку от Меира, и повторения ему не хочется.
– Ладно, посмотрю.
Открыл крышку, сунул внутрь руку. Крутанул ротор и начал ругаться, обращаясь к машине:
– Дура! Дура! Ну что тебе надо! Я ли тебя не смазывал? Я ли тебе запчасти не менял?
Нарисовался профессор Гольдфарб:
– Мой анализ?
Получил и, стуча палкой, ушёл.
– В столовую попёрся, – вслед профессору высказалась Люба. – Он там со столов собирает кости для своей собаки. Ох! – закрыла лицо ладонями. – Господи! Не наказывай за дурной язык! Я ведь нечаянно! Не наказывай больше!
– Михаэль, ну как? – поинтересовалась Света.
– Ерунда, – Михаэль завинтил шурупы.
После работы Вадим поехал на концерт к мормонам, а куда ещё ехать интеллигентному лаборанту и большому поэту?
В фойе его встретил высокий мужчина в элегантном костюме и галстуке и учтиво предложил сухое красное. Вадим пригубил, поднялся в зал и ахнул: стеклянная стена выходила на панораму Иерусалима. В тоненьком стекле, разграничивающем сцену и мир, отражался, будто реющий в воздухе, орган.
На сцену вышла женщина с лысой головой и в чёрном длинном платье с ниспадающими рукавами. Встала спиной к публике. Перед ней собрался и замкнулся в молчании хор. Хор девочек-подростков со стреляющими по сторонам глазами, белыми чулками и казарменными, одинаковыми платьями.
Молниеносный полёт рук вверх, с обнажением белой нежной кожи до выбритых подмышек, и опять резко вниз – и зал наполнился звуком.
Вадим первый раз слушал такое. Он думал, что не любит. И он не любил.
Но дело было даже не в звуке.
Короткий кивок головы как хлыст. И судорога движения, изменения в ряду хора. Кто-то из девочек отступил, сел, кто-то вышел вперёд. И вместе с этим отступлением, выдвижением изменился объёмный, мощный, сдержанный, наполняющий звук. Опять кивок – голоса дробятся, дробятся на составляющие, но в сложной их причудливой картине так мучительно не хватает чего-то самого главного, и вот оно: в очерченную рамку влилась со своим сладострастным, шальным голосом царица сольного пения. И опять яростные взмахи руками, и сплелись туго голоса, и орган, вступая в действие, широченными гудящими мазками приподнял, окаймил точёное, витое дерево хора, образуя мгновенную картину чувства.
А потом сухое хлопанье ладоней напомнило прорастающий дождь, и лысая богиня хора своими длинными аристократическими пальцами гладила и гладила по плечам почти поднявшуюся на Олимп сегодня царицу с её пока ещё детскими пухлыми губами и ранними тенями под глубиной глаз, победно, гордо вспыхнувшую, заалевшую над перешёптыванием, подмигиванием и ревнивым уважением тех, кто рядом.
Но вот опять соло, и вот опять хор, и опять соло, и опять хор – до изнеможения. И эти длинные, низкие, очень театральные поклоны богини, когда шёлковые чёрные рукава со вздохом так нехотя спадали, закрывая ломкие подвижные, сотворяющие звук её руки.
Блеск удачи в глазах обладательниц голосов, сдержанность, медленный, надменный вкус победы в гордых наклонах голов хора. И, наконец, шум поднимающихся людей, и, как последний аккорд, одинокий ждущий на задней площадке автобус с водителем, чья сигарета полыхает пожаром.
Вадим возвратился в курятник, в стену грохнули:
– Эй, сосед?
– Что?
– Зайди!
Вадим зашёл. Краснорожий Сашка в чистой рубахе сидел за накрытым столом. Нарезанное тоненькими кусочками сало плавилось аккуратными ломтиками на тарелке, а рядом стояли два наполненных до краёв ребристых стаканчика.
– Маринка родила! Выпей!
Выпили.
– Знаешь, каким я в Киеве дворником был? – зацепил Сашка сало крупными пальцами. – Работал среди каштанов. Метлой до трамвайных путей дотягивался! Экскурсии водили на меня смотреть! В институте усовершенствования лекции читал! Стою как-то и вижу Маринку. Вся такая в шубке! Фифочка!
Протянул руку за солёным огурцом и, брызнув соком, с наслаждением захрустел, пережёвывая сильными челюстями.
– Вадим, а ты стихи с детства пишешь?
– Да, – Вадим оживился. – Знаешь, я в детстве думал, что стихи – это обычная речь, произносимая бодрым и весёлым голосом.
– А на самом деле?
– На самом деле наш мир — это текст. Если это правильно, то бодрый, весёлый текст очень важен.
– Не тяни…
О Боже мой, теперь я понимаю,
Я просто людям помогаю…
Какой тут стыд? Когда стихи рожают,
Они ведь сами выползают…
Сашка выдохнул:
– Круто!
…Вадим вернулся к себе, разделся и лёг: одинокая комната, тени по углам, на столе неделю лежит раскрытая на одной и той же странице книга, бледным пятном телевизор, куры клекочут. Вадим заснул, и приснился ему вопрос.
Позволительно ли еврею, верующему во Всевышнего, критически вопрошать Его о Катастрофе? Этому вопросу тысячи лет. Его задавали после разрушения Первого Иерусалимского Храма; его задавали после разрушения Второго Храма; его задавали после каждой трагедии.
Но если вы признаете, что Всевышний – Судья всего мира, вы также должны признать, что, возможно, вы не в состоянии понять все его деяния.
– Очень просто, – во сне пробормотал Вадим. – Слишком просто.
– Да ну? – погрозил ему пальцем появившийся Бог. – Так ли уж просто?
– Я Тебя изучаю, – ответил ему во сне Вадим. – Читаю всякую ерунду. Не мешай спать.
Клёкот кур становится слышней, Вадим просыпается: утро.
11
Дорогие друзья! Этот мерзкий Джордж, предатель из предателей, семь лет сидел у меня в секретариате. Теперь у него, видите ли, открылись глаза. Он говорит, что я вор? Он сам вор, и я это докажу!
Дорогие друзья! Розенберг подал на меня в суд, но я его не боюсь. Мы его не боимся! Мы проведём выборы и скинем его!
Дорогие друзья, Западу не следует оставаться безучастным зрителем, с интересом наблюдая, как едва зародившаяся надежда на мир сгорает в хаосе отчаяния и злобы. Западу надо действовать. У них есть что вложить в мирный договор – это деньги. Завтра будет поздно.
Началась новая интифада. Израильская армия не испугалась и для укрепления своего могущества призвала Вадима на военные сборы. Ему прямо в курятник прислали повестку и, чтобы не заблудился, билет на автобус до военной базы.
На базе будущих солдат встретил офицер связи с хитро косящим левым глазом и повёл к складам. Складами оказались три стоящих полукругом здания раздражающего красного цвета. В одном из них сидел главный на складах человек – кладовщик Штайнер. У Штайнера небритое толстое лицо, седые спускающиеся вниз усы, большие очки, фуражка с длинным козырьком, мятая гимнастёрка расстёгнута на груди. Два солдата у него в подчинении.
– А, пришли умники… – встретил кладовщик Штайнер. – А формы для вас у меня и нетути.
– Как это нетути? – закосил офицер связи. – Штайнер, ты чего? Мужиков одеть надо.
– А не получил я форму для них! – кладовщик, вытянув толстые губы, отхлебнул кофе с кардамоном.
– Штайнер! Надоело! – офицер связи схватился за телефон и, угрожающе кося мимо кладовщика, кому-то собрался звонить.
– Ладно, – отступил кладовщик, – что-нибудь я, может, и найду. Эй! – крикнул проходящему мимо солдатику. – Открой умникам, ну, там, знаешь, пусть оденутся.
Офицер связи облегчённо исчез, солдатик открыл самую яркую дверь и смущённо вытащил на свет тряпьё, которое, судя по виду, носили ещё янычары.
– Господин Штайнер, это нельзя носить! – растерянно рассматривая прорванную гимнастёрку и парусные штаны, заявил один из призывников – горбоносый худой парень по фамилии Лившиц.
– Другой формы нетути! – с удовольствием ответил Штайнер.
– И ботинки на три размера больше!
– Так езжай домой… – злорадно предложил кладовщик. – Мне-то всё равно. А тебя потом обратно с полицией привезут…
– А вот я не согласен! – решительно выступил вперёд Вадим. – И скажу, что, несмотря на ваши неповторимые словесные обороты, мы одеваться в тряпьё не намерены! Так что или давайте другую форму, или будем в своём гражданском.
Штайнер угрожающе на него уставился, потом пошёл на попятную:
– Ладно… Эй, – обратился к своему солдатику, – дай умникам что-нибудь поновее.
Штайнер ушёл, и новобранцы, переодевшись, сели в тени склада.
– Между прочим, мужики, я фотограф, – первым гордо представился Лифшиц. – Как приехал, напряг родственников, те подёргали за ниточки, и вот – предлагают работу. Сходил на интервью – берут! Зарплата, условия – я спать перестал. И вдруг звонок – отбой. Почему? Что случилось? И тогда мой знакомый показал мне нового фотографа – сидит тёлка, ноги от шеи, вся в мини, титьки как на шарнирах, а губы… – Лифшиц опечалился и шмыгнул носом. – Словом, куда мне с моим блатом.
– Где-работа-то была?
– В тюрьме.
– Какая неожиданная концовка, – задумчиво сказал Вадим. – Оказывается, можно стремиться в ад.
Лифшиц покраснел:
– А ты кто?
– Вадим.
Назвавшись, Вадим вспомнил давнее свидание с Аллой и помрачнел. Надо было не строить из себя моралиста, а легко и непринуждённо выполнить самое простое и желанное действие на свете.
– Именно, Вадим. Когда-нибудь про меня скажут: был такой, благочестиво жил и благочестиво помер.
– На войне? – не понял Лифшиц.
– Да где там…
Окончательно расстроившись, Вадим поднялся и начал слоняться между складами. Увидел доску объявлений и принялся читать.
Сторож! – гласило первое объявление. – Убедительная просьба – после окончания работы вход на территорию склада строго воспрещён. Кладовщик Штайнер
Сторож! Необходимо внимательно смотреть за большим складом всё рабочее время с 14.00 дня до 7.30 утра. Кладовщик Штайнер
Сторож! С сегодняшнего дня и до того, как решат проблему с электричеством, просьба не беспокоить кладовщика Штайнера.
Сторож! Просьба не рвать вывешенные на стенах объявления и указания.
Вадим подумал, достал ручку и приписал:
Штайнер, я тебя увольняю! Главнокомандующий Моше Даян
Штайнер появился через два часа и удивлённо вытаращил глаза:
– Умники, вы ещё здесь?
– Здесь.
– А где ваш офицер связи?
– Не знаем.
– Нечего вам тут делать, двигайте на базу.
– И что там?
– Ищите вашего офицера связи.
– Где?
– А мне какое дело?
На обед новобранцы направились в столовую. А в конце дня пошли к главному генералу. Генерал, седой и умный, корпел в штабе над картой боевых действий, ожесточённо грызя шариковую ручку.
– Вы чего? – поднял крупную голову.
– Скажите, – спросил его Вадим, – но только реалистично – где наш офицер связи?
– Идиоты! Бездельники! – разозлился генерал. – Ничего не знаете! Ничего не можете! Я должен искать вам офицера связи?! Хорошо, я покажу пример и найду офицера связи! Лично найду! У меня есть его домашний.
Потыкал короткими пальцами в циферки, но и на генеральский звонок офицер связи не ответил. Генерал покраснел от обиды, швырнул телефон на стол и заорал:
– Некогда мне! Сами ищите своего офицера связи! Пошли вон, а то на гауптвахту посажу!
– А вы на нас не кричите! – возмутился Вадим. – Вы, конечно, можете оперировать повелительным наклонением, но мы тут все патриоты!
Генерал на время потерял дар речи. Лифшиц в ужасе дёрнул Вадима за рукав, и патриоты убрались от греха подальше.
В десять часов вечера всё образовалось и без офицера связи. То есть новобранцев отпустили домой.
– Эй, сосед? – дохнули на Вадима перегаром в коридоре.
Вадим обернулся:
– А слона я не приметил.
– Это что? Шутка? – вызверился Сашка.
Он был опять пьян.
– Нет, басня Крылова.
– А что ты в военной форме?
– Так война скоро.
– Думаешь, чего я пью! – Сашка икнул. – Ребёнок не мой! Вот что!
– Доказательства?
– Как два пальца… У Маринки и в Москве кто-то был. Я ещё с ней разберусь…
В комнате Юли Николаевны громко заплакала Марина.
На следующее утро к новобранцам подошёл представившийся командиром крупный угрюмый мужик в кипе.
– Разобрались по группам…
– Куда едем?
– В Беэр-Шеву.
В Беэр-Шеве сапёры взорвали старый кинотеатр, и на его обломках командиры разбросали куклы с характеристиками повреждений на приколотых бумажках. Пыль столбом.
Команда:
– Надеть противохимическую защиту.
Надели.
Команда:
– Вынести раненых из новостроек.
Побежали, побежали… – кукол выносить.
А наутро волшебным образом возник кривоногий офицер связи. Хитро закосил левым глазом:
– Всё в порядке, мужики?
Камни и выжженные скалы окружают Беэр-Шеву. В жёлтом воздухе над этим выстроенным в пустыне городом вдруг появился корабль с парусами, сотканными из жары, и рулевым колесом, скрипящим на поворотах. Огромная кукла, с безумными глазами и в полном противохимическом обмундировании, утыканная шприцами из-под атропина, вышла на мостик. На груди записка приколота, да слов не разобрать. Корабль начало бросать из стороны в сторону, кукла налетела на мачту, костюм разорвался, и красное марево из куклы фонтаном вырвалось вниз.
12
Дорогие друзья, кроме того, что я ввёл Джорджа в секретариат, я ещё дал ему машину за профсоюзный счёт. Но я ошибся, Джордж всегда работал только на себя. На этой неделе мы исключили Джорджа из секретариата и отобрали у него машину.
Дорогие друзья, Розенберг не хотел проводить выборы, но мы добились! Розенберг составил фиктивные списки избирателей, но мы поймали его за руку. Наши выборы состоятся несмотря ни на что!
Дорогие борцы за мир, интифада Аль-Акса продолжает своё мощное плавание, сионистский враг уже на пределе своих сил. Создание этого государства явилось вершиной несправедливости и распутства. Среди их бесчеловечных преступлений принуждение детей к занятию похотью, которое потом фиксируется на плёнку…
Меир, несмотря на все выборы и интифады на свете, просто сияет – он начал получать деньги за проект с корейскими «Супербиологами». Опять кладёт руку на плечо, рука тёплая, большая. Увидел Любу и Вадима в библиотеке, подошёл, сел.
– Как продвигается? – вольготно расстегнул затрещавший на животе медицинский халат.
– Всё нормально, – Люба пьёт чай маленькими глоточками. – Меир, тебе налить?
– Нет. А впрочем, налей.
– Что к чаю?
Меир не удержался:
– Хлеб с вареньем. Да, Любушка, под варенье намажь масло, так вкуснее.
– Меир, – вспомнила Люба. – У Гольдфарба день рождения, что подарим?
– Ручку со стабилизатором, чтобы рука не дрожала.
Гольдфарб – заслуженный человек. Основатель кафедры, лауреат всех премий, учитель всех учеников. Когда он лет семь назад уходил на пенсию, то настолько возненавидел своего преемника, что, встречая Меира в коридоре, каждый раз говорил ему свистящим полушёпотом:
– Нахал, на моё место влез!
Гольдфарб вообще не прост. Например, у него две жены. Одна просто жена – сухонькая старушка, в молодости воевавшая в подполье против англичан. Её часто можно было видеть идущей по коридору в простеньком ситцевом платье к своему знаменитому мужу. Дождавшись, пока муж освободится, она брала его под руку, и они вместе, переговариваясь по-польски, шли сдавать анализы. А вторая – бывшая студентка, родившая от Гольдфарба сына. Избыточно полная, сутулая, с сильной близорукостью, но молодая, какая молодая…
На кафедре её называли Mistress of sсienсе.
Больше всех получала удовольствие от взаимоотношений жён молоденькая секретарша Гольдфарба. Каждый раз, когда «мистресс» скрывалась в начальственном кабинете, забегала в лабораторию и, жмурясь от удовольствия, сообщала:
– Всё, она у него!
Приходила номер старый:
– Профессор?
– У себя.
– Свободен?
– Заходите, вас же он всегда примет…
Жена открывала дверь, застывала на входе. Через некоторое время доносился язвительный голос:
– Профессор, а я думала, вы свободны.
Секретарша же, не теряя времени, бежала докладывать:
– Они… они встретились!
Грудь вздымается, крепкие ножки под коротенькой юбочкой.
«Мистресс» с трудом закончила докторскую и исчезла. Секретарша тоже ушла. Вышла замуж за развозчика пицц, некоторое время он приезжал за ней на мотоцикле, и они вместе укатывали, поднимаясь по узкой извилистой дороге в город. Забеременела, сменила коротенькую юбочку на более длинную, взяла отпуск и, потеряв интерес к чужим историям, уволилась.
Скучно Гольдфарбу – от всех заслуг остался у него один кабинет и королевская пенсия. Ни студентов, ни докладов, ни рукоплесканий. Жена привыкла к «мистресс», всё уладилось, он встречает преемника в коридоре и шипит:
– Нахал, на моё место влез!
Наступил вечер, Люба с Михаэлем и Вадимом вышли из здания больницы и направились к шлагбауму, возле которого договорились сесть в машину прекрасного Ави и поехать на свадьбу к Мухаммаду. Ави на удивление не опоздал и так лихо затормозил около них, что чуть не отдавил ноги опоздавшей отшатнуться Любе. Высунул усатую физиономию из машины и заржал:
– Как я вас!
– Тебе смешно? – спросила, держась за сердце, Люба. – Боже, ему смешно! Михаэль, что делать?!
Михаэль буркнул:
– Садиться.
Коллеги сели, и Ави поехал. Игнорируя светофоры и подрезая другие машины.
– Ави! – надрывалась Люба с заднего сидения. – Что ты творишь?! У тебя права хотя бы есть?
– Нет! – весело орал Ави. – Зачем мне права?
И коллеги по крайней мере десять раз прокляли свою жадность.
Родное село Мухаммада находилось на севере, и это было одно из многих сёл арабского анклава, врезавшегося глубоким клином между израильскими кибуцами и мошавами. Ави ворвался в село, словно на танке, и только благодаря невероятной удаче смог не сбить на первом повороте какой-то арабский указатель.
Хотя какое это село? Вот в России сёла, на Ближнем Востоке – нечто другое. Кирпичные дома, глухие заборы, кривые переулки. Возле освещённых цветными лампочками магазинов мужчины сидят, курят кальян, провожают взглядами. Ави остановился около одной такой мужской группки, выскочил, спросил дорогу. А заодно и сигарету стрельнул.
Доехали до свадебного зала, представляющего собой огороженное забором поле. Ави подкатил, коллеги вылезли, зашли в распахнутые ворота. За воротами стояли родственники жениха и невесты и среди них кряжистый, мощный отец Мухаммада, мимолётно давший и отнявший широкую ладонь.
По самому травянистому полю были раскиданы пластиковые столики со стульями, вдали виднелся небольшой шатёр, а напротив него стояла сцена с двумя высокими креслами под белым балдахином. По краям сцены высились мощные музыкальные колонки.
Свадебный обряд напоминал воинские пляски. Уже давно наступил вечер, и под рассыпавшим звёзды небом, взмахивая, как копьями, разноцветными шестами, под традиционную музыку, огибая столики с сидящими людьми, плясали наёмные танцоры. Наконец, из шатра в окружении родственников вышла невеста, и навстречу ей двинулся Мухаммад. Сверху сыпалось конфетти, танцоры превосходили самих себя. Мухаммад, высоко вскидывая в танце колени и подняв руки, приближался к невесте. Жених и невеста встретились, и молодую пару в живом строе проводили к креслам на сцене.
– Вадик, а ты когда женишься? – наблюдая за процессом, вдруг спросила Люба.
– Я в пути.
– Он в пути! – засмеялся Михаэль. – Этот нежный шёпот в морге!
– Спокойно! Я тебя женю! – Ави дурашливо хлопнул себя по коленям. Безумные глаза засверкали. – Одного недавно женил, он полицейский, а она худенькая. И тебя женю. Есть у меня одна уборщица. У неё такие сиськи!
– Пробовал? – подмигнул Михаэль и почесал небритый подбородок.
– Э-э-э, хватит! – возмутился Вадим.
– Пора идти поздравлять! – Люба встала и пригладила свои короткие седые волосы.
Ави было выкатился из-за стола, но его зацепил за шиворот Михаэль:
– Только вместе!
– Ты чего?
– Ничего! Подожди нас.
Чуть позже Михаэль чуть ли не силой увёл сопротивляющегося Ави обратно и уже сам сел за руль.
– Ты устал… выпил… – непривычно мягко он уговаривал Ави. – Отдохни, я поведу…
В селе началась праздничная пальба в воздух.
13
Летом соседи по курятнику начали разъезжаться. Первыми исчезли Марина с Юлей Николаевной. Ещё весной, потеряв надежду что-либо исправить, Марина с ребёночком перебралась к маме, оставив вечно пьяному мужу их общую комнату с небогатой мебелью. Сашка, протрезвев, в очередной раз попёрся к тёще, дёрнул за ручку, и дверь неожиданно открылась. В голове у незадачливого мужа возник странный звон, он вошёл и внезапно негнущимися пальцами подобрал с пола забытую игрушку. На следующий день Сашка не пришёл ночевать. Фанина семья прожила ещё месяц и тоже съехала. Последней, по-прежнему мечтая о Новой Зеландии, курятник покинула учительница.
…Вадим остался один и по выходным по узкой тропинке в высокой звенящей траве ходил в соседний кибуц купаться в бассейне. Хотя в первый раз у него не заладилось.
Подойдя спортивным шагом к будочке, где смуглая юная девочка выдала ему билет – между её вздёрнутым носиком и смешливыми вишнёвыми губами выступали капельки пота, Вадим миновал вертушку, разделся и, подтянув плавки, по выложенной керамической плиткой дорожке направился к воде. Встал на краешек бассейна, взмахнул руками, собираясь прыгнуть, ахнул и попятился: вода в бассейне исчезла. Вадим вытянул шею, вгляделся – вода есть. Подошёл, собрался нырнуть – вода исчезла.
– Издеваешься?
– Ну ты же теперь настоящий еврей? – ответил Бог. – А когда еврей приближается к воде, вода расступается.
– Я купаться хочу! – Вадим обхватил себя руками – солнце припекало всё жарче.
Бог промолчал.
– Но я хочу купаться!
– Все вы так, – Вадиму показалось, что Бог расстроился. – Из-за небольших радостей упускаете самое главное. Ладно, купайся…
Явил воду, и Вадим, подняв кучу брызг, нырнул в прохладную глубину.
Немного погодя Вадим в этом кибуце познакомился со старенькой женщиной, которую звали милым именем Саша. В Сашиной полутёмной квартирке была любовно собрана русская классика – Пушкин, Толстой, Достоевский… Руки у Саши до сих пор мозолистые: когда-то в кибуце на севере, где жила юная Саша, было болото, его осушали, приехавших трясла малярия, многие умерли.
– Интересное было время, – рассказывала своим глуховатым голосом Саша, – из-за чайника спорили.
– Из-за чайника?
– Да. Можно ли в семье иметь чайник? Чайник – это частная собственность, сегодня разрешить чайник, а потом люди перестанут в столовую ходить, будут дома обедать, отделяться… – Саша улыбнулась воспоминаниям. – Такие молодые были, такие сумасшедшие, я ведь тоже против была, а как сыночек родился, почувствовала, что чайник всё-таки нужен.
Сидя в тени в инвалидном кресле, Саша смотрит на выложенные кирпичиками клумбы, на цветы, на открытое окошко своего маленького дома, в котором так по-русски свешиваются белые занавесочки, и начинает, прикрыв глаза, читать Пушкина.
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва предо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою…
Вадим в очередной раз искупался, посидел у воды и по вечерней траве ушёл к своему бараку, около которого его встретил приехавший из Австралии хмурый сын Якова:
– Прости отца, он не хотел, так получилось.
На небе загорелась красная полоса, куры заклекотали сильнее, потом затихли. Красное неумолимо вытеснялось тёмно-синим, и по нагретому асфальту в Иерусалим проносились уже не машины, а тёмные пятна с огоньками.
– Жизнь — это только материал для творчества, – грустно ответил Вадим.
На следующий день, как обычно, он поехал в свою университетскую больницу, возвышающуюся над лесистым ущельем со многими грибными тропами. На склонах этого ущелья стояли католические и православные монастыри, а в глубине находилась деревушка Эйн Керем, где когда-то от Ирода пряталась Мария. Всё сохранилось: колодец, пещеры, виноградники.
А сегодняшний день – это начало учебного года, и в честь этого входящим в ворота Университета девушкам дарят розы. Потом девушки собираются в гулком вестибюле с неизвестно что обозначающим деревянным панно, пьют кофе, оживлённо разговаривают, смеются, в руках розы.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте… – девушка подняла карие глаза, и будущему профсоюзному деятелю стало нечем дышать.
– Меня зовут Вадим… – Вадим вдруг охрип. – Я… Я… Выберите меня в профсоюзный комитет, и я вас буду защищать!
– Меня зовут Надя, и меня не надо защищать, я сама себя защищаю… – девушка убрала со лба каштановую чёлку.
– Извините… – Вадим растерялся.
– Но я всё равно за вас проголосую! – девушка улыбнулась. – Надеюсь, вы победите.
– Можно мне ещё к вам зайти? – Вадим покраснел.
– Заходите, Вадим.
Но вместо Нади Вадим зашёл к лысому Дуду – у него в кабинете чайник и кофе, по стенам развешаны грамоты, показывающие, какой Дуду умный. В окне вид на русский монастырь.
– Вадим, – говорит Дуду, – нам надо решить один очень важный вопрос.
– Какой? – Вадим думает о Наде.
– Кто будет главным, когда мы победим эту мерзкую Рахель.
– Ты… – Вадим думает о Наде. – У меня иврит плохой. Если бы на нас напали враги, ты был бы командиром ополчения.
– Мы должны усилить агитацию!
Вадим думает о Наде.
– Я говорил с Аней Брофман, она будет на нашей стороне. Ты знаешь, кто такая Аня Брофман? Председатель больничного профсоюза, куда лаборанты тоже входят. Вадим, ты меня слушаешь?!
Вадим очнулся:
– Слушаю. Так когда мы потянем штурвал на себя?
В курятнике в очередной раз протекла крыша. Лето, а крыша течёт. Откуда что берётся? Вадим подставил под капли ведро, подождал неделю, вода капать не перестала. Вадим поискал и нашёл квартирный договор, заодно вспомнив, как он попал в курятник.
Два года назад в посредническом бюро за заваленным бумагами столом сидела крупная усатая женщина и громко разговаривала по телефону:
– Слышь, Маня, смотрю, идёт Кируля своей походкой. Я ей и говорю: «Ну и походочка у тебя, милая!» Кира сразу уши навострила: «Что, какая?» – «Да как у бляди! Кирочка, не обижайся, это я комплимент сказала…»
Почувствовав чужое присутствие, сидящая за столом женщина вскинула голову и напористо произнесла:
– Да, здравствуйте! Что вы меня разглядываете?
– Когда я смотрю на женщину, – приветливо сказал Вадим, – я всегда представляю, какая она в сексе. Один мой друг говорил, у интеллигентного человека должно быть богатое воображение.
– Что вы себе позволяете!
– Я шучу. Как и вы только что…
– Шутник…
– Мне квартира нужна. Да даже комната! Главное, чтобы недорого.
– Есть комната, – с расстановкой сказала посредник. – Дешёвая. Пятнадцать минут от Иерусалима.
– Я хотел бы посмотреть.
– Смотрите, если делать нечего.
– Есть что делать, – признался Вадим. – Я работу ищу.
– Одно другому не мешает. Подпишите договор и продолжайте искать.
– Ладно, – решился Вадим, – давайте бумаги.
Клиент ушёл, посредник достала зеркальце. Рассмотрев своё крупное лицо, медленно, с наслаждением обвела помадой полные губы: «И какая я в сексе? Надо будет сегодня с Павлушей встретиться, напомнить ему…»
Вадим сердито скомкал договор и почесал им нос. Оставаться в курятнике он был больше не намерен.
Пришёл в знакомый офис – за тем же столом сидела совершенно не изменившаяся подруга Мани и опять увлечённо обсуждала Кирулю:
– Слышь, Маня, я Кируле и говорю: «Вот ты, Кируля, скажи мне, что такое любовь, а я отвечу – люблю я Павлушу или нет!»
– Я вижу, вы не разбогатели, – осматриваясь, сказал Вадим.
– Что? То есть?
– Я надеялся, что ваше поведение даёт вам несомненные выгоды.
– Не поняла. Зачем вы пришли?
– Квартиру снять.
Подруга Мани прищурилась.
– Есть у меня. Огромная. С автомобильной стоянкой. Стоит недорого. Совсем недорого.
– Потолок там не течёт?
– Никогда!
– Вы клянётесь?
Посредник усмехнулась:
– Клянусь!
Вадим улыбнулся:
– Вот здорово-то как! А можно договор подписать?
– Он перед вами.
Вадим достал ручку. Но перед тем как подписывать, строго взглянул:
– Только учтите, человек – понятие Божие.
– Учту, – та пожала плечами.
Вадим подписал договор и вдруг выпалил:
– Вот вы хотели знать, что такое любовь? Любовь… Это когда…
Любимый мой, засей меня зерном,
Стараньем расщепив его от плевел.
Пашня моя пуста, в комках давно.
Года никто в земле моей не сеял.
– Надо просто песней к сердцу прикоснуться, – объяснил остолбеневшей женщине.
14
Дорогие друзья, Розенберг привёл нас к катастрофе! В то время как врачи и медсёстры, учителя и социальные работники боролись за свои права и добились результатов, этот гад ничего не делал. Мы скинем Розенберга и повысим себе зарплату!
Дорогие друзья, я двадцать восемь лет управлял нашим профсоюзом, наладил отличные отношения с главврачами и всегда был всем удобен. Да что сейчас случилось!!
– У моей соседки родился внук! – объявила Светочка.
– Ты считаешь, это хорошо? – меланхолично поинтересовался Михаэль.
– Ого! О нас в газетах пишут! – Люба громко прочитала заголовок: «Хаос в профсоюзе лаборантов». Надо же, у нас хаос. А вот ещё новость: оказывается, у Розенберга нет лаборантского образования.
– Как же он руководил?
– Засовывал нам в жопу арбуз.
– Двадцать восемь лет подряд?!
Вадим шёл смотреть новую квартиру. Солнце просто ослепляло, рубашка на спине взмокла. В ярчайшем свете каждая выбоина на тротуаре казалась больше себя самой. У автостанции дорогу перекопали, бульдозер, завывая, ковшом набирал землю и засыпал в самосвал. Укрывшись в тенёчке, разговаривали две женщины, и Вадим уловил обрывки разговора:
– Я, родненькая, так привыкаю ко всему, что потом оторваться не могу.
– А что делать, родненькая… Тяжело, а жить надо…
«Надо», – согласился с примитивной правдой Вадим.
Со стороны религиозных кварталов доносился удушливый запах гари: в очередной раз недовольные светской властью ортодоксы подожгли мусорные баки. В их сторону пронеслись и быстро исчезли полицейские машины, оставив на глазной радужке Вадима затухающий свет синих маячков. Вскоре Вадим миновал знакомый ресторан, где когда-то работал посудомоем.
Спеша на смену, Вадим вначале проходил мимо цветного фонтана, потом через светлый праздничный зал, через кухню с блестящими котлами и попадал в тесную посудомоечную, где ему радостно подмигивал тощий нелегал из Румынии с вечно торчащей сигаретой в жёлтых зубах, и пар от горячей воды при появлении Вадима валил веселее.
Хорошая была работа – во-первых, выдали фартук, старенький и в цветочках. Во-вторых, кормили – на тарелочку с голубой каёмочкой можно было положить любые объедки. В-третьих, платили. В первый день Вадим получил три доллара, во второй четыре, в третий – целых пять. На четвёртый день Вадим ошибся. Соорудив из грязных тарелок небоскрёб, он отвлёкся, открывая воду, и не уследил. Его небоскрёб, мерзко покачнувшись, грохнулся на скользкий от жира плиточный пол и звонко разлетелся на маленькие осколки. Наступила тишина, и на пороге возник горбоносый брат по крови с золотой цепью на мохнатой шее.
– Надеюсь, это не повлияет на наши отношения? – стараясь не дрогнуть голосом, сказал ему Вадим. – Вы купите другую посуду, подешевле. Я подскажу где… а мы можем стать друзьями.
– Друзьями? – свирепо переспросил брат по крови. – Подскажешь? Быстро пошёл вон! – заорал, словно сирена.
– Не кричите на меня, – с усилием ответил Вадим, – я, между прочим, поэт… а вы, вы… – Вадим сорвал фартук и бросил на пол: – Вы примитивный Санчо Панса!
Он вышел, а начальник кухни хлёстко сплюнул и на каблуках, как на шарнирах, развернулся к румыну:
– Ну ты, Дракула! Что уставился? Делать нечего? Работай, а то тоже вылетишь!
Захлопнул за собой дверь.
Оставшись один, румын, прижимая худые руки к груди, страстно зашептал:
– Ещё немного, ещё полгода, я получу деньги и тогда разобью все тарелки, все стаканы. А ложки и вилки разбросаю по углам! Никто меня не остановит!
Стиснул мокрые кулаки.
Вадим, вспоминая, дёрнул плечом. Он будто наяву увидел покрасневшее от нешуточного напряжения лицо кухонного начальника и вдруг хихикнул.
«Где, Авель, брат твой? Не знаю, разве я сторож брату моему? Он разбил сервиз и ушёл…»
Вадим свернул на рынок и оторопел.
В толчее прямо на жирном асфальте сидел, выпучив глаза, небритый Сашка с чёрными давно не стриженными патлами, обдавая неосторожных прохожих перегаром.
– Тётя! Я к кому обращаюсь? Не проходи мимо! Банку видишь? Да, спасибо! Дядя, подай на лечение, положи шекель! Вот скотина! Эй, сосед!
– Привет, – сказал Вадим.
– Мы ракетные войска, наша цель всегда близка! – шумно дыша, рявкнул Сашка.
– Когда ты успел послужить в армии?
– Неважно. Ты до сих пор в курятнике?
– Скоро перееду. А как дела у тебя?
– Что, не видишь? Пробуждаю милосердие… Небось, слышал: «Время разбрасывать, и время собирать»?
– Камни… камни, а не деньги.
– Разве? – Сашка икнул и постучал себя по груди грязным кулаком. – Глупо как-то, – тряхнул жестяной банкой. – Ты не находишь? Сосед, а ты по-прежнему стихи пишешь?
– Пишу.
– Давай про любовь?
– Про любовь у меня только трагическое…
– Тогда не надо. Ты Маринку встречал?
– Откуда?
– Я её так искал… – сказал Сашка с тоской. – Так искал… Если увидишь, спроси, где она живёт.
– Да где я её увижу…
– Ну, всё-таки…
Вадим купил молоко и сыр и, поглядывая на номера домов, завернул за внушительное здание с колоннами. Во дворе за платной автостоянкой пряталось длинное приземистое строение, напоминающее конюшню. Конюшню огораживал проволочный заборчик и высохший бурьян. Вадим помрачнел. Открыл калитку, прошёл, штанинами зацепляя репей, и оказался перед закрытой железной дверью.
«Неужели опять попался?»
Замок, открываясь, щёлкнул. Злясь на себя, Вадим шагнул внутрь. Было темно, тянуло влажностью, зудели комары. Вадим посветил фонариком. Справа свет упёрся в развал кирпичей, слева была дощатая дверь. Открыв её, Вадим увидел огромное овальное окно, составленное из цветных стёкол. Сквозь стёкла струился свет. Штукатурка в комнате большей частью отсутствовала, и мощные грубые камни, из которых были сложены стены, придавали помещению угрюмое очарование. По камням тянулась электропроводка.
«Красота какая…» – Вадим ахнул.
Первичное желание взорвать посредническое бюро большой бомбой исчезло.
15
Началась интифада на Севере, как раз там, где жил Мухаммад. Перекрывают дороги, закидывают камнями проезжающие машины. Всё переменилось, когда арабы Назарета в своём безумии убили случайно заехавшего в их город грузинского еврея – грузины собрались, толпой зашли в Назарет, сожгли магазины, побили стёкла в окнах домов, и арабы вдруг поняли, что, если они не остановятся, против них поднимутся все окрестные еврейские поселения. А ещё в ходе интифады безвинно пострадал прекрасный Ави. Попался без прав патрулям, заполонившим все дороги в это беспокойное время. Теперь страдает без машины. Дымит папироской. Сладковатый такой дым от папироски…
– Михаэль! – заскочил. – Сдай за меня на права?
Михаэль от неожиданности открыл рот.
– Ну что тебе стоит? – Ави подмигнул подозрительно блестящими глазами.
– Ты очумел?
– Михаэль!
– Да мы не похожи, дуралей… Там же надо паспорт предъявлять, – начал ему объяснять Михаэль.
– А-а-а… – усы опять повисли.
Место для голосования выделили в том же зальчике, где когда-то была встреча с Розенбергом. Наштамповали бюллетеней, счётная комиссия сидит в полной готовности. Около зала Рахель прогуливается, целуется с приближёнными, ласково напевает:
А у меня всё схвачено,
За всё заплачено…
Какие-то под стать ей старые тётки мельтешат. Каждого голосующего останавливают, внушают что-то…
Вадим забеспокоился:
– Бог, помоги!
И, как Моисей, победивший амалекитян, торжественно поднял руки:
– Я тут! Тут!
– Помогу, – откликнулся Бог. – Только руки опусти, ты ведь не Моисей…
– Прости, – Вадим торопливо опустил руки.
И бомба взорвалась: по результатам голосования победили большой начальник маленьких вирусов Дуду и лаборант Вадим. Рахель в местком не прошла.
– Профессор, можно к вам?
Меир остро взглянул сквозь очки.
– Заходи.
Вадим помялся:
– Профессор, я по поводу выборов.
– Ну, знаю… Тут всё просто, Вадим. Пока у меня к тебе претензий нет. Если будут, ты уйдёшь. Но ведь у меня не будет к тебе претензий?
– Не будет, профессор.
– И хорошо.
Вадим зашёл в лабораторию. На сердце было неспокойно. А в лаборатории что? В лаборатории люди работают, стараются. Машинки разные жужжат.
Михаэль повернулся, спросил:
– Люба, твою квартиру ещё не разбомбили?
– Нет.
– По радио передали: был сильный обстрел.
– Был…
В Израиль Люба приехала двадцать пять лет назад с маленьким сыном, и они поселились в крошечной квартирке в доме около парка, усаженного хлипкими соснами, не дающими прохлады. Никто тогда никого не обстреливал, сын ходил в школу, взрослел, потом уехал учиться в Германию. В Германии сын женился и через полгода после свадьбы погиб в автокатастрофе. Люба в институте Гёте выучила немецкий, но невестка во второй раз вышла замуж.
В комнате сына и через десять лет всё осталось, как было при его жизни. Люба откроет дверь, зайдёт, посидит немного на стуле, поднимется, протрёт тряпкой пыль, посмотрит в окно, а за окном так быстро мелькает время.
– Надя, спасибо.
– За что?
– Вы за меня проголосовали.
– Ах, Вадим… – Надин смех напомнил звон серебряных колокольчиков. – Может, скоро вы свою новую должность проклянёте.
– Нет, я рад.
– Договорились. Если надо будет ещё проголосовать, только скажите.
Вадим набрался храбрости.
– Надя, на самом деле я не лаборант, я поэт.
Надя удивлённо посмотрела.
– Поэт… Это, наверное, так здорово! Ходишь, в голове рифмы, строчки. А как вы их сочиняете?
Вадим признался:
– Из самой изнанки беру.
– Вау! А сочините стихи для меня?
Вадим покраснел:
– Я постараюсь.
Вадим трудился. Замотав рот и нос полотенцем, он отбивал долотом рыхлую штукатурку. Руки болели от усталости, молоток соскакивал, за штукатуркой обнаруживались тайны. Пыль не давала дышать, но и комары, не в силах в такой густой взвеси находить пропитание, убрались подальше.
Переселившись два месяца назад, Вадим понял, что может превратить конюшню во дворец. Купил молоток, долото, стремянку и начал работать. Диван временно поставил у входа, подключил холодильник, и он благодарно и успокаивающе загудел. А жить с холодильником совсем не то, что без холодильника.
Через пару часов, намахавшись молотком, Вадим слез с лестницы, взял припорошенный пылью чайник и долго глотал теплую воду из носика. Достал помидоры, грузинский сыр, нарезал чёрный хлеб, сделал бутерброд и, закрыв глаза, начал жевать.
– Вкусно, – сказал сам себе. – Даже очень. Я определённо живу в раю. Как только закончу комнату, сразу куплю шкаф. Одно дело прятать от пыли в холодильнике посуду, другое дело – одежду. Холодная. Неполезно.
Начал декламировать только что созданное:
Между нами пофигистский ветер,
Смутный взгляд друг в друга до трясучки
И зыбучее болото, чувства – пепел.
И молчанье, и страдания, и колючки.
Проходящие сквозь витраж солнечные лучи окрасили камень подоконника в синие и жёлтые цвета.
Сквозь щели в окне дул пофигистский ветер. Довольно холодный, надо сказать. Вадим достал из холодильника полотенце, нагрел его на печке и пошёл мыться.
«Какие-то вещи я ещё со школы знаю, как Бог, – вдруг пришла мысль. – Например, что дважды два четыре. Хотя, надо отметить, мир оказался сложней, чем мы думали в десятом классе».
Утюжа жарой страну, прошло неторопливое лето, стыдливо промелькнула осень, прошумела дождями зима, и наступил Пурим.
Два года Ахашверош вёл войны против греков и стегал море плетьми за непокорность. На третий год решил расслабиться и устроил грандиозную попойку. Когда же вконец потерял разум от выпитого, приказал своей Вашти прийти на пир голой и с короной на голове. Вашти отказалась, царь обиделся и женился на Эстер.
Короче:
Феминистки – зло.
Евреи – зло.
Персы – зло.
Греки – зло.
А вот собачки и кошечки – хорошие.
16
Тель-Авив был грязным, шумным, дождливым, с будоражащим воздухом, насыщенным морской солью. Вот живёшь в Иерусалиме, никуда не выезжаешь и не замечаешь его мрачной тяжести. Иерусалим больше символ, чем город, и жить в нём не стоит. Но живёшь, служишь. Вдруг выезжаешь, и не куда-нибудь, а в соседний Тель-Авив, и тяжесть отступает.
Здание профсоюза оказалось, как положено, огромным и безобразным. Гулкий вестибюль, много туалетов. Статуя рабочего со знаменем. Роскошная картина «Они защищали сионизм». Плакат «Вместе мы – сила!» Шесть лифтов, двенадцать этажей. Зал заседаний и голосований находился на самом верхнем двенадцатом этаже, и к нему вела красная ковровая дорожка.
– Господа, начинаем. Соблюдайте порядок.
Лысый Дуду жарко прошептал Вадиму в ухо:
– Розенберг мне звонил. Предлагал сотрудничать. Обещал помочь.
– В чём?
– Поздно он спохватился. Теперь мы сами себе поможем.
Вадим, отстояв очередь, зашёл в кабинку, взял бюллетень с именем Джорджа и опустил его в прорезь картонного ящика.
Бога просить не пришлось. Двести проголосовало за рыжего, пятьдесят за толстого.
– Последнее слово предоставляется… – объявил председатель счётной комиссии. – Какая там у него была фамилия? – рассмеялся. – Ладно, посмотрите на Розенберга в последний раз.
– Вы меня ещё вспомните! – плаксиво заныл Розенберг. – Ещё вспомните!
– Пошёл отсюда! – закричали с мест. – Пошёл отсюда!
Джордж легко взлетел на трибуну:
– Мы победили! Теперь мы заживём! Обиженные! Теперь вы не обиженные!
На выезде из Тель-Авива Вадим застрял в пробке.
«Интересно, если я так каждый раз буду сюда ездить, мне будут платить за дорогу?»
Вадим забарабанил пальцами по рулю. Машины двигались еле-еле.
«На самом деле дорожная пробка – это когда жизнь говорит “стой!”. Но я люблю, когда мне говорят “стой”. Не насовсем, а маленький “стой”, крошечный. Ты стоишь и в то же время чуть-чуть двигаешься. Раз – пробка рассосалась, ты поехал. За это время успел рассмотреть граффити на стене, продавца в киоске, молодую мамочку с ребёнком, перешедшую дорогу. Или подумать о чём-то своём. Например, я столько лет пишу стихи… Раскрываю грани своего таланта, преодолеваю спазм стихотворной строчки, создаю хрустально-нежные произведения. Душа переживает, эти переживания отражаются в стихе, вот что ценно! Хотелось бы, конечно, больше успеха, но, к сожалению, меня положительными отзывами не балуют. И я понимаю проблему: все мы существуем в параллельных плоскостях сознания. Хотя без критических замечаний я, на самом деле, легко обхожусь, что говорит о моей самодостаточности. А смех ранит, да – ранит».
Вадим доехал до дома, открыл холодильник и обнаружил, что там ничего нет.
«С этими заседаниями, голосованиями! Чёрт!»
Побежал на рынок, благо он рядом. Уже стемнело, и духаны закрывались алюминиевыми жалюзи, на которых с большой фантазией были нарисованы их хозяева. Ветер гонял мусор, Сашки на его месте не оказалось. Вадим купил хлеб, лук, яйца и зашёл в кафе. Заказал пиццу с помидорами и брынзой. Протяжно грассировал французский шансон, разливали по стаканчикам красное домашнее вино. Вадим тоже пригубил, огляделся. За соседним столиком девушка увлечённо рассказывала подружке:
– Познакомилась с парнем на сайте знакомств, он написал, что директор крутого стартапа, я накрасилась, жду, волнуюсь.
– Да ну!
– Ага! Он предупредил, что приедет на автобусе, типа, отобрали права – ездил двести километров в час.
– Да ну!
– Ага! Встретились. Начал рассказывать: его первую девушку изнасиловал отец, вторая девушка шизофреник, третья сидела в тюрьме.
– Хи-хи…
– Я спрашиваю: а ты уверен, что я тебе подхожу, у меня никаких проблем нет… Начал уверять, что подхожу. Договорились опять встретиться, и он попросил купить таблетки против головной боли – не спит ночами, занимается самообразованием.
– Да ладно…
– А я купила. Приехал. Около кафе начал хлопать себя по карманам: кошелек забыл. Ну, я ему и говорю: «Извини, крутой стартап я, пожалуй, не потяну». – «Как же я обратно поеду?» – спрашивает. – «На автобусе». – «Ну дай хотя бы телефон, я маме позвоню?» Дала.
– Зачем?
– Жалко. Может, кроме меня его никто не пожалеет.
Вадим заинтересовано взглянул. Худенькая кудрявая девушка в солдатской форме расплатилась, встала, взяла автомат, чмокнула подружку и исчезла за углом.
Звякнул колокольчик – пицца готова. Вадим взялся, начал есть – горячо, вкусно. Вернулся домой, лёг. Во тьме зудели и вздыхали комары. В цветное окно светила цветная луна. В щелях посвистывал ветер. Согревшись под одеялом, Вадим вспомнил случайно прочитанный астрологический совет из русской газеты. Под его знаком было коротко и внушительно написано: «Не расслабляться!»
– Не буду! Завтра важный день… – Вадим завернулся с головой. – Боже, помоги мне, пожалуйста!
Заснул.
Приехав на работу, волнуясь и краснея, постучался к Наде.
– Надя, здравствуйте!
Надя в чистеньком белом халатике сидела спиной к двери около сложной машины, по экрану которой бежали разноцветные ломаные линии.
Повернулась.
– Здравствуйте, Вадим. Вы меня пришли защищать? – взглянули карие глаза.
Вадим начал запинаться.
– Я, я… я для вас стихи сочинил.
Надя вдруг растерялась.
– Стихи?
– Да.
Второй такой на свете нет,
И даже ангелам понятно,
Что карих глаз призывный свет
Моей душой владеет страстно.
Вадим опустил голову, страшась реакции. Надя некоторое время молчала, потом произнесла:
– Хорошие стихи…
Вадим облегчённо выдохнул:
– Я думал, вы будете смеяться.
– Почему?
– Многие смеются.
– Смеются? – Надя рассердилась. – Над тем, что человек пишет стихи? Стихи писать не каждый может! Лично у меня от стихов всегда мурашки по телу. Даже сейчас есть! – сделала большие глаза.
– Это временно, – пролепетал Вадим.
И решился:
– Надя, а можно с вами встретиться?
– Встретиться? – озадаченно переспросила Надя, и у Вадима пресеклось дыхание.
– Вечером, – пояснил он упавшим голосом.
Надя подумала и через мгновение сказала:
– Да.
17
По дороге на работу Вадим каждый день проезжал одну остановку. Год назад около неё взорвался террорист. Сейчас там на стенках висели фотографии погибших детей, а на скамейке стояли неживые цветы – всё серое, запылённое, погасшее. Люди на автобус садятся, стараются не смотреть.
Но время идёт вперёд.
Ура! Мы рады сообщить, что Ясир Арафат принял смелое решение возвратиться к столу переговоров.
На первое собрание Джордж собрал активистов в фешенебельной гостинице на берегу моря. Зал ресторана, где должна пройти церемония, пока закрыт, и активисты столпились в лобби.
– Будет должности распределять… – жуя яблоко, сообщил набитым ртом лысый Дуду. – Я, например, заслужил быть финансовым директором. Да, точно заслужил! – счастливо захохотал.
Заиграл оркестр, двери в ресторан открылись, нарядные официанты с бутылками шампанского выстроились в ряд, и пробки одновременно взлетели в потолок.
– Победа! Победа!
Джордж взошёл на трибуну.
– Друзья, сейчас выступит профсоюзный босс всей страны Диего Кан. Ура!
– Ура! – закричали лаборанты.
Но Джордж всех перекричал.
– Друзья, так не годится. Надо научиться его приветствовать, если хотим добиться реальных результатов. Итак, сейчас выступит Диего Кан!
– Ди-е-го! Ди-е-го!
– Уже лучше. Диего обещал подойти через пять минут.
Появился Диего. Обычный Диего, надо сказать. Белая рубашечка, галстук. Защитник рабочих.
– А вы меня удивили. Я не ожидал. Розенберг за двадцать восемь лет стал всем нам близким человеком, и вдруг такое. Но мы не мешали. Почти не мешали… Сильный выигрывает, это главное. Что ж, – Диего задумчиво снял и протёр очки. – Посмотрим.
На трибуне опять Джордж:
– Приступаем к работе. Первым делом изберём новый секретариат! – начал называть фамилии.
Дуду напряжённо зашептал:
– В секретариате Эли Коэн, а ведь он поддерживал Розенберга. Надо же, как вовремя переметнулся!
Услышал свою фамилию и разулыбался.
– Кто «за»? – спросил Джордж. – Единогласно.
Вадим посмотрел на умных оживлённых людей, заслуженно пьющих шампанское, и ему стало грустно. Он вышел в лобби и приблизился к стойке, за которой стоял пожилой эфиопский еврей с золотыми зубами.
– Привет! Как дела?
– Стою.
– Не скучно?
– Нет, – эфиоп показал толстую книгу. – Пока клиентов нет, читаю про царицу Савскую. А ты читал?
– Читал, – подтвердил Вадим, хотя он не читал, а только слышал.
– Вот-вот. А, правда, что по Москве медведи ходят?
– Правда, – ответил Вадим, увеличивая долю сказки в суровом мире.
– Дикие же вы люди!
Вадиму разонравилось говорить с эфиопом, и он пошёл в магазин сувениров, празднично переливающийся серебром и золотом. Кроме украшений в магазине продавались и практические вещи, например, брелок для ключей «Авраам убивает своего сына Ицхака» и пепельница «Сотворение мира». Из ресторана доносились взрывы хохота. Вадим направился к выходу. Разъехались стеклянные двери, и налетевший холодный ветер, сразу пробравшись через куртку, выстудил тело, защекотал обоняние и тут же отпрянул, оставив капли влаги на губах. Темнело. Вдаль по дороге уходил подросток с двумя длинноногими собаками, похожими на лошадей. Вадим загадал: обернётся, не обернётся? Не обернулся. Вот стал меньше, ещё меньше, слился с деревьями, пропал.
Вадим спустился по ступенькам. На доске объявлений трепетали под влажным ветром узенькие полоски:
Девушка, 17 лет, ищет кружок бальных танцев.
– А я танцевать так и не научился, – пожаловался неизвестной юной девушке Вадим. – А теперь уже и не хочется.
– Наденька!
Надя не опоздала. Они договорились встретиться около каменной арки с часами – и вот её тоненькая фигурка показалась в толпе прохожих. Вадим бросился ей навстречу.
– А я тебя не видела…
Они пошли рядом. Вадим сразу предложил:
– Кофе?
– Нет, Вадик, давай погуляем.
– Просто погуляем?
– Да, и ты мне что-нибудь расскажешь.
– Что?
– Что-нибудь.
– Анекдоты я не знаю.
– Я не про анекдоты. Что-нибудь из жизни? Вот почему ты сюда приехал?
– Почему?
Вадим прокрутил время назад, и опять попал в страну, где северный ветер наполнял свежестью лёгкие, а снег при тихой погоде оседал столбиками на ветках, превращая зиму в сказку. Родители Вадима в этой большой и северной стране переехали из одного города в другой, и Вадим пошёл в новый класс. Сел за парту и достал чистые тетрадки. На физике в него стрельнули смятой в шарик жёваной бумагой, а в конце урока кто-то подкинул вчетверо сложенную записку. Когда Вадим развернул, его передёрнуло: там было написано «жид». В этот же день на физкультуре играли в волейбол. Жид играть не умел, бестолково топтался на месте и нелепо взмахивал руками, пытаясь достать до мяча. После уроков ему не дали уйти домой, окружили и прижали к стенке.
Это было круто! Вадима били два года. Но он исправился! Пошёл в боксёрскую школу, стал большим каратистом и всех победил. Побеждённые преспокойно окончили школу и продолжили жить дальше. Вадим тоже окончил школу и поступил в университет, где его жизнь сложилась по-иному. Но, будучи злопамятным, Вадим историю своих драк запомнил и, когда пришло время, решил репатриироваться в страну, текущую молоком и мёдом, хотя мёд он, признаться, никогда не любил.
– А потом? – тихо спросила Надя.
Потом поднялся в самолёт, загудели моторы, и сладкие стюардессы раздали еврейский обед. Вадим только закончил с курицей, а самолёт – раз, и приземлился. Репатрианты сошли по трапу и собрались в зале, где ими заинтересовался маленький человек со стоящими дыбом седыми волосами.
– Братья! – он крикнул. – Сёстры! Наконец-то! Наконец-то вместе! Ещё в семидесятых, скитаясь по Московской области, я начал припоминать, что я еврей…
– Охренеть, – подумал Вадим. – Уже в семидесятые!
– И что-то такое проявилось – это была еврейская судьба! И вот я в министерстве алии руковожу отделом, хорошее место, кстати… Мы встретились! Ура!
На ура никто не ответил, кроме грустно завывшей интеллигентного вида таксы цвета домашних тапочек.
– А вы не Бен-Гурион случайно? – картаво поинтересовался из заднего ряда горец в папахе.
– Как вам не стыдно! – возмутился важный человек. – Бен-Гурион давно умер!
– Жаль, – простодушно вздохнул горец, – я бы познакомился. Но хотя бы Моше Даян жив?
Скрипели стулья, лежали тюки, от расстегнувших байковые халаты круглолицых бухарцев шёл пар, горец стискивал потной рукой кинжал, украинские дородные дамы не отрывали глаза от чемоданов.
Пауза иссякла, и руководитель с усилием продолжил:
– Ну, раз вы, такие разные, уже здесь, каждый получит пакетик сухофруктов в честь приезда.
Кроме сухофруктов получали документы. Играла музыка, репатрианты топтались на липких обёртках, шумели дети.
– Ваша очередь! – подтолкнули Вадима.
Черноволосая девушка, опустив длинные ресницы, неторопливо копалась в коробке, просматривая документы. Рассеяно поправила падающие на глаза волосы. И этот простой жест так сладко отозвался в душе…
– А можно я вас поцелую? – пылко спросил Вадим. – Как еврей еврейку? По-братски! В честь приезда! Мы же все братья и сёстры?
– What? – поинтересовалась смуглая красавица и опять поправила волосы. – What?
– I want to… – Вадим от волнения забыл слово «поцеловать». – I want to… to… чмок!
– I don’t understand…
Красавица, наконец, обнаружила документ и радостно его протянула:
– Grinberg? Vadim? Bye, bye, Grinberg…
И его позвали в соседнюю комнату, в которой одиноко проводил время молодой человек с щегольскими усиками.
– Фамилия?
– Гринберг.
– Не имели контактов с КГБ? – он скучно зевнул.
– Я поэт! – враждебно сказал Вадим, подёргав отвисший свитер. – Имел контакты с самим собой. Хотите, почитаю стихи?
– Стоп! – молодой человек пробудился от дремы. – Идите!
Вадим вышел. Веял лёгкий ветерок, росли пальмы, пахло сладостью и бензином. Очередь вспыхивала огоньками сигарет. Подъезжавшие такси светили фарами. Вадим поднял голову: ночное небо было полно звёзд. Между звёздами, будто в колыбели, сладко спал месяц. Зацепившись за месяц, висело объявление:
«Первое такси на родине бесплатно!»
– Вам куда?
– Если бесплатно, хотелось бы ехать и ехать, – задумчиво сказал Вадим.
Машина двинулась с места. Таксист протянул руку, крупными пальцами повернул тумблер радио и, смешно оттопыривая губы, замурлыкал в такт музыке. Вадим опустил стекло, и ветер, пахнущий свежестью и слабыми воспоминаниями о цветах, зарябил ресницы.
18
Наступила весна.
А раз наступила весна, что ожидается?
Правильно, Песах!
Чем отличается эта ночь от других ночей?
Да всем.
– Бог? – спрашивает одиноко сидящий около окна Вадим, и падающий из уличного фонаря сквозь цветные стёкла свет окрашивает его лицо в жёлтый и синий цвета.
– Бог? – обращается Вадим и сам себе читает Агаду. – Скажи, пожалуйста, когда евреи ушли, египетские первенцы ожили?
И, не получив ответа, уверенно говорит:
– Да, конечно! Да, совершенно ясно! Понятно, что ожили! Надо было просто вовремя уйти!
Встаёт и прячет сам от себя афикоман. Наливает вино. От щедрот наливает вина Элиягу. Открывает дверь, впуская в пыльный сумрак коридора насыщенную весенними запахами ночь. Торжественно провозглашает:
– Элиягу, заходи!
Элиягу по жёлтой полоске света, протянувшейся от спальни, заходит:
– Ну? Где моё вино?
Выпивает.
– Неплохое вино, – говорит Элиягу. – Совсем неплохое!
Песах наступил, интифада затихла. В центре города у фонтана митинг русской партии.
– Всех разнесём! Закопаем! Ни шагу назад!
Позади импровизированной трибуны с преданным выражением на молодом лице стоит муж Светочки и держит в руке шляпу босса.
А мимо идут Вадим с Надей. Они встречаются для того, чтобы бродить по городу, пить кофе, смотреть друг на друга, соприкасаться локтями. Надя обычно молчит, но её молчание кажется Вадиму очень уютным молчанием, их общим молчанием.
Но это вечером и вчера. А утром и сегодня надо работать.
– Вадик, – с порога цепляет Люба. – Как дела?
– Ничего интересного.
– А я утром иду, навстречу мне араб и в упор смотрит. Я тоже решила смотреть. Поравнялись, и вдруг он мне говорит: «Привет!»
– Слышали? – Дрор давится от смеха. – Ави купил билет в Турцию и не полетел!
– С Турцией что-то не то?
– При чём тут Турция? Ави попал в дьюти-фри и так увлёкся покупками, что пропустил самолёт.
– Ави прекрасен! – Люба взглянула на термостат. – Ну вот, опять температура упала. Наших техников надо гнать в шею! Михаэль?
Михаэль показательно сморщился:
– Нэт сил работать.
– Я тебе апельсинку дам…
Михаэль вразвалку подошёл к термостату. Сел на маленький стульчик, снял заднюю панель, нашёл поломку и начал злиться:
– Придурки! Почему раньше не сказали! О чём думали! Куда смотрели?
Дрор выпятил бороду:
– Сам ты придурок!
– Я не придурок, я ласковая маленькая кошечка, мяу-мяу… – Михаэль хихикнул.
– С тобой, кошечка, нельзя иметь дело! Вечно обхамишь…
– Зато я за мир! Даёшь два государства для двух народов!
– Ага, смеётесь! И на работе! – зашла Сусанна из соседней лаборатории. Из-под религиозной шляпки аккуратно выпущена прядь тёмных волос, под прядью живые чёрные глаза и вздёрнутый носик. Недавно Сусанна вышла замуж, и у неё уже виден кругленький симпатичный животик.
– А тебе какое дело?
У Сусанны сузились чёрные глаза.
– Замолчи! Достал уже! – ответила ледяным тоном.
Михаэль неожиданно ей подмигнул и поднялся.
– Люба, Вадим? Ну что, пошли?
– Куда?
– Забыли? Директор больницы собирает.
Лекционный зал полон, а директора нет. Секретарша, высокая, белокожая, начинает ломать руки:
– Любимый директор никогда не опаздывает! Любимый директор никогда не задерживается! Успокойте меня, скажите, что ничего не случилось! Ах, вот он! Слава Богу, слава Богу…
Любимый директор не спеша взошёл на трибуну – полненький, золотые очки, золотые запонки. Поискал глазами. Любимая секретарша поднесла стакан с водой. Директор неторопливо отпил. Дёрнул подбородком. Голос мягкий, успокаивающий.
– Друзья! – провозгласил. – Наша больница – гордость страны! Флагман здравоохранения! Научный центр! Благодаря моему руководству мы добились ошеломляющих результатов! Но впереди ещё более грандиозные задачи! Вместе мы справимся. То ли ещё будет! Я верю, и вы верьте! В общем, можете возвращаться на свои места.
Люди начали вставать.
– Ничего не понимаю! Зачем он собирал? – озадаченно спросила Люба на обратном пути. – Михаэль?
Михаэль пожал плечами.
– Мухаммад?
– Да?
– Как твоя замечательная жена, Мухаммад?
Мухаммад счастливо улыбнулся:
– Мы в Иерусалиме квартиру сняли. Невин заканчивает учиться, уже есть предложения работы. Кстати, завтра я клубнику привезу!
– Опять?! Ну, спасибо!
Клан Мухаммада расположился на главной улице возле мечети. Отец Мухаммада занимается клубникой. У старшего брата стекольный заводик, у среднего столярная мастерская. Семейная клубника выращивается в особых условиях без химии. Ягоды идут на экспорт в Голландию, Норвегию, Данию… Там по одной такой ягодке купят и восторгаются – ах, как вкусно! На улице ветер, холодно, небо закрыто облаками, слабенькое лето брезжит, а во рту сладость, пахнущая солнцем далёкой южной страны.
Но и коллеги не в обиде. Привезёт Мухаммад ящик, положит в холодильник – все ягодки, одна к одной, в прозрачных хрустящих коробочках. Возьмёт Михаэль коробочки, позвонит детям, напомнит о своём существовании:
– А у меня клубника.
Те забудут обиды, набегут, обрадуются.
– Клубника! – закричат. – Клубника! Откуда?
– Да вот, Мухаммад у нас работает, – объяснит огромный Михаэль, – снабжает.
19
Внезапно умер Гольдфарб. Оставил двух жён и научные изыскания. Перестали дрожать его руки, и освободился кабинет. Теперь, никому не мешая и ни на кого не обижаясь, в кафедральной библиотеке в глянцевой глубине собственного портрета он одиноко переливает из пробирки в пробирку важную жидкость.
И Люба заболела. Кашляет и кашляет. Лицо бледное, губы потрескались. Но на работу упрямо ходит.
– Два года назад к нам из Эфиопии приехала одна царица, – рассказывает и кашляет. – Мы же со времён Соломона им помогаем? Привезла пробы и начала писать обычной ручкой номера на пробирках. Я заметила и говорю: что ж ты, мать твою, делаешь? Ведь всё сотрётся! А она мне отвечает, что у них в Эфиопии маркеров нет. Калашниковы, армия, флаг, президент, царицы – есть. Пару ракет тоже, небось, припрятали. А маркера, чтобы на пробирке писать, – нету! Но, Вадька, это не главное. А знаешь, в чём главное? – опять кашляет.
– В чём?
– В том, мой непонятливый друг, что я, Любовь Абрамовна Шнеерзон, еврейка, кстати, в отличие от многих, и в Союзе писавшаяся еврейкой, в вашем грёбанном Израиле не могу подобрать себе сапоги!
– Люба, с вами всё в порядке?
– А что может случиться? Парацетамол пью, сплю под одеялом.
– Дуду? – окликнул профсоюзного коллегу Вадим в больничном коридоре.
У Дуду скривились полные губы.
– Гад твой Джордж!
– Почему?
– Он не сделал меня финансовым директором! А знаешь, кого сделал? – саркастически захохотал. – Эли Коэна! Эли Коэна и тех трёх баб, которые повсюду с ним таскались! Ну, дурак я, дурак!
– Дуду, нервную систему надо беречь. Джордж без тебя не обойдётся.
– Думаешь?
– Думаю.
– Ладно, – Дуду дёрнул щекой. – Дадим ему шанс. Кстати, мне рассказали, что у нашей больницы большие проблемы.
– Проблемы? – удивился Вадим. – Какие проблемы?
– Долги. Только ты никому.
Новости страны:
В последнее время стала особенно актуальной проблема сексуальных домогательств к активисткам со стороны их палестинских соратников по борьбе с оккупацией.
Стена Плача обрела свою страницу в социальной сети. Теперь вы, не вставая с рабочего места, можете положить туда записку.
Министр полиции представил премьеру отчёт, касающийся деятельности правительства. Согласно отчёту, правительство не справляется со своими обязанностями. Министр не указывает конкретных виновников, но очень серьёзно критикует.
Позвонил Джордж.
– Вадим! – заговорил торжественным голосом. – Мы начинаем борьбу! Развёртываем широкую общественную кампанию. Разъясняем положение и вызываем доверие! И это произойдёт уже завтра! В одиннадцать часов утра по радио будут говорить про лаборантов, про то, какая у нас огромная ответственность и низкая зарплата!
– Ура! – обрадовался Вадим.
– Вместе мы победим! – Джордж отключился.
На следующий день вся лаборатория: Дрор, Люба, Михаэль, Мухаммад, Света, Вадим – собрались около радио. Но вместо сюжета о лаборантах там начали длинно и скучно рассказывать о коалиционных неурядицах в правительстве.
– Шит… – Дрор задумчиво потрогал серёжку в ухе.
– Халас! – по-арабски подтвердил Мухаммад.
– Перенесли, – оправдался красный от смущения Вадим. – Правительство всё-таки… Журналисты боятся, что коалиция развалится… Обсуждают…
Набрал Джорджа.
– Завтра, – облегчённо выдохнул. – Джордж говорит, что наша передача завтра.
– Конечно, завтра, – ободрила Люба. – Понятно, что завтра. Кто бы сомневался – завтра.
Закашлялась.
Но на завтра долгожданная передача была посвящена проблеме иностранных рабочих. А послезавтра бездомным собакам.
– Надо же, собаки… – задумчиво сказала Светочка.
– Блят-т-т… – поставил точку Михаэль.
Вадим и Надя гуляли в Ботаническом саду. Жара ещё не начала давить во всю свою дурную мощь, и было очень здорово ходить по тихим дорожкам. Ливанский кедр сменялся финиковой пальмой, мандрагора – североамериканской сизой елью. Они вышли к карликовым деревцам бонсай, причудливо и крепко выраставшим из своих толстеньких корней.
– У меня корень тоже ого-го, – решил пошутить Вадим и, поняв, что именно ляпнул, покраснел.
Появившийся ветер погнал редкие облака за горизонт и пропал. Они зашли в тропическую оранжерею с её деревянными мостками, лягушками, змеями и буйством зелёной концентрированной плоти. Вышли, опять закружили по саду.
Наконец, оказались у озера. По берегам стояли скамейки, в озере плавали беленькие утки, гортанно крякали, плескались, ныряли, взмахивали крыльями, перелетая с места на место. Чуть поодаль расположился ресторанчик. Бегали и смеялись коротко стриженные мальчики в кипах, светлых рубашках и тёмных брючках с выпущенными верёвочками цицит. Надя, смотря на мальчиков, тихо сказала:
– Я раньше любила вязать. Вяжу, если не нравится – распускаю. Опять вяжу – опять распускаю. Всегда думала: успею переделать. А в жизни, оказалось, ничего нельзя переделать. Нельзя распустить ткань и начать заново. Вадик! – неожиданно крикнула. – Ну почему? Почему нельзя начать заново!
Вадим ошарашенно застыл.
– Не знаешь? – Надя посмотрела с внезапной обидой. – Не знаешь?
Опустила голову:
– Ладно, извини…
Было, опустила голову, ушла в себя, но встрепенулась, попросила:
– Вадик, расскажи какую-нибудь историю? А то мне… – замолчала.
– Наденька, ничего в голову не приходит.
– Что-нибудь! Ну пожалуйста!
Вадим задумался.
– После приезда я жил в гостинице. Мой номер был оборудован под прихоти маркиза де Сада: красные плотные шторы на окнах, красное покрывало на кровати, красная полировка маленького столика, но об неё кто-то настойчивый, возможно, сам маркиз де Сад, долго тушил сигареты. Утром я ходил учить иврит, вечерами, лёжа на красном покрывале, сочинял стихи. Через месяц устроился работать санитаром в больницу. Рядом со мной трудились филолог, психолог и гинеколог. Из всех нас только весёлый, с кавалерийскими усами, гинеколог не волновался за своё будущее. Сложив в привычное положение пальцы, он хитро подмигивал коллегам: «Никак не могу швабру ухватить! Не те движения…» Работа и работа, но кто-то постоянно воровал мои любовно приготовленные бутерброды с колбасой и сыром. Наконец, я пожаловался высохшей, как палец, беспрерывно дымящей сигаретами старшей сестре. Та, показывая жёлтые зубы, расхохоталась: «Это наш раввин». – «Он ест мои бутерброды?» Старшая откашлялась, вытирая выступившие от смеха на глазах слёзы: «Выкидывает». – «Но почему?» – «Потому что нельзя смешивать мясное и молочное». – «Кто сказал?» – «Моисей три тысячи лет назад. Ты точно еврей?» Я вспомнил школу и кивнул. На следующий день я подкараулил больничного раввина, когда тот, поглаживая бороду, открывал холодильник: «Почему вы выкидываете мой завтрак?» – «У нас кашрут». Я возмутился: «Это религиозный диктат!» «Да», – согласился раввин. «У нас свободная страна!» – «Не совсем». – «Я на вас Богу пожалуюсь!» Раввин сорвался: «Ты безбожник!» – «Если я существую, – я возразил, – значит, я нужен Богу не меньше чем вы!» Смешно?
– Нет, – покачала головой Надя. – Но всё равно спасибо. А что значит «Богу пожалуешься?» Поговорка такая?
– Поговорка.
После свидания, добравшись домой, Вадим решил не зажигать свет, в темноте, стукнувшись коленками, нашёл диван, разделся и забрался под одеяло. Уже месяц он не занимался ремонтом, пыль понемногу осела, и дышалось легче. Вадим натянул одеяло до глаз и вгляделся в темноту.
«Здравствуй, Бог! Как твои дела? Ты давно мне не снился, и я скучаю. Ответь, пожалуйста, я понимаю, что люди умирают. Но почему умирают дети? Это очень жестоко. Так жестоко, что я даже думать об этом не могу. Зачем Ты разрешаешь убивать детей?»
От заданного вопроса Вадиму стало страшно. Он вскочил с дивана, сунул голову под кран с холодной водой, вытерся полотенцем. За окном свистел ветер, что-то шуршало, вздыхало. Вадим закрыл окно. Сел в майке и трусах около столика, найденного когда-то на свалке и собственноручно отполированного настолько, что стал виден светло-песочный рисунок сосны. Посмотрел на свою руку, как она окрашивается в разные цвета под светом, проходящим сквозь витраж. Вскипятил чай, сыпанул заварку. В последнее время он разлюбил пить чай в пакетиках. Сыпал заварку в кружку и тянул, обжигаясь и отгоняя губами чаинки. Отпил глоток.
Мысли привычно обратились к Наде.
«Когда Надя улыбается, то буквально расцветает, при этом дышит радостью не только лицо, но и всё её тоненькое ловкое тело. Кажется, ещё немного – и пойдёт танцевать, кружиться, смеяться. А когда печалится, то гаснет, будто припорашивается пылью, но это не пыль, а тоска. Когда мы только познакомились, у Нади случались частые перепады настроения. Только что улыбалась, а через минуту губы уже сжаты, плечи опущены, глаза из карих становятся серыми.
Но сейчас такие перепады всё реже. Надя, видя меня, сразу начинает улыбаться. Слушает, что я говорю, и улыбается. А эти её взгляды… Медленные, сквозь густые ресницы, немного искоса – тут и лукавство, и тепло, и понимание… Просто голова кружится.
Вот только медленно у нас дело идёт, я уже извёлся. Яков семь лет работал ради Рахели, но он знал, что она ему обещана. Я тоже готов работать ради Нади семь лет. Интересно, сестра у Нади есть?»
Вадим заснул.
20
Люба после болезни вернулась на работу. У неё оказалось тяжёлое воспаление лёгких, даже в больницу попала. Меир пришёл к ней в палату, сел на кровать:
– Всю жизнь, Любушка, мечтал оказаться с тобой в одной постели. Ну не плачь, не плачь, верь – Бог милостив.
– Ох, Меир, – вырвалось у Любы, – как же милостив, если я сына потеряла.
– Милостив, Люба, милостив, – накрыл Любину руку своей рукой, пухлой и широкой. – Ты, главное, верь.
Сам грузный, уже усталый с утра, лицо отёкшее. Тяжело поднялся.
– Зайду к заведующему. Посоветуемся.
Уволился любимый директор, забрав с собой любимую секретаршу. Получил в качестве благодарности ежемесячное пособие в шестьдесят тысяч шекелей.
– А мне Меир говорит, что я ему дорого обхожусь, – заметил Михаэль.
Появился после очередного отпуска Ави, и почему-то в жёлтых шароварах. Усы торчат вверх, взгляд хитёр до невозможности.
– Тебя-то мне и надо! – Люба хлопнула в ладоши и закашлялась. – У меня тут три колбы стояли, где они?
– Молчи, женщина!
Люба чуть не потеряла дар речи:
– Что?
Ави сел на стул и сложил ноги в форме лотоса.
– Не мешай, я медитирую.
– Откуда ты знаешь это слово?
Ави снизошёл до объяснения:
– Колбы я отдал Сусанне.
– Ави, она из другой лаборатории!
– Ну и что? – спокойно возразил Ави. – Ты же пользуешься её пробирками? А теперь она будет пользоваться твоими колбами.
– Ави, откуда у тебя жёлтые штаны? – прищурился Михаэль.
Оказалось, Ави побывал в Индии. На этот раз ему удалось вовремя выйти из Дьюти-фри и сесть на самолёт. В Индии прекрасный мужчина Ави познакомился с не менее прекрасными женщинами, опытными в камасутре. Они и подарили ему жёлтые штаны.
Ави встал со стула и начал приседать:
– Что-то ноги затекли.
– Индийские тётки тоже любят, когда им кладут на живот лёд? – не сдержалась Люба.
Ави весело подмигнул и ушёл.
– Объясните мне! – Люба покачала головой. – Объясните, кто тот безумец, что принял Ави на работу? Подождите…
Нахмурившись, сделала громче радио.
А там бравурный сюжет: русская бабушка из дома престарелых, наслушавшись агиток, решила передать свою собранную пенсию, целых шесть тысяч шекелей, для армии обороны Израиля. Звучит музыка, от имени русской партии деньги принимает молодой муж Светочки.
– Устроились… – с ненавистью цедит и кашляет Люба. – Устроились… Жлобьё…
Вошёл бледный Дрор:
– Наша больница банкрот!
– Что?
– Триста миллионов долга! Сейчас стало известно!
– А как… Как же любимый директор?! Почему он ничего не сказал? Откуда ты узнал?
– Уже все знают.
– О господи!
– Говорят, у нас будет новый директор.
– Ну хорошо. Ладно. Хорошо… И где он? – Люба опять закашлялась.
– Уже летит. Он по Африке путешествовал. Вадим? Что говорят в профсоюзе, Вадим?
Вадим не знает, что говорят в профсоюзе, Вадим шепчет стихи.
– Вадим, ау? Ты тут?
– Тут! – Вадим засобирался. – Но скоро ухожу. Всем пока.
Вышел из лаборатории и поехал. Свернул на улицу царя Агриппы, остановился на очередной красный свет и, увидев знакомый железный образ, засмотрелся. Статуя называлась «Давид» и была подарена городу Иерусалиму городом Нью-Йорком. Совсем недавно Давид представлял собой небольшую фигуру, собранную из болтов, гаек, подшипников. В руке вместо пращи железный человек держал книгу. Но угрюмые люди в чёрных пиджаках и шляпах возмутились реализмом статуи. В результате бедного Давида перекрутили так, что он стал абстрактным. Стоит нечто, в заднем отростке держит комок.
Вопрос:
Почему вы, люди, соблюдающие заповеди Торы, не даете своим детям смотреть мультфильмы?
Ответ:
Вот тут и таится опасность! Мультфильмы – ворота в мир телевидения. А в нем царят насилие и порнография.
Вопрос:
Почему религиозные евреи не читают газет?
Ответ:
Потому что читать в них нечего. Газеты полны нападок на Тору, непристойностей, а также сплетен.
Вопрос:
Можно ли еврею изучать светские науки?
Ответ:
Так называемые «светские» науки или нееврейские премудрости оскверняют силы интеллекта в душе еврея.
Вопрос:
– Бог, – интересуется живущий в конюшне Вадим, – скажи, пожалуйста, как Ты их терпишь?
Подождал…
– Не хочешь отвечать – не надо.
Поставил машину на стоянку и пошёл на резкий сладкий запах чуть подгнивших фруктов. Уже стемнело, над духанами зажглись электрические лампочки, освещая пронзительным жёлтым светом горы картошки и сельдерея, помидоров и манго, мандаринов и кабачков. Продавцы будто фокусники, лиц не видно, только мелькают их ухватистые руки.
– Скидка! – орут продавцы. – А-я-яй, скидка! Пять шекелей за килограмм! Три шекеля за килограмм! Даже если жизнь заканчивается этим вечером, купи помидоры! Они такие дешёвые!
Между духанами Сашка милостыню собирает.
– Подайте! – орёт в такт продавцам пропитым голосом. – Подайте на пропитание бывшему солдату! Кому сказал, подайте! Эй, сосед, не ходи мимо! Как дела?
– Да как-то…
– Понял. Ты оперу любишь?
– Чего?
– Никто не любит, только притворяются. Слов не разобрать, музыка говно, рожи красные, а если ещё и композитор немецкий? А туда же – золото, бархат, понты. Никогда не ходил и ходить не буду. То ли дело каштаны, свежий воздух… Маринку видел?
– Нет.
Сашка поскрёб грязной рукой волосы.
– И куда она подевалась? Я весь город облазил. Вот и верь после этого бабам. Ладно, двигай, а то загораживаешь.
Новый директор уволился. Прислал письмо: много проблем, всё запущено, лучше опять поеду в Африку.
– Что запущено? – злилась и кашляла Люба. – Что? Мы с Михаэлем как работали, так и работаем. Что запущено?
Возбуждённая Светочка ворвалась в кабинет Меира.
– Меир! – заломила руки. – Меир, я случайно пролила на себя кровь больного со СПИДом!
– Куда именно? – Меир поднял глаза от статьи.
– На ладонь.
– Помой с мылом.
– Лицо тоже? – с готовностью спросила Светочка.
– Тебе не жалко смывать косметику?
– На всякий случай! – не отступила Светочка.
– Ладно, но в следующий раз купи косметику подешевле….
Света вышла, Меир попытался погрузиться в дела. Взгляд заскользил и упёрся в написанный им учебник микробиологии.
«Ну, учебник… Очередной… В Воронеж съездить? Ох, боюсь… Открывачка, ау…»
Меир снял очки.
У микроскопа Мухаммад возится, звонко насвистывает. А по радио рассказывают про очередную арабскую девушку, зарезанную родным дядей за оскорбление чести семьи.
– Зверство! – возмутился Вадим.
– Зверство! – согласился молодой Мухаммад, не отрываясь от слайдов. – Ей же отец разрешил!
К вечеру закрылись одна за другой комнатки-лаборатории, студенты собрались в библиотеке пить чай. Тихо. Вадим тщательно моет руки. Что-то в этом есть – уметь точно выполнять простые действия. Меняются правительства, разваливаются страны, сталкиваются цивилизации, карьеристы побеждают и проигрывают, а у тебя изо дня в день скромный роман с самим собой. Поставил тест, выдал результаты. На следующий день опять поставил тест, выдал результаты. Начинает казаться, что, как атлант, держишь стабильность мира на плечах. Усидчивый атлант средних лет с маленькой зарплатой, член месткома.
21
В конце жаркого лета директором больницы-банкрота был назначен специалист по конфликтным ситуациям блистательный мистер Коган.
Мои дорогие маленькие друзья! Приступая к работе, я не предполагал, что дела настолько плохи. Денег нет даже заплатить поставщикам, поэтому бонус на оздоровление вы не получите. И да, приготовьтесь к увольнениям, что-то вас слишком много.
Аня Брофман, худая высокая женщина с резко очерченным властным лицом, угрюмо оглядела членов месткома:
– Все собрались? Уборщики, шофера, санитары?
– Лаборанты здесь! – громко выкрикнул Дуду.
– Толку от вас… В общем, Коган оказался той ещё гадиной! Он назначил себе семь заместителей и четырнадцать консультантов. И каждый заместитель получает зарплату двадцати человек. «Вас много, вас много…» Заместителей слишком много! Не на тех напал! Мы не дадим нас сожрать. Сейчас мы поднимемся на этаж администрации с плакатами! – подняла вверх угловатый, совсем не женский кулак. – Мы покажем гадине нашу силу!
Люди вышли и гурьбой начали подниматься по лестнице. Административный этаж, обычно полупустынный, заполнился.
– Не позволим! – зычно заорала Аня. – Мы не рабы! Отдай наши деньги! Выходи! От нас не скроешься! Где твои заместители? Дай посмотреть на их бессовестные рожи! Или отдай деньги, или убирайся к себе в Тель-Авив!
Затрещали трещотки, засвистели свистки, загавкали приближённые к Ане деятели, грохнули фикус. Чья-то секретарша, оказавшаяся в коридоре, испуганно метнулась к ближайшей двери.
– Не позволим! – надрывалась Аня. – Не допустим! Скоты! Капиталисты! Последнюю рубашку снимаете! Ладно, пошли обратно.
С каждым днём противостояние профсоюзных комитетов и администрации больницы становилось ожесточённее. Напряжение изматывало, высасывая к концу дня все силы. Открывая больничную почту, водители и санитары, лаборанты и диетологи находили там очередное письмо с проклятиями в адрес администрации и ответными угрозами в адрес рабочих комитетов. Походы на третий административный этаж больницы с трещотками и свистками стали регулярными. На каждом столе лежали газеты, пестревшие броскими заголовками:
Кризис в больнице усиливается. На дороге, ведущей в больницу, работники жгут покрышки.
Медсёстры обратились к больным: не приезжайте, мы не сможем вам помочь.
Деньги растратили, привилегии нахватали. За ошибки надо платить.
Любимый директор уверяет, что был хорошим менеджером.
В октябре мистер Коган дал обширное интервью, поделившись с журналистами своим возмущением:
Взяв на свои плечи тяжелейшие финансовые проблемы окончательно разорённой больницы, я нашёл, что именно вакханалия зарплат, продолжавшаяся в больнице долгие годы, довела больницу до кризиса. Начальники уборщиков в больнице получают по девятнадцать тысяч, секретарши по восемнадцать. Врачи во время рабочего дня принимают частных больных. Из санитаров можно спокойно уволить половину. Но рабочие комитеты упрямо высказываются против оздоровления. Не подписывают соглашение, призванное спасти их место работы! Так вот – я всех выгоню!
Вадим мог сохранить душевное здоровье, только думая о Наде…
– Вадик, – недавно призналась ему Надя. – Мне с тобой так спокойно, так надёжно…
И у Вадима в душе запели соловьи.
А ещё он полностью погрузился в переустройство конюшни. Конечно, да, конечно, он лелеял надежды.
Вадим давно отставил в сторону свой первоначальный план ограничиться спальней. Решительно двинувшись дальше, он уже нашёл в стене замурованное окно и расчистил высокую узкую нишу, которую украсил цветами в китайском высоком графине. Цветы превратились в икебану. Икебана тихо роняла невесомые лепестки.
Стены конюшни были устроены фигурно. Скопище ощетинивавшихся острыми краями мелких камней переходило в скрепленные раствором булыжники. Булыжники сменялись кирпичами, а последний месяц Вадим трудился над освобождением от штукатурки огромного каменного блока, торжественно названного после попадания молотком по пальцу «Стена Плача». Уставал до дрожи в руках, мылся под слабеньким холодным душем, падал в постель и крепко засыпал без снов. Приходил утром на работу:
– Люба, как дела? Михаэль? Дрор? Мухаммад? Света? Какие новости?
В числе других шести тысяч работников открывал больничную почту и находил письмо блистательного мистера Когана:
Мои дорогие маленькие друзья! Праздник зарплат, которому вы так радовались последние десять лет, закончился. Вы не стоите тех денег, что вам платят. Я вернул медсестёр с чиновничьих должностей в отделения. Арестовал у врачей их исследовательские фонды. Выгнал половину ваших тупых начальников. Но этого мало. Денег нет. Придётся вас проредить
Совещание с «Супербиологами». Кризис, не кризис, приехали в хороших костюмах, разговаривают по-иностранному, требуют отчёт. После отчёта расщедрились на салаты, булочки, сладкую газированную воду. Толстый Меир в своём белом халате сидит с несчастным видом.
– Я на диете, – повторяет, словно мантру, – я на диете… Любушка, выбери мне что-нибудь диетическое? Вот ту мягкую булочку? Намажь маслом, положи сверху варенье… Побольше, побольше…
Берёт булочку в пухлую руку, подносит ко рту, но вдруг, трагически вздыхая, откладывает.
Мы, заведующие отделениями и лабораториями, констатируем: если срочно не вмешаются глава правительства и министр финансов, флагман здравоохранения затонет. И после этого куда нам, таким замечательным, деваться?
Мои дорогие маленькие друзья! Я, конечно, понимаю, что рабочие комитеты пытаются выполнить свою работу, но уж очень плохо у них это получается. Именно из-за их нежелания договариваться мы до сих пор не пришли к соглашению.
Аня Брофман в ярости подняла сжатые кулаки:
– Гадина! Гадина! Он уничтожает всё, чего мы достигли! Ведёт себя так, будто здесь его личный пошивочный цех. Видит Бог, я пыталась. Три дня безвылазно сидела, вела переговоры, наконец, пришли к соглашению, что люди должны увольняться только по собственному желанию. Подсчитали – сто шестьдесят человек. Так нет, всё перевернул – прислал список из трёхсот! Уволил ответственного по связям с прессой, на его место принял двух. Уволил заместителя по маркетингу, но привёл другого. И этот новый уже требует машину за двести тысяч. Не будет у него машины! С завтрашнего дня мы блокируем кабинеты администрации – пусть работают на улице. Закрываем стоянки для их машин – пусть едут до больницы на автобусах! Секретарши, прекратите подавать им чай! Техники, не чините им компьютеры!
Мистер Коган! Ты получаешь зарплату сто семьдесят тысяч в месяц! А хочешь выгнать на улицу бедняков, еле сводящих концы с концами!
Мои дорогие маленькие друзья! Я получаю сто тысяч шекелей в месяц. Такую зарплату получает любой мистер Коган. А вот госпожа Брофман получает пятьдесят тысяч шекелей в месяц. Что, не ждала, что отвечу?
– Да, пятьдесят, и что? – злая худая Аня Брофман обвела тяжёлым взглядом профсоюзных активистов. – А вы сколько получаете? Забыли? Двадцать лет я держала любимого директора за горло, и что, мы сейчас просто так всё отдадим? Дуду, ты имеешь что-то против?
– Нет, – Дуду сладко улыбнулся.
– А я слышала, будто ты недоволен.
– Что вы!
– Ничего у Когана не получится! Вчера опять попросил утвердить увольнения. Так я сверху приписала восемь фамилий – самого Когана и его заместителей.
Дуду, закрываясь ладонью, шепнул:
– Вадим, надо поговорить…
Аня зло шикнула:
– Эй, лаборанты! Тихо там! Ладно, расходимся.
В своем маленьком кабинете Дуду несколько мгновений отстранённо покачался в кресле.
– Кофе? – спохватился.
– Рассказывай…
Дуду, волнуясь, выпалил:
– Коган предложил с ним встретиться!
– Встретиться? – Вадим был шокирован.
– Да!
– Чёрт!
Дуду стал длинно рассуждать:
– На самом деле, нас с профсоюзом уборщиков и санитаров ничего не связывает. Привилегий и бонусов мы не получали – Рахель прохлопала. Так что мы в другом положении.
Коган оказался суховатым пожилым человеком. Огромный кабинет, на маленьком крутящемся стульчике начальник отдела кадров пристроился, что-то на коленке записывает.
– Вот они! – вскочив и широко улыбаясь, он представил вошедших мистеру Когану. – Люди с образованием! С понятием!
– Очень рад, – скрипуче сказал Коган, попытался улыбнуться, но у него не получилось. Несколько мгновений он смотрел в бумаги на столе, потом с усилием поднял голову: – Мы можем пойти навстречу вашему сектору. В свою очередь, от вас как от людей, ответственных и переживающих за судьбу больницы, я тоже жду поддержки.
Опустил взгляд на бумаги.
Начальник отдела кадров тут же вскочил со своего стульчика, захлопал по плечам, начал подталкивать к выходу.
– Мистер Коган, – запоздало открыл рот Дуду, – я работаю в больнице тридцать лет и всем сердцем…
Дверь захлопнулась.
– Кофе! – приказал секретарше начальник отдела кадров. – Для всех!
– Вот он какой! – растроганно всхлипнул. – Работает с утра до ночи! Концентрация мысли просто потрясающая! Остаётся лишь подхватывать его идеи. Но я никак не пойму, что вас, людей образованных, связывает с этой мерзкой Брофман, с её санитарами и водителями? Подумайте о собственном пути! У врачей свой профсоюз, медсёстры отделились, почему бы не организовать отдельный профсоюз умным и понимающим лаборантам?
Сделал глоток. Посмотрел на часы.
– Ах, опаздываю! У нас опять встреча. Поверьте, темп работы невероятный! Надо подготовиться. Вам, наверное, пора? Да, точно пора! Кофе попьёте в следующий раз.
– Они ждут поддержки! – Дуду в возбуждении ломал руки. – Слышишь? От нас!! Мы высоко стоим!
– В наше удручающее время я бы не очень верил Когану, – осторожно сказал Вадим.
– Я вообще никому не верю!
– С Джорджем не хочешь посоветоваться?
– Да пошёл он!
22
– Сосед, ты балет любишь?
– Люблю.
– Да брось! – Сашка, распространяя стойкий запах перегара, пренебрежительно махнул рукой.
– Я. Балет. Люблю! – раздельно сказал Вадим.
Сашка удивлённо на него посмотрел.
– Надо же… – икнул.
Задумчиво подёргал себя за чёрные патлы:
– На самом деле, я против балета тоже ничего не имею, – вдруг решил. – Но большинство ходят посмотреть, а вдруг у кого-то трико лопнет? Что у тебя такая рожа, будто в дерьме искупался?
– Искупался, – признался Вадим. – И никак не могу отмыться.
Вот скажите, как работать при такой продолжающейся истерии?
Приходить, делать бесконечные тесты, выдавать бесконечные результаты.
Потом обратно и отбивать штукатурку.
Устал, очень устал.
Если бы не Надя…
В последнее время Вадим оставлял машину на узкой улочке, заполненной одноэтажными домиками – студенческими общежитиями. Улочка упиралась в русский монастырь с золотым куполом. Вадим, так получалось, ставил свою машину всё дальше от больницы и всё ближе к монастырю. Пока один раз не подъехал настолько близко, что ворота начали открываться. Вадим замахал руками, мол, не надо. Торопливо отъехал. Ворота закрылись.
Вадим не находил какой-либо прелести в церквях. От золочёной красоты и нарядных попов ему становилось больно. Чувство это началось, когда он прочитал про детский крестовый поход.
Начался этот поход с того, что в одной деревне появился мальчик-пастух, который объявил, что он посланец Бога и призван завоевать Обетованную землю. Вскоре появились другие маленькие проповедники, собиравшие вокруг себя толпы единомышленников. Поход возрастал: во главе его был мальчик-пастух на колеснице, увешанной коврами.
Когда тысячи пилигримов достигли Марселя и морские воды, как ни странно, не разверзлись перед юными крестоносцами, два торговца вызвались перевезти их на кораблях за «воздаяние Божие» и продали детей в рабство. Взрослые люди этому не помешали.
Как-то к Вадиму, когда у него ещё не было машины, подошёл ехавший вместе с ним в автобусе мальчик с плоским лицом и раскосыми глазами.
– У меня ранка, – тихо сказал мальчик Вадиму.
– Ранка?
– Ранка… – показал палец. – И никто не обращает внимания. Как страшно….
Вадим с Надей стояли на улице Яффо около высокого здания «Рабочего банка», расцвеченного голубыми мигающими лампочками. На площади трое ребят играли на гитарах, пели ломкими голосами. Толпа подпевала.
– Я уже не раз бывал в такой ситуации… Слышал про тяжёлое положение… Про то, что нет денег… – горячился Вадим. – Что надо экономить… И всё оказывалось ложью!
– Что слышал? – переспросила Надя.
Проехал, мелодично позвякивая, трамвай. Со стороны мэрии, скандируя лозунги и размахивая бело-голубыми знамёнами, подходила группа школьников.
– Что слышал? Когда? – повторила вопрос Надя.
– Понимаешь, тяжёлое положение никогда не мешало администрации получать высокие зарплаты. Все настоящие провалы происходят не из-за прекрасного Ави, а из-за вежливых людей в аккуратных костюмчиках. Но эти люди всегда делают виноватым Ави. Наш любимый директор сейчас заместитель министра.
– Что мешало?
Из-за шума почти ничего не было слышно.
– Я работал на фабрике! – крикнул Вадим.
– Многообещающее начало… – засмеялась Надя.
Они устроились в кафе «Гилель», на запоминающейся вывеске которого куда-то бесконечно шёл с тросточкой в плаще и шляпе их эмблемный человечек.
– Ну? – Надя обратила к Вадиму оживлённое лицо. – Что ты хотел рассказать?
Принесли глинтвейн. Надя чуть отпила.
– Вадик?
Вадим оторвал взгляд от её губ. Несколько мгновений собирался с мыслями.
– Одно время я работал на фабрике. Фабрика находилась в арабской деревне и охранялась серьёзным крепышом с автоматом «узи» наизготовку. Перед фабрикой проходила каменистая пыльная дорога, и по ней катались арабские самосвалы из Рамаллы и в Рамаллу, обдавая пылью фабричный колючий забор и грядки бледненьких цветочков за ним. Жёлтое солнце, жёлтая сухая жара, жёлтые самосвалы, жёлтая пыль.
Привозили рабочих к половине восьмого, в девять чай, в двенадцать обед, в пять вечера работа заканчивалась. Производственный цех, упаковочный цех, лаборатория качества продукции, склад, два водителя и директор. У директора отдельный административный домик, отдельная столовая и отдельная уборная, куда завхоз, мелкий мужик с вороватым взглядом, закупал самую мягкую в мире туалетную бумагу. А вот рабочим там платили копейки, увольняли и за малейшую провинность вычитали деньги из зарплаты.
Плыли в жёлтой пыли мимо ощетинившегося колючками забора самосвалы, качались под жарким ветром бледные хилые цветочки, гудели машины, я месяц за месяцем молча паковал коробки, охранник на воротах, мой знакомец, сонным взглядом, почти теряя сознание, пытался в очередной раз объять и защитить неразличимый под полуденным солнцем пейзаж. Вздрагивал, просыпался, вглядывался: неожиданный арабский мальчик скакал на гнедой лошади, гулко стучащей копытами, по каменистой дороге. Охранник тёр крепкой ладонью мятое лицо, тряс головой, приходил в себя.
Я упаковал очередную коробку, встал и вышел.
– Вадик? Привет, Вадик! Куда идёшь? – увидел меня охранник.
– Иду увольняться, – сказал я. – Надоело всё.
– Ух ты! – охранник отсалютовал автоматом.
Я постучал в оббитую кожей дверь:
– Можно?
Сидящий в кожаном кресле молодой усач агрессивно развернулся:
– Прибавки к зарплате даже не просите! Фабрика в тяжёлом состоянии!
– Я хочу халат купить, – задумчиво возвестил работник.
– Халат? Что за халат? – машинально спросив, директор потянулся к блюдечку с орешками на тёмном полированном столе.
На снежно-белой рубашке блеснула золотом запонка.
– Байковый.
Директор хохотнул.
– Ну, на халат, – снисходительно решил, – а уж тем более байковый, может, я и добавлю.
Зазвонил телефон.
– Майкл? – он кинул в рот фисташку и захрустел, пережёвывая. – Ты откуда? А, Париж… Будет время, заскочи в ресторанчик на Монмартре… Знаешь? Ах, какие устрицы… В конце недели опять полечу. Шопинг… Жену приодеть надо.
Положил телефон и недоумённо округлил глаза:
– Вы ещё здесь?
– Я о фабрике беспокоюсь.
– То есть? Не понял.
– Если я куплю халат, фабрика пострадает, а она в тяжёлом состоянии…
– Вы в своём уме?
– В своём. Я пришёл сообщить, что я всё начал чувствовать по-иному. Какой Париж, когда фабрика в тяжёлом состоянии! Откуда у вас деньги?
– Я немедленно вас увольняю! – директор, подавившись косточкой, начал кашлять. – Немедленно!
Вадим согласно кивнул.
– Да я не возражаю. Но я вижу, вы не поняли. Поднимите голову: целые сонмы ангелов над нами!
– Так и ушёл? – зачаровано спросила Надя.
– Да.
– Круто! Вадик, а халат ты купил?
– Нет, – Вадим пожал плечами. – При чём здесь халат? Когда столько ангелов над нами?
Надины глаза недоумённо расширились.
23
– Джордж?
Бархатистый важный голос:
– Слушаю.
– Это Вадим…
– Наш поэт! Есть новые стихи?
Вадим смущённо кашлянул.
– Хотя положение в больнице и будоражит мысли, что, в свою очередь, пробуждает способность творить, но всё-таки чего ждать? Что делать?
Джордж зевнул:
– Вадим, главная битва будет между Диего и Коганом. А точнее, между Диего и министерством финансов.
– Нам что делать?
– Кто у вас председатель месткома? Аня Брофман? Присоединиться к ней. И помни, мы уже многого добились! – отключился.
Вбегает Ави, наталкивается на Свету и вдруг её обнимает:
– Милая!
– Что! – Света его в панике отталкивает. – Ави, что ты себе позволяешь!
– Перепутал! – хохочет Ави. – Перепутал!
Мистер Коган! Опять мы слышим, что нужно уволить людей и сократить зарплату. Но почему вы не хотите начать с себя? Со своих заместителей и консультантов?
Мои дорогие маленькие друзья, хочу заметить, что внутрибольничная почта предназначена исключительно для работы. Я отдал распоряжение блокировать письма госпожи Брофман.
Плакат у входа в столовую:
Это террор! Сталин-Гулаг! Не позволим! Не допустим! Нас не сломить!
Кроме того, вынужден проинформировать, что позиция профсоюзных комитетов врачей, медсестёр и этих, как там… по-прежнему не даёт нам прийти к соглашению. А без соглашения по оздоровлению в следующем месяце я смогу выплатить лишь половину зарплаты.
– Наглости этого ублюдка нет предела! – выкрикнула Аня Брофман. – Сам зарабатывает сто тысяч, а какая-нибудь бедная мать с тремя детьми, еле доживающая до зарплаты, бедная мать… Нет, не могу! Как она будет кормить своих детей?!
– Так помогите ей из своей зарплаты… – предложили из зала. – Из пятидесяти-то тысяч?
– Что-о? Кто это сказал?
Маленький худенький Вадим поднял руку.
Аня вперила в него тяжёлый взгляд.
– Как зовут?
– Вадим.
– Ты дурак, Вадим?
– То есть?
– На Когана работаешь?
– Да нет.
– Тогда дурак.
Дуду хихикнул.
– Завтра, – продолжила Аня деловым тоном, – завтра в девять часов утра нас будут ждать автобусы. Плакаты мы подготовили. Автобусы поедут к Кнессету. И Вадим, – взглянула злыми глазами, – если хочешь получать зарплату в полном объёме, я тебе очень советую сесть в один из этих автобусов.
На следующий день в девять часов утра Вадим и Дуду вышли к остановке. Новенькие автобусы, сверкая красочными боками, уже стояли друг за другом. Около автобусов толпились люди.
– Садимся… Дуду, ты чего?
– Эта Брофман такая дрянь! – вдруг взвизгнул Дуду.
– Какая?
– Я вчера вечером пришёл к ней, а она меня выгнала!
– Выгнала?
– Сказала, что я такой же дурак, как и ты, – одновременно беспомощно и мстительно признался Дуду. – Она не имеет права! Я интеллигент! Курсы закончил! И не одни!
– Себя я дураком не считаю, – заметил Вадим.
– Она сказала, что я предатель!
– Уже интереснее. Что Ане не нравится?
– Что мы ходили к Когану. Эти секретарши… Орала, что Коган с нашей помощью ослабляет профсоюз.
– А разве не так?
– Я боюсь, – сдавленным голосом признался Дуду. – Непонятно, кто победит.
– Слабых океан жизни выбрасывает на берег, а сильные продолжают битву, – пробормотал Вадим. Взглянул в окно: – Смотри, доехали!
Автобус остановился у кромки тротуара. Люди вылезли, по дорожке между цветов подошли к фигурной ограде Кнессета и, подняв плакаты, нестройно начали скандировать:
– Нет зарплаты – нет работы! Это не мы растратили триста миллионов!
– Нам нечего есть! – что есть сил завопила в мегафон краснощёкая профсоюзная медсестра. – Отдайте наши деньги!
– Отдайте нашу зарплату! – зычно поддержала её Аня.
– Пусть вас Коган лечит!
– Не приходите в больницу!
К митингующим подскочил растрёпанный человек в костюме.
– Позор! – выхватил мегафон у Ани. – Так забросить здравоохранение! Только мы, «Партия бесконечного труда», сможем помочь! Мы добьёмся! Организуем комиссию! Начнём слушанья! Привлечём к ответственности виновных! Долой правитель…
Растрёпанного человека оттолкнули.
– Не вы, а мы поможем! Но мы в правительстве не в большинстве! Вот когда будем в большинстве…
Мегафон оказался у представителя религиозной партии:
– Не молились! – зловеще он произнёс. – Работали по шабатам…
Наконец, мегафон попал к Диего.
– Если больнице не прийти на помощь, тысячи людей окажутся на улице, больные не получат медицинский уход. Министерство финансов не может уйти от ответственности! Пора принять решение!
– Деньги! – заорала Аня. – Давайте деньги! Деньги! Деньги! Деньги!
Вадим, как обычно, взял в руки молоток и долото, закрыл лицо синенькой матерчатой маской, позаимствованной в лаборатории, и залез на лестницу. Но, сколов легко отпавшую штукатурку, опустил руки. Работать категорически не хотелось.
Несмотря на то, что они с Надей встречались почти каждую неделю, он ее до сих пор не поцеловал. Всё не находилось подходящего момента. Рассказывать истории – да, рассказывал. Надя внимательно слушала, оживлённо реагировала, но как бы и всё. Гуляли, заходили в художественную академию Бецалель, где студенты старших курсов выставляли свои работы, в Дом художников, где хоть и пахло красками, но картин было мало, всё больше инсталляции из жёсткой проволоки и керамики или повторяющиеся сюжеты на экранах мониторов – современнейший писк искусства.
Выходили наружу, в звёздную ночь – жёлтая луна, разрастаясь, занимала полнеба. Вадим спрашивал Надю:
– Наденька, давай посидим в ресторане?
Надя отказывалась:
– Только кофе, Вадик.
– Наденька, давай тебе что-нибудь купим?
Надя качала головой:
– Зачем? У меня всё есть…
Через два-три часа прогулки Надя начинала посматривать на часы, потихоньку зевать, и Вадим отвозил её домой. Надя выходила из машины, махала ладошкой и убегала. Нет, никак не получалось поцеловать. Внутри у Вадима всё больше саднило, появилось и не проходило тягостное ждущее чувство. Какие там семь лет… Вадим мучился, собирался каждый раз потребовать объяснений и в то же время боялся этих объяснений. Надя… Надя… Хотя бы так… Хотя бы так…
Смотрел на Надины губы, замирал.
– Вадик! – тормошила Надя. – Что же ты, Вадик! Заснул? Ты обещал мне рассказать, как ты был на курсах в Киеве!
Вадим с усилием отводил взгляд от Надиных губ, делал вид, что не хочет рассказывать, потом сдавался.
– Андреевский спуск уходил к Днепру…
24
– Коган попался! – крикнула Аня, хищно потирая ладони. – Он не заплатил врачебную страховку!
– Страховку? – не понял кто-то из активистов.
– На случай судебного иска врачи защищены страховкой, – самодовольно улыбаясь, объяснила Аня. – Но нам это на руку. Врачи заявили, что без страховки они не выйдут на работу. Медсёстры к ним присоединились, мы тоже. Приём амбулаторных больных прекращён. Хирурги будут оперировать только срочные случаи. В детских и родильных отделениях останется половина персонала.
Вадим забежал в лабораторию:
– Забастовка! Ура! Забастовка!
– Не кричи!
Люба смотрела в микроскоп, Михаэль вносил данные в компьютер, Дрор уравновешивал аналитические весы. Светочки нет – взяла выходной, Мухаммада тоже нет – позвонил, что опаздывает. Тишина, даже радио не работает.
– У нас забастовка, – неловко повторил Вадим.
– Надо Меира спросить…
– Дрор! – Вадим начал заикаться. – Пойми, мы имеем право на забастовку!
– Имеем-то имеем… – Люба, не отрываясь от микроскопа, покачала седой головой. – Вадик, тут надо осторожнее. Больные, они ведь без наших анализов не могут.
– А как же врачи? Без них больные могут? А без медсестёр?
– У них профсоюзы сильнее, – угрюмо сказал Михаэль и поморщился.
В последнее время у него сильно болела спина.
– Здравствуйте, профессор! – произнесли все в унисон.
Меир стоял в дверях, толстый, широкий, усталый, на кончике носа очки.
– Если вам интересно моё мнение, то лабораторию мы не останавливаем.
Ушёл.
– Ты понял, Вадим? – поинтересовалась Люба. – Ты понял, наконец?
Вадим покраснел.
Забежал Мухаммад. Крикнул:
– В меня кинули камень! Камень!
– Что-о?
Оказывается, кинули камень. Разбили стекло в машине. Мухаммада трясёт от пережитого.
– Как же так? Как же так? – повторяет он плачущим голосом.
– Кофе? – поднялась Люба.
– Нет! – сорвался в крик. – В гараж поеду!
– Но вначале кофе! – Люба не отступила. – Очень, знаешь, помогает от нервов.
– Люба, как там твои кастрюли? Целые? – вспомнил про обстрелы Дрор.
– Целые.
Мои дорогие маленькие друзья! Я обратился в суд с просьбой заморозить все производственные процессы в больнице. Суд вышел нам навстречу. С первого ноября плата за дополнительные часы ликвидируется. Бонусы не выплачиваются. Зубная страховка отменяется. Научные проекты останавливаются. Глупые поставщики, не успевшие вовремя получить долги, остаются ни с чем. Зарплата сокращается на пятнадцать процентов. Судья хотел на двадцать, но мы быстро договорились с рабочими комитетами. Можете, если хотите… Да, врачебную страховку я заплатил. Мне же надо было убедить суд, что денег нет? Судья был впечатлён.
Вечер. Прошёл дождь, на улицах лужи, в них отражаются фонари. Ветер порывом метко выгибает вверх спицы у одинокого японского зонта, гонит капли по стеклу, сыпет дождевой мелочью.
– Ханука! Скоро Ханука!
Зажечь тоненькие высокие свечи, поставить на подоконник, пусть светят в темноту. Греки, евреи, чудеса, кофе… горький кофе в толстеньких чашечках. Вадим с болью говорит:
– Это настоящая драма в развитии, и с горькой развязкой. Все бастуют, лаборанты работают.
– Подневольные люди… – Надя греет зябнущие руки дыханием. – Привыкли подчиняться.
– Я больше не могу подчиняться!
– А я могу! – фыркнула Надя. – Что тут такого?
– Не в этом дело, – начал объяснять Вадим. – Дело в том, что мы всех боимся!
– Не всех, а только начальников, – Надя, хихикнув, прятала руки в длинные рукава своей курточки.
Подошёл юный официант с серебряной серёжкой в ухе. Изящно наклонясь, поставил на стол французское крем-брюле. Вспышка улыбки – ушёл. Надя проломила карамельную корочку, взяла ложечкой сладкий заварной крем.
– Вадик, а стихи? – подмигнула. – Ты ведь по-прежнему пишешь?
Вадим улыбнулся. При упоминании о стихах настроение у него улучшилось.
Была ты незнакомка странная,
Я спал спокойно на спине.
Ты стала самая желанная,
И я теперь горю в огне.
– Вот так прямо «горю»? – улыбнулась Надя.
Вадим пустился в объяснения:
– Мужская лирика должна быть трогательной, даже преувеличенно трогательной. Она должна бить в самое сердце.
– В сердце поэтесс, Вадик? – Надя облизнула ложечку.
Вадим покраснел.
– Просто… – начал говорить, запинаясь. – Просто… ну, должны быть хорошие стихи. А когда ты придёшь ко мне в гости?
Надя притихла.
– Я об этом не думала.
– Пожалуйста! Мне бы очень хотелось.
Надя спрятала глаза.
– Дай мне ещё немного времени.
25
– Бог, где ты? Я больше не могу быть один! Я устал! Я злой! У меня нет ответов ни на один вопрос! Почему Ты не отвечаешь!? Я Тебя обидел? Ты тут? Ты не ушёл? Как узнать, что Ты тут? Ты здоров?
– Ты достал, Вадим! – раздался усталый голос. – Встань!
Вадим вскочил с дивана.
– А теперь ударь в стену посохом.
– Но у меня нет посоха!
– Тогда ударь ногой.
– Куда именно?
– Куда хочешь.
Вадим подбежал к стене конюшни и ударил.
Из стены брызнула вода. Вначале немного. А потом полилась полноценной сильной струёй.
– Что теперь? – с готовностью спросил Вадим.
– Как что? Вызывай водопроводчика.
Мои дорогие маленькие друзья, мы стоим перед подписанием исторического соглашения между министерством финансов и администрацией. Надо отметить, если бы госпожа Брофман так не сопротивлялась соглашению, оно было бы для её людей гораздо менее болезненным. К слову, рабочие комитеты врачей и медсестёр оказались гораздо гибче…
Большой профсоюзный босс Диего приехал и монотонно рассказывает:
– Коган хочет продать больницу по частям. Мы против. Администрация давит. Нужны деньги. Деньги дают под оздоровление. Заморозка больничных процессов лишь отложила проблему. Значит, будем договариваться. И по увольнениям в том числе. С зарплатой тоже придётся решать. Но у нас есть красные линии. Нельзя по условиям работы вернуться на двадцать лет назад.
Не торопясь снимает и протирает очки.
– Тут поползли слухи, будто некая Аня Брофман… – взгляд Диего упёрся в высокую худую женщину с мрачным лицом. – …Будто некая Аня Брофман сделала администрации интересное предложение: повышение её личной зарплаты в обмен на снижение накала борьбы.
– Ложь!
– Вот и я так думаю. Я правильно думаю?
– Нет нужды во мне сомневаться! – зарычала Аня. – Это Коган!
– Значит, ложь. Хорошо, что ложь. Коган опасный противник, держите ухо востро. Кто-то хочет высказаться?
Вскочил Дуду:
– Я тридцать пять лет работаю в больнице и всем сердцем…
– Спасибо, – прервал его Диего. – Я понял. Продолжайте в том же духе.
– Он к Когану бегает! – резко и тонко выкрикнула Аня. – Сука!
– Бегает? Зря. Сейчас все должны быть едины. Аня, но ведь это твоя проблема? Так реши её.
В выходные Вадим уговорил Надю поехать в старый порт Яффо. Со Средиземного моря порывисто дул сильный ветер, доносящий россыпь капель редкого дождя. Небо закрылось белыми плотными облаками. Но чуть их связь разрывалась, длинными лучами проливалось солнце, и мостовая мгновенно высыхала. Надя, облокотившись на бетонный парапет, задумчиво смотрела вниз – как зелёные тяжёлые волны разбиваются в пену на грудах камней у берега и откатываются обратно.
Людей на набережной было немного: пара рыбаков с удочками, редкие туристы. Около туристов вертелся грустный лысеющий попрошайка в красном дождевике, коряво ныл:
– Двадцать шекелей. Ещё двадцать шекелей, мне не хватает двадцать шекелей. Если не дадите, я обижусь и уйду…
– Он обидится! – прыснула Надя.
Вадим полез в карман.
– Почему, Вадик?
– Надо … – тревожно сказал Вадим. – Только у меня начинает что-то получаться, как неумолимый рок вырывает меня из недолговечного благополучия и забрасывает в неизведанное. А за двадцать шекелей я, может, и откуплюсь. Надя, ты любишь читать?
– Люблю, почему ты спрашиваешь?
– Недавно проходил мимо книжного, вижу: Пушкин за пять шекелей. Так вот, продавать Пушкина за пять шекелей – это унижение русской литературы. Я купил.
– А покупать за пять шекелей – это не унижение литературы? – улыбнулась Надя.
– Я спас Пушкина. Поднял шкалу духовности, не прошёл мимо.
Надя в сомнении покачала головой.
С моря налетел очередной дождь, прошёлся каплями по лицам. Ближайший рыбак, до того сидевший неподвижно, напряг спину и быстро-быстро начал сматывать леску спиннинга. Поддёрнул – на мостовой забилась длинная серебристая рыба.
Надя, наконец, согласилась, и они нашли открытый морю ресторанчик, в котором на низких широких скамейках были разложены цветастые подушки. Юная чернокожая официантка нежно-бархатистыми руками принесла им на маленьких тарелочках кисло-сладкую белую капусту, тхину с вкраплениями зелени, варёную остренькую свёклу, горячие арабские лепёшки и подрумяненное текущее прозрачным соком филе рыбы с лимоном и листиками горькой травы.
Смеркалось. Кто-то решительно взмахнул дирижёрской палочкой, вспыхнули уличные фонари, ближнее море шумно завздыхало и забилось о камни за парапетом. Засветился маяк. Стало прохладней.
Возвращались ночью. Ровно и тихо гудел мотор. Вадим уверенно вёл, Надя спала. На подъеме к Иерусалиму Вадим притормозил: очередная авария. Надя вздохнула во сне и не проснулась. Вадим ощутил нежность.
«Я опаздываю. Произношу слова, но не те. Ловлю Надины глаза, рисую желанный образ в мыслях, но не знаю, что делать».
Надя спала. Отсвет фонарей пробивающейся полицейской машины полосами пробежал по её лицу.
«Со мной девушка, а я тревожусь. Мы рядом, а мне кажется, что мы не встретились. Какая-то страшная категоричность этой невстречи».
Длинная очередь машин еле двигалась. Миновав место аварии, Вадим опять набрал скорость. В полуоткрытое окно задувал ветер, в левом зеркале остановилась и не желала уходить огромная жёлтая луна.
26
Дорогие друзья, в попытке прийти к соглашению мы столкнулись с требованиями, далеко выходящими за пределы того, что мы можем дать. От нас требуют заморозить рабочий стаж на два года, полностью лишиться бонусов, безвозвратно снизить зарплаты. Мы боремся изо всех сил.
С печалью, Аня Брофман.
– Света, почему ты не пошла на митинг?
– У меня дети.
– Боишься?
– Да! – голубые глаза Светочки стали влажными. – Ты, что ли, будешь платить мне зарплату, если меня уволят?
– Я бы на твоём месте, Света, увольнения не боялся, – влез Ави.
– Это почему?
Ави пригладил усы:
– Потому что тебе не надо ходить на работу!
– То есть?
– На твоём месте я бы вообще с постели не вставал, – Ави мечтательно прикрыл глаза. – Пусть на коленях подползают!
Светочка покраснела.
– Иди, Ави, иди, – поморщилась Люба. – Иди, а то дождёшься. Вадик, ты моего мальчика не видел?
– Пошёл к Дрору извиняться за очередное хамство.
– Понятно. Кстати, а я Михаэлю подарок приготовила… Хочешь, покажу?
– Покажите.
Люба покопалась в сумке. Достала картонную коробочку. Голос дрогнул:
– Сын, пусть земля ему будет пухом, мальчиком собирал.
Открыла коробочку: два яйца. Одно голубенькое, другое розовое. Через дырочки вытряхнули зародыши, лежат скорлупки не рождённых птиц на серой вате.
– Я у тебя оставлю? А то мне домой надо. Михаэль придёт, ты обязательно ему скажи. Скажешь? Не забудешь? Точно не забудешь?
К приходу Нади Вадим приготовился основательно. Нарезал салат из огурцов, заправил его чесноком и лимоном, поджарил рыбу с травами. Запасся красным вином. Даже гороскоп посмотрел в русской газете. Но гороскоп лишь советовал не ехать в дальние поездки. Про встречу с Надей ничего не сообщалось. Сердце Вадима стучало всё тревожней. Он в который раз подмёл пол, поправил покрывало на диване. Придирчиво прошёлся – нет ли паутины? Посмотрел на часы. В дверь постучали. Вадим помчался открывать.
Первое, что увидела Надя – это так и не убранный развал кирпичей, загораживающий проход в необжитую часть здания.
– Я пока не успел, – оправдался Вадим.
– Понимаю, – через силу сказала Надя. – Но я думала, ты живёшь в квартире.
– Я хотел снять квартиру, но меня сперва обманули, а потом мне понравилось.
– Понравилось? – Надя со страхом посмотрела на Вадима.
– Ну да, тут ведь очень интересно!
Вадим гордо распахнул дверь в спальню.
Надя ахнула.
На каменном подоконнике в графине распустились розы. Пол был чисто вымыт. Около аккуратно застеленного диванчика стоял маленький деревянный стол. Вся штукатурка до потолка была отбита, обнажив мощные грубые камни. Поверх камней болтались провода. Один из проводов заканчивался розеткой, к которой был подключён холодильник. Грела батарея, и чувствовался сладковатый запах морилки против комаров. Проходящие сквозь витражи солнечные лучи красили камень подоконника в синие и жёлтые цвета. Из другой части здания тянуло пылью и сыростью. Развал кирпичей закрывал проход. Вадим улыбался открытой счастливой улыбкой.
– Наденька, заходи!
Достал тарелки.
– Я не хочу есть, – напряжённо выговорила Надя.
Вадим озадаченно выпрямился:
– Но я так старался!
– Зря.
– Зря? – Вадим мгновенно сник.
Наде на мгновение стало его жалко. Она закусила губу.
– Ты тут ни при чём!
– Ни при чём?
– Я пойду.
Подавленный Вадим через силу произнёс:
– Можно мне проводить тебя?
– Как хочешь.
Они вышли и несколько минут шли молча.
– Я должна сказать! – Надя внезапно остановилась. – Мне надо было сразу. Я тебя воспринимаю как друга, только как друга! Понимаешь?
– Понимаю, – обречённо сказал Вадим.
– У меня был тяжёлый развод! Я тебе рассказывала! Я сломалась! Я ничего не могу! Прости! Прости!
Надя заплакала и бросилась бежать.
После неудачной встречи с Надей для Вадима всё вокруг потеряло смысл. Он даже отбивать штукатурку перестал.
– Вадик, что случилось?
– Ничего.
– Что значит – ничего? Я же вижу! Кстати, ты Михаэлю мой подарок показал?
– Показал.
– И? Что молчишь? Взял Михаэль?
– Взял. А потом выкинул в мусорное ведро.
Люба побледнела.
– Вадим? – поймал его Дуду. – Вадим… – начал возбуждённо шептать в ухо: – Я договорился. Сегодня в «Ароме» нас будет ждать начальник отдела кадров…
– В «Ароме»?
– Да, чтобы никто не видел.
– Зачем?
– Решать вопросы… – Дуду потёр руки.
– Я думал, ты больше с ними не встречаешься… Диего же предупреждал.
– Плевал я на Диего! И на Джорджа тоже! Ну, пойдём?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу.
– Оставляешь меня одного? – голос Дуду опасно изменился. Лысина покраснела. – А я ведь на тебя надеялся! Думал, мы вместе!
– Дуду, они тебя обманут.
– Да я уже почти добился! – рявкнул Дуду.
– Ничего ты не добился! – разозлился Вадим. – Если бы добился, вся бы больница знала!
Вернулся домой, открыл дверь, и в первый раз его удивительный дворец показался ему жалким и неуютным.
– Бог, – тихо сказал Вадим. – Пусть Коган оставит нас в покое. Пусть все всё подпишут и он убирается. А-то надоел хуже горькой редьки!
– Договорились, – сказал Бог.
Дорогие друзья, рабочий комитет рад объявить, что после трёхмесячных переговоров мы подписали соглашение, позволяющее оздоровить ситуацию в больнице и навсегда исключить её продажу. Увольнения коснутся трёхсот человек, что полная ерунда по сравнению с тем, что от нас требовали. Также мы не согласились на снижение зарплаты.
Благодарю за терпение, Аня Брофман
По поводу подписания соглашения Аня собрала торжественный митинг в больничной столовой. Обшарпанные столы со стульями задвинули к грязно-зелёным стенам. Кухню закрыли, хотя от запаха унылой еды не избавились. Зато принесли магнитофон, динамики и соорудили трибуну. Появление Ани толпа встретила аплодисментами. Аня с трибуны оглядела собравшихся, её худое некрасивое лицо было оживлено.
– Победа! – рявкнула Аня. – Победа! Они хотели снижения зарплаты! На коленях передо мной стояли! А я сказала: это не хотите? – показала фигу.
Все захохотали.
– Так что пусть катятся… А мы как работали, так и будем работать!
Включили музыку, и замечательный Ави вдруг притопнул каблуками, щёлкнул пальцами и бросился танцевать. Начал выделывать коленца, ловко поворачиваться. Кругом потеснились, Ави ухватил ближайшую санитарочку, закружил её, и она радостно рассмеялась. Ави не упустил, прижал к себе, та притворно отбилась, Ави засверкал глазами, маленький, возбуждённый, счастливый.
– Тесно мне! Воздуха не хватает! А ну, р-раздвиньтесь – разойдитесь! – закричал. – Что же вы стоите? Танцуйте! Радуйтесь! Танцуйте! Мы победили!
Через неделю его уволили.
– Боже! – ахнула, услышав новость, Люба и начала обнимать маленького Ави. – Ави, мы будем скучать! – затормошила. – Ты придёшь к нам? Не забудешь?
Ави кусал кончик уса и непривычно молчал.
Проработав рядом с Ави почти пять лет, Вадим не знал, что у того трое детей и парализованная после аварии жена, к которой весёлый легкомысленный Ави был очень привязан. Получилось, ничего не знал о человеке кроме нескольких дурацких историй. Жил Ави со своим семейством на наркоманской улице Штерн в квартирке в пятьдесят семь метров на всех пятерых, но не унывал. Электрический счётчик у Ави всегда крутился в обратную сторону, а воду он заимствовал у соседей. На лекарства жене уходили почти все деньги. В лабораторной кухне Ави устроил закуток, где курил марихуану. Волочился за санитарками, некоторым клал на живот лёд. После увольнения Ави прошёл по лабораториям, со всеми попрощался за руку, приехал домой и почувствовал боль в сердце. Жена вызвала скорую – инфаркт.
Может, всё закончилось бы хорошо, но неуёмный Ави поднялся с кровати на третий день. Что-то ему срочно потребовалось. То ли курнуть, то ли выпить, то ли встретиться с санитарочкой. Лифт спустился, открылись двери – маленький отважный Ави лежал головой к выходу.
После смерти Ави Вадим поехал к Стене Плача.
Моросил дождь, небо было серое и низкое. Несколько человек застыли в молитвенном оцепенении. Вадим подошёл к огромной стене и положил руки на камень. Дождь усилился. Вадим слизнул капли с губ, закрыл глаза.
– Здравствуй, Бог… Я больше не хочу, чтобы ты мне снился. Мне вообще стало страшно засыпать. Ты, наверное, думаешь, я пришёл потому, что мне плохо? Да, мне плохо. Да, у меня ничего не получается. Но чёрт со мной! Скажи, почему Ты уволил Ави? Зачем Ты позволил им уволить Ави? Я именно Тебя спрашиваю! На самом деле я уже не знаю, как на Тебя реагировать. Такое делаешь… Эти автобусы, остановки, кровь и кровь… Я повторяю: то, что Ты делаешь, очень жестоко! Неужели Ты этого не понимаешь? Кто Ты вообще такой? Я запутался! Это ужасно серьёзно! Не смейся, серьёзно!
Камень неожиданно нагрел руки. Вадим с трудом оторвался, пошёл обратно по каменной пустой площади. Дождь прекратился. В голове воцарилась странная пустота. Зазвонил телефон, Вадим машинально ответил:
– Алло?
Гудки.
– Проявите хоть немного уважения! – тут же подскочил, закричал на него разозлённый бородатый человек. – Как вам не стыдно!!
Вадим судорожно начал прятать телефон и никак не мог спрятать. Карман размок, в ухо кричали:
– Уходите! Уходите отсюда! Уходите вон!
Вадим резко остановился:
– А ну хватит! Не кричите на меня больше! Что вы знаете? Вы ничего не знаете! Вы на меня кричите и не знаете – может, мне Бог звонит?
Бородач остолбенело замолк.
Ночь, Вадим сочиняет стихи. Закончил, пошёл спать, накрылся с головой одеялом. На разноцветном подоконнике под разноцветной луной исчёрканный лист бумаги.
Спят дети, спит Иерусалим.
Молчит всесильный Бог.
Молчит.
Молчит.
Молчит.
27
Не в силах оставаться на работе, Вадим взял отпуск. Поехать он решил на Синай, в Египет. Иерусалимский автовокзал встретил его шумом придорожных магазинов и толчеёй, реклама оглушала. В темном огромном ангаре, куда подъезжали автобусы, было душно и стояли запахи перегретой резины и машинного масла. Нужный Вадиму тёмно-зелёный автобус величественно запустил людей в свою искусственную прохладу и сразу покатил, наслаждаясь упругим резиновым ходом.
В Эйлате граница, одетая колючей проволокой, находилась в шаге от кораллового пляжа. Очереди в пропускном пункте почти не было: из-за недавних терактов израильтяне на Синай не спешили. Крошечная темноволосая девушка с серьёзным личиком и смешными косичками пролистала паспорт узенькими пальчиками и почему-то хихикнула.
На египетской стороне горячий ветер сильнее, чем в Эйлате, качал верхушки пальм, громко смеялись офицеры у таможни, городок по ощущению был крошечный.
– Русски, русски! – подскочил молодой возбуждённый араб с оценивающим взглядом. – Шурави!
– Шарм-эль-Шейх? Автобус?
– Ноу автобус, шурави! Ноу! – араб для пущего правдоподобия замахал руками. – Такси! Такси!
– Ладно, – Вадим украдкой нащупал кошелёк.
Посредник свистнул, подъехало такси. Вадим сел на вытертое сиденье, водитель вырулил на дорогу, мелькнули оставленные сзади редкие дома, машина набрала скорость.
– Кондиционер? – попытавшись закрыть окно, спросил Вадим.
– Аут! Не работает!
Вадим оставил окно в покое.
Красный огненный шар утюжил жарой бесконечную грязно-жёлтую равнину. Горячий воздух бил в лицо. Губы ссохлись. Водитель с чёрной проволочной бородой, спускавшейся на грудь, включил музыку, но звуки рвались и заглушались ветром.
– Русски, а русски?
– Что? – перекричал ветер Вадим.
– Сталин! – бородатый оторвал загорелую руку от руля и показал большой палец. Блеснули в улыбке крупные зубы. – Вот царь так царь. Сколько людишек положил!
Вадим насупился. Водитель ухватился за руль. Солнце сместилось в сторону Вадима, от жары трещал воздух. Ни встречных, ни обгоняющих, от ослепительно голубого неба мутило.
– Почему миражей нет? Я читал, должны быть миражи!
– Миражи? – водитель блеснул глазами. – Смотри вперёд! Видишь?
– Кого?
– Бобёра?
Впереди в дрожащем мареве ничего не угадывалось.
– Бобёр! – прокричал водитель. – Животное кроткое. Половые части его с успехом употребляются для врачевания. Когда бобёра преследует охотник и бобёр понимает, что попадается, он откусывает свои половые части и бросает охотнику. Если опять попадается, то бросается на спину, и охотник, поняв, что бобёр не имеет половых частей, оставляет его.
Вадим ответил:
– Бобёра не вижу, вижу слона. Если слон падает, то не может встать, потому что его колени не имеют суставов. Спит он, прислонившись к дереву. Когда падает, начинает рыдать и кричать. Крики слышат другие слоны и приходят на помощь, но поднять не могут. Последним приходит малый слон, подкладывает хобот под упавшего слона и его поднимает. А ещё у слона нет желания совокупления. Если слон желает родить детей, он ищет дерево мандрагору и ест его плоды.
Водитель захохотал, чёрная борода вздыбилась.
В Шарм-эль-Шейхе десятки будто вырезанных ножницами из цветного картона небольших гостиниц усеивали берег, тут же множество баров. Запахи еды, дым кальянов.
– Что? Куда? – хрипло спросил водитель, вытирая потное лицо.
Он устал, пальцы на правой руке подрагивали.
– Какая гостиница?
– Давай на автовокзал! – Вадим вдруг решил ехать в Хургаду.
Автовокзал несуразно выделялся своей громоздкостью. Внутри было безлюдно, бетон защищал от жары, колонны поддерживали конус крыши с круглым окном посередине, откуда, сияя, изливался яркий свет. Вадим пошёл к кассе, взялся за карман и оцепенел – денег не было.
На подгибающихся ногах он вышел наружу. Доносилась музыка, ветер лениво катал окурки по асфальту. В кошельке у Вадима были не только деньги, но и документы.
– Всё! – сухими губами произнёс Вадим и сглотнул. – Теперь только пешком.
И вдруг почувствовал, как его дёргают за рукав. Обречённо обернулся: рядом с ним стоял арабский мальчик и протягивал кошелёк.
– Это ты потерял?
Вадим протёр глаза.
– Это ты потерял?
– Я, – тихо сказал Вадим.
– Возьми.
Вадим дрожащей потной рукой взял кошелёк. Мальчик улыбнулся и ушёл. Слов не было, чувств тоже. Вадим стоял. Его фигура отбрасывала слабую тень, ветер стих, у горизонта дрожал воздух, и там же, вовсю накуражившись за день, неторопливо садилось солнце, животом расталкивая пальмы и задевая крыши гостиниц.
«Ну, Бог, спасибо! Помог так помог… Хотя за Ави всё равно не оправдаешься…»
Автобус в Хургаду уже стоял на остановке. Перед Суэцким каналом началась проверка документов. Двое полицейских двигались навстречу друг другу по салону. Неожиданно они набросились на пожилого человека и после короткого сопротивления, заламывая ему руки, вывели наружу. Громко заплакал ребёнок. Пассажиры притихли. За окнами ругались. Водитель, сопя, поинтересовался:
– Ты откуда?
И тут же заявил о своих политических убеждениях:
– Ненавижу евреев!
Сзади закричали, что пора ехать. Водитель выругался, завёл мотор.
«Надо почитать Коран, – решил Вадим. – Вдруг Мухаммада мы тоже распяли?»
Хургада, когда, наконец, доехали, оказалась большим городом. Стемнело, и город светился окнами многоэтажных домов и витринами магазинов, широкий проспект разветвлялся на перекрёстках. Вадим пришёл в гостиницу.
– Номер заказывали? – изогнулся в предупредительном вопросе администратор.
– Нет.
Вадим узнал цену номера и пожалел, что не остался в Шарм-эль-Шейхе.
Утром взял полотенце и пошёл на пляж.
28
Волна накатывала на песок. Накатывала – песок мгновенно пропитывался водой, набухал, становился тёмно-серым. Волна отступала – песок желтел, плотнел, проваливался в себя. И так бесконечно.
Вадим отвёл взгляд – у буёв качались два катамарана, компания с хохотом перекидывала мяч, шёл продавец мороженого, мальчик сосредоточено строил песочный замок. Совсем рядом лежала на топчане девушка в синеньком купальнике. Девушка повернула голову и с любопытством посмотрела на Вадима. В улыбке показались аккуратные белые зубки. Над верхней губой капельками выступала испарина.
– Я из Воронежа. Сейчас живу в Израиле.
– Я из Челябинска.
– Меня зовут Вадим.
– Юля. Ты так и будешь сидеть одетым?
Вадим начал раздеваться.
– Какой худой! – с одобрением заметила девушка. – Диета?
– Гормоны.
– А пошли купаться?
– Пошли.
Искупались, вернулись. Вадим протянул Юле полотенце. Юля взъерошила волосы и подмигнула:
– Я очень страшная?
– Ну что ты!
Юля улыбнулась и легла, закрыв лицо огромными солнцезащитными очками.
Вадим растерянно посмотрел на улыбающиеся губы.
– У вас в Челябинске очень холодно?
– Очень. Дядя из Вологды приезжал, вышел за хлебом без варежек и обморозил руки. Так ругался потом.
– А я уже и не помню, как это – снег, холод…
– Счастливый!
Юля ещё полежала, приподнялась на локте. Купальник на груди отстал и показал полоску незагорелой кожи.
– Ты из какой гостиницы? Здорово! И я!
Взглянула на часы:
– Мы на обед опаздываем!
Сунула ноги в шлёпанцы, накинула халатик.
Вадим, не надев кроссовки, побежал за Юлей и сразу раскаялся – песок жёг огнём. Ойкая, выбрался на асфальт и уселся надевать обувь.
– Битте, камрад…
Пожилой мужчина в майке и широченных шортах, открывающих варикозные ноги, начал что-то говорить, показывая на телевизионный экран в глубине открытого паба с деревянной фигурой индейца на входе.
Вадим с трудом нашёлся:
– Гитлер капут!
Лицо мужчины сморщилось. Отвернувшись и бурча под нос, он замаршировал к бармену.
Юля засмеялась:
– Он тебя про результаты футбольного матча спрашивал.
– Ты знаешь немецкий?
– Знаю.
После обеда пошли по магазинам искать Вадиму шлёпанцы. Вместе со шлёпанцами купили Юле шаль со звёздами – на плечи, чернющую паранджу – показать в Челябинске и золотую цепочку со скарабеем, уж очень красиво цепочка смотрелась на тоненькой Юлиной шее. Двинулись выходить. Продавец поймал Вадима за рукав:
– Бакшиш?
– Мы же заплатили? – удивился Вадим. – Много. На эти деньги твоя семья вместе с верблюдами будет жить не один месяц.
– Вы заплатили хозяину! А теперь платите мне!
– Не связывайся! – испугалась Юля.
Вадим неохотно полез в карман.
Вечером сидели в ресторане. Горели свечи, между столов предупредительно ходили молодые черноволосые официанты, в открытых окнах шумело море. Глаза Юли искрились.
– Интересно, для суннитов и шиитов магазины и рестораны отдельные?
– Знаешь, а ты смешной!
– Мне уже говорили, – Вадим пожал плечами. – Закажем форель?
– И мороженое!
У дверей своего номера Юля обняла Вадима и поцеловала его холодными сладко пахнущими губами. Вадим радостно потянулся в ответ, Юля высвободилась и заскочила в комнату.
– Завтра на пляже? – послышался весёлый голос.
– Да.
– Спокойной ночи?
– Спокойной ночи.
29
Дорога обратно началась с того, что пожилой добродушный полицейский подсадил Вадима в автобус с русскими туристами. Крупные легко одетые люди без конца делились впечатлениями об отдыхе, рассказывали анекдоты и хохотали. Автобус в такт их настроению радостно подлетал на выбоинах. А когда сосед ещё начал слушать раздирающий слух блатной шансон, Вадим не выдержал:
– Простите, не могли бы вы поставить что-нибудь менее остросюжетное?
Сосед, обернувшись, дохнул перегаром:
– Чувак, я не понял?
На шее соседа висел внушительный крест. Майка на могучей груди лопалась от молодецкой мощи, веснушки украшали лицо, маленькие глазки смотрели с обидой.
– Чем тебе, чувак, мой музон не нравится?
– Нет, почему… – рассеянно ответил Вадим. – Мощные произведения. Укачало просто.
– Укачало? Ну, чувак, ты меня обидел!
– Лёшенька, забудь! – затараторила рыженькая женщина, поглаживая могучего парня по плечу. – Лёшенька, хватит!
– Он меня обидел! Ему мой музон не нравится!
– Лё-о-шенька!
Лёшенька, икнув, отвернулся, показав коротко стриженый светлый затылок.
Вадим закрыл глаза. На самом деле Вадим был банально счастлив.
Через два дня после встречи на пляже Юля пригласила его в свой номер. В номере светилась приглушённым жёлтым светом настольная лампа, в окне дышала ночь, боролись друг с другом тени, стояло шампанское на столе.
– Я умею пальцами делать рожицы.
– Покажи?
Вадим показал на стене волка, петуха, Петрушку. Волк гонялся за петухом, Петрушка плясал.
Юля откусила конфету.
– А ещё что ты умеешь?
Вадим пожал плечами:
– Мечтать.
– Это уже много.
На лицо Юли ложились тени.
– Вадик, у тебя кто-то есть?
– Нет. Я один.
– А у меня есть.
– Юль, хочешь, почитаю стихи?
– Хочу.
Когда-нибудь я к вам приеду,
Когда-нибудь, когда-нибудь…
Когда почувствую победу,
Когда открою новый путь…
– Ещё…
По несчастью или счастью истина проста:
Никогда не возвращайся в прежние места…
– Вадик, ты, наверное, сам стихи пишешь?
– Нет, – помолчав, ответил Вадим. – Не пишу.
Силуэт девушки темнел на фоне открытого окна. В окне сияли звёзды. Где-то играла музыка.
– Вадик…
Вадим шагнул. Юля обняла Вадима горячими руками и больше не отпустила.
И вот теперь Вадим трясётся в автобусе, всё больше отдаляясь от Хургады с её барами, отелями, бакшишами, морем, и ему совершенно всё равно, что каждые десять минут Лёшенька поворачивается назад и недобро сопит, сверкая глазами.
Уезжали они одновременно. Юля села в автобус, прощаясь, подняла руку и так держала её, пока автобус не поехал. Вадим закинул на плечи рюкзак и пошёл на остановку. Но набитый египтянами рейсовый, обдав горячим ветром, промчался, даже не снизив скорость.
– Есть проблемы? – пожилой полицейский в надвинутой на лоб пилотке стоял в двух шагах.
Вадим кивнул.
Полицейский усмехнулся в седые с рыжиной усы и показал прокуренными пальцами понятный на арабском востоке жест.
Вадим достал кошелёк.
Вскоре он уже ехал с туристами к Суэцкому каналу.
Вадим незаметно задремал и проснулся, когда они, пристроившись за чередой грузовиков, взобрались на огромную ржавую платформу. Паром дёрнулся и, заскрипев всем железом, пошёл к другому континенту, откуда зловеще моргал на арабов родной сионизм. Шансон исчерпался, утомившиеся от водки и песен пассажиры спали, и только двое мужчин вяло делились впечатлениями.
– Зачётно Том Круз по крыше бежал!
– Побольше бы таких киношек. А то по пьяни и смотреть нечего.
– Пиндосы…
Впереди заволновались – непонятно откуда взявшееся рыболовецкое судно шло наперерез парому. С парома раздались тревожные гудки, на судне не реагировали. Водители грузовиков начали кричать – без внимания. И когда столкновение казалось неизбежным, между берегами взвился могучий бас:
– Верещагин, твою мать! Уходи с баркаса!
К штурвалу рыболовецкой лоханки подскочил оборванец и начал её разворачивать.
30
Вернулся: на работе всё по-прежнему. На работе всё всегда по-прежнему.
– Купила чайник у трёх гномов. Открыла – запах! Что теперь делать? Дрор, что делать?!
– Откуда гномы? – Дрор меланхолично погладил бороду.
– Маленькие, пузатые и с ихними висюльками – точно, гномы!
– Лимон на ночь. Или кислоту.
– Сдайте чайник обратно, – хихикнула Света.
– Лимон и кислоту вместе.
Люба состроила гримасу:
– Послушаю женщину, отнесу. Если не возьмут, оставлю. Скажу добрым гномам – это вам на лекарства.
Появился небритый Михаэль в заляпанных белой краской шортах:
– Всё дэрмо.
Люба вскочила:
– Дай я тебя поцелую, – она простила ему фортель с подарком.
Тот нехотя наклонился и охнул, схватившись за поясницу.
– Спина!
– Ты у врача был?
– Записался.
– Апельсинку хочешь?
– Дерьмо, как обычно?
Звонок.
– Доктор Мельцер? – Михаэль с трудом выпрямился и взял телефонную трубку, на лице появилась язвительная гримаса. – А что вы имели в виду, доктор Мельцер, когда назначали? Не понял? Да неужели? – бросил трубку и раздражённо процедил: – Вадим, сколько раз я тебе говорил, заходи в компьютер под своим именем! Тебя, Света, это тоже касается! Нет, не понимаю! Или так в России принято?
– Прости их, – посоветовала Люба. – Посылаешь на три буквы и прощаешь. Ведь жизнь — это процесс созидания простых и добрых дел.
Новости:
Теракт в супермаркете. Охранник тяжело ранен, два посетителя убиты. Правая демагогия пытается связать теракт с мирным процессом, но левая демагогия этого не допустит.
Раввин Хаим Кац выступил с постановлением, призвав разрушать надгробные памятники, на которых даты жизни и смерти указаны по Григорианскому календарю.
Министр обороны обрёл семейное счастье, женившись на двадцатипятилетней женщине.
Арестован известный вор Гольдман, сломавший ногу в квартире, которую собирался ограбить.
Дрор крутанул со злостью: перевёл волну на классическую музыку. Чайковский… Танец маленьких лебедей… Па-па-па…
И ошеломляющая новость – блистательный мистер Коган уволился.
Мои дорогие друзья, произошло возмутительное событие! Несмотря на то что я добился соглашения по оздоровлению больницы, уменьшил её долг, наладил работу всех служб заново, министерство финансов назначило банковского управленца ответственным за расходование средств и тем ограничило мои функции как директора. Я пробовал объяснить министерству финансов, что тупой клерк, не понимающий ничего в назначениях врачей (а я уже понимаю), в медицинском оборудовании (а у меня есть консультанты), совершенно не нужен. Но ко мне не прислушались. А раз так, катитесь вы к чёрту вместе с вашими долгами, рабочими комитетами и банковским надзором.
Коган уволился, а Аня осталась. И немедленно принялась воевать с новым директором, совершенно не таким блистательным, как мистер Коган.
Но что нам мистер Коган, госпожа Брофман и новый директор? В лабораториях крутятся центрифуги, щёлкают приборы, студенты сидят ночами.
– Вадим, как дела? – бархатно прорезался Джордж.
– Заморозили стаж, уволили кучу людей, из зарплаты удерживают деньги.
– Самое главное: мы победили Розенберга!
– Победили…
– И, Вадим, ты должен помнить нашу цель: повысить зарплату лаборантам! Пока мы с тобой разговариваем, секретариат занимается организацией забастовки. Жди новостей, Вадим!
Отключился.
Вадим спрятал телефон и задумчиво произнёс:
– Недавно смотрел телевизор, и самой интеллектуальной и философской показалась передача про сусликов. Довольно странно, правда?
– Что странно? – полюбопытствовала Света.
– Странно то, Светочка, что мы всю жизнь отсасываем эритроциты.
Вадим вышел из лаборатории. И вдруг в коридоре увидел Надю. В горле возник ком, стало трудно дышать. Оказалось, что встреча с Юлей не помогла.
Надя тоже остановилась, но потом решительно шагнула вперёд. Тоненькая, каштановые волосы, веснушки, карие глаза.
– Здравствуй, Вадик!
– Здравствуй, Надя! – просипел Вадим.
– Вадик, ты заболел?
– Нет, – Вадим откашлялся. – Пылью надышался, я же ремонт делаю…
– Понимаю, я видела твой ремонт. Я ведь была у тебя… – Надя чуть покраснела. – Ты далеко продвинулся?
– Не очень.
– Ты куда-то пропал, а я скучала.
– Скучала? – поразился Вадим.
– Да, скучала! – с нажимом повторила Надя.
– Я ездил в отпуск, – сказал Вадим. – В Египет. Просто устал, захотелось отдохнуть.
– Вадик, – Надя помедлила. – Я не хотела, но всё-таки спрошу: ты на меня обиделся?
Карие глаза, такие трогательные и смущённые, казались совсем родными.
– Не обиделся, – соврал Вадим.
Ему остро, до дрожи в коленях захотелось обнять Надю.
– Ты был таким другом, Вадик! И что? Получается, тебе от меня надо только одно? Да, Вадик? Да? Только одно!
Надя закрыла лицо руками и всхлипнула.
– Я всё понимаю. Но я думала, ты друг. Да, ты мужчина, а я женщина… Но что, нельзя быть друзьями? Я не человек? Если я женщина, то уже не человек? Как тебе не стыдно!
Вадим смутился.
– Надя, что ты, – забормотал. – Что ты! Конечно, я друг. Просто… Просто… – Вадим не находил слов. – Ну… хорошо, ну, давай… снова встретимся? Как друзья!
Надя радостно улыбнулась.
– Давай… Конечно! Я так рада на самом деле!
Вадим зашёл в столовую, получил на раздаче свою курицу, сел за стол. И к нему тут же присоединился Шимон.
– Ты где загорел? – спросил он, как всегда, подмигнув.
– В Египте.
– Что тебя туда понесло?
– Хотел бобёра увидеть.
– Бобёра? – Шимон удивлённо посмотрел. – Что за бобёр? …Моя бедная страна! – привычно вспомнил.
Вадим поднялся.
– Ты куда?
Вадим, не ответив, пересел. Болело сердце. Оказавшийся рядом бородатый человек поднял мощную голову и вдруг враждебно сказал:
– Что ты ешь, как животное? Не помолившись?
– Был такой поэт Перец Маркиш, – ответил Вадим. – Его, конечно, расстреляли. Он написал поэму «Куча». Куча – это порубленные петлюровцами евреи. Потом по поводу другой такой же кучи я прочитал хасидское объяснение: евреи не хотели спастись. Они добровольно отдали свои жизни Богу… – Вадим внезапно ударил по столу, и поднос подпрыгнул. – А шестимиллионную кучу вы представляете? И после этого вы мне предлагаете молиться?
Закрыл глаза и задышал:
– Спокойно, спокойно, самое главное – всех простить. Посылаешь на три буквы и прощаешь.
31
– Знаете что? – задумчиво сказала Люба.
– Что?
– В ЮАР выпал снег, а это значит – конец света. А раз конец света, я должна выиграть в Лóто.
В лабораторию внесли огромный букет цветов.
– Кто тут Све-та? – прочитал по бумажке посыльный
– Я!
Оказалось, у Светочки день рождения, и муженёк прислал розы. Счастливая именинница заахала, заохала, а когда в лаборатории собралось побольше народа, принялась благодарить благоверного по телефону.
– Солнышко, а почему он цветы на работу прислал? – мрачно поинтересовалась Люба.
– Любит меня очень, – прерывающимся счастливым голосом сказала именинница.
– А мы тут при чём?
– То есть? – от удивления Светочка широко раскрыла голубые глаза.
– То есть… – передразнила Люба. – Что за фигня, спрашиваю! Хочет поздравить, пусть поздравляет дома. Не хрен так выставляться, говорю!
– Вы просто мне завидуете… – пискнула Светочка.
– Было бы чему!
– Вадик, расскажи про Киев! Ну пожалуйста! Ты так и не рассказал! Начинал и не рассказал!
Вадим растерянно посмотрел. Их отношения с Надей изменились. Ушла недосказанность. Стало проще. Да, сердце саднило… Ну и что? Подумаешь – сердце… Зато друзья! Наде явно нравилось быть другом. Она будто освободилась от чего-то давящего, ненужного. И настроение у Нади явно стало лучше. Она свободно, легко улыбалась, много говорила, потом делала рукой прощальный жест – и исчезала. Если Вадим, по её мнению, долго не звонил, обижалась, выговаривала: мол, ты чего? Опять? Вадим же никак не мог привыкнуть к их таким ясным новым отношениям. Не складывалось у него. Злился на себя, дёргался. С Юлей же получилось? Так почему с Надей нет? И каждый раз, встречаясь с Надей, опять на что-то надеялся.
«Это не может быть навсегда, – крутилось в голове. – Надя должна меня понять».
– Вадик, ку-ку!
– Что?
– Ты со мной или нет? Я жду, между прочим!
– Надя, это стыдный рассказ, – признался Вадим. – Я побаиваюсь.
– Побаиваешься рассказать мне? – Надя надула губки. – Мне?
– Ну, так…
– Я никому не расскажу!
– Ладно, слушай… – Вадим решился. – После института я приехал на курсы повышения квалификации, и меня поселили с парнем моего возраста, коренастым черноволосым украинцем из Харькова. Повышение квалификации занимало ровно половину дня, а вторую половину можно было бродить по Киеву, спускаться по знаменитой Андреевской брусчатке к Днепру, в августе лёгкие белые облака плыли и плыли по синему небу над Украиной. С парнем, его звали Юрий, мы подружились, или лучше сказать – сошлись. Вместе начали обедать, ужинать. Юрий был женат, что не помешало ему в скором времени обзавестиcь подружкой, а у меня, несмотря на старание, любовные дела не получались».
Надя хихикнула.
– Да, – улыбнулся Вадим. – Не получались.
«Вроде и были вокруг женщины, но как-то все не мои. Ну, что поделать – не мои. За одной из таких не моих женщин – с красивыми полными губами – я с первого дня пытался ухаживать. Но вскоре заметил её входящей в комнату к желтокожему высокому арабу, жившему на моём этаже. Столько лет прошло, а до сих пор саднит.
И тут ещё Юрий…
Как-то сидели в компании и рассказывали друг другу истории. Я тоже что-то рассказал. Уже забыл, о чём была история, но там были слова “а я на танке”. Увлёкшись, я показал, как вожу воображаемый танк. При этом танк у меня оказался не с рычагами управления, а с водительской баранкой, как в обычной машине. Юрий, заблестев глазами, меня передразнил, люди рассмеялись. Всё.
На следующий день, когда мы встали, а жили мы, напомню, в одной комнате, Юрий, вспомнив так рассмешившую его фразу, весело ляпнул:
– А я на танке!
Ну, на танке… Я улыбнулся. Вечером Юрий, поймав мой взгляд, опять показал, как он ведёт тяжёлый танк, крутя шофёрскую баранку. Я пожал плечами.
И тут началось – Юрий догонял меня, идущего на семинар:
– Ну как, ты на танке?
Дурачился за обедом:
– А я на танке…
Показывал в перерывах между семинарами:
– А мы на танке!
Играясь, заводил вечером мотор… на танке.
Дошло до того, что во время лекций я получал записку: “Привет, ты на танке?”
Я начал дёргаться, злиться. Объяснял, что так нельзя, что хватит, беспомощно ругался – ничего не помогало.
При этом Юрий не давал мне разозлиться до конца.
– Вадик, ты что? Я же шучу! – повторял с обаятельной улыбкой.
Таскал мне бутерброды, показывал фотографию жены, рассказывал о подружке.
Приходили на семинар, я начинал с кем-нибудь разговаривать, Юрий подкрадывался и елейно ввёртывал:
– Ну что, мы опять на танке?
Окружающие недоумевали, потом начали посмеиваться. Любое упоминание о «танке» вызывало взрывы хохота. Юрий находился в центре внимания, девушка, за которой я безуспешно пытался ухаживать, брезгливо кривила полные губы.
– А я на танке… – день за днём самозабвенно изгалялся Юрий. – Так, что ли? – подмигивал и показывал воображаемую баранку. – Так?
Я замкнулся. Меня трясло. Уже по ночам мне стало сниться его весёлое лицо.
Юрина подружка тоже дёргалась, связь давалась ей нелегко.
Юрий доставал меня два месяца. Понимаешь, Надя! Два месяца! Через два месяца я схватил Юрия рукой за горло и ударил головой о стену. Я ничего не сказал, не объяснил. Это произошло внезапно и не после его очередного смешка. Просто проходил мимо, схватил своего соседа и ударил. Очень сильно ударил.
Юрий обиделся. О боги, Юрий обиделся! Оказывается – так сказал обиженный Юрий, – он раньше со мной дружил, а теперь рвёт отношения. А обидевшись, он прекратил издеваться. Над врагом ведь не издеваются? Врага боятся. От врага можно получить в морду, враг испортит жизнь.
В группе быстро забыли, кто там на танке. Да и слишком было видно, что случилось. Юрий ходил с дрожащими губами и боялся на меня смотреть, в конце концов он перешёл жить в другую комнату.
Подходила пора экзаменов, и их обещали сделать устрашающими. Девушка с красивыми губами приходила на семинары расстроенная – араб её бросил. У него был большой выбор, и он им прекрасно пользовался. Юрина подружка плакала беспрерывно. Я пытался понять, что заставило меня столько терпеть, и не понимал. Андреевский спуск спускался к Днепру, его чинили, делали ещё красивее. Заканчивалось лето, оканчивались курсы, предстояло жить и жить».
Вадим нерешительно спросил:
– Надя?
Задумавшаяся Надя встрепенулась.
– Ой, Вадик, мне пора! Пока-пока! – чмокнула в щёку и побежала.
Вадим растерянно посмотрел ей вслед.
32
– Решила вчера купить хевронское стекло, ну, понятно, в Старом городе. Зашла в лавку, мне показывают, я говорю: «Это не хевронское стекло». Хозяин лавки разозлился и давай на меня орать: «Ты смеешь сомневаться! Если это не хевронское стекло, то ты старая русская проститутка! Пошла отсюда!» Я разозлилась: «Да, проститутка, но тебе никогда не дам!» Ругались, ругались, заходит в лавку женщина и подскакивает ко мне: «Я всё слышала! Я выступлю свидетелем – ты его оскорбила!» «Ты не всё слышала, – возражаю, – ты не знаешь, из-за чего разгорелось!» Женщина: «Мне достаточно!» Я плюнула, пошла.
Люба горестно вздохнула и повернулась к Михаэлю:
– Как спина?
– Моя хромая бабушка себя лучше чувствовала, – угрюмо ответил Михаэль.
– Что врачи говорят?
– Нужна операция.
– Чёрт!
Появился Дрор с воинственно выпяченной бородой:
– Слышали новость? Новый директор купил передвижную лабораторию томографии и поставил её под нашими окнами. Теперь будет фонить так, что мало не покажется. Вадим?
– Да?
– Сделай что-нибудь!
– Я?
– Ты, конечно! Ты же у нас в рабочем комитете!
Вадим покраснел. Когда-то он думал, что его обязанности закончатся с избранием Джорджа, но тут нарисовался Коган и больничные долги. Коган ушёл, долг разрулили, а от него опять что-то требуют.
– Я займусь, – выдавил из себя Вадим. – А это действительно опасно?
– Ты где учился? Там же радиация! Позвони Дуду, если сам не знаешь!
Люба вернулась к теме покупок:
– В другом магазине мне, наоборот, повезло! Я там купила замечательные брюки. Проблема только, что они на два размера меньше. Теперь или худеть, или стирать.
– Зачем же вы купили? – удивилась Светочка.
– Купила.
– Дуду? – по совету Дрора набрал телефон Вадим. – Под окнами…
– Да пошёл ты! – неожиданно рявкнул большой начальник маленьких вирусов. – Я просил тебя о помощи, а ты отказал!
– Отказал?
– Не пошёл со мной в «Арому»! Ты меня игнорируешь, а я твой начальник! И Джордж, сволочь, так и не сделал меня финансовым директором! К тому же бездарная сволочь! Сюжет про лаборантов не могли передать две недели!
– Но передали же? Мы ещё раскрутимся.
– Без меня! Если Джордж притащится в больницу, я его с лестницы спущу! – Дуду бросил трубку.
– Ну что? – поинтересовался Дрор.
– А кто у нас отвечает за технику безопасности?
– Кажется, Мирон, – задумчиво сказала Люба.
Вадим с Надей гуляли в Гефсиманском саду с его низкорослыми оливами, смотрели на остатки римских склепов и мусульманские надгробья. Дул холодный ветер, приносил дождевые капли, со стороны старого города наплывал колокольный звон.
– Вадик, ты в Бога веришь? – почему-то со страхом спросила Надя.
– Конечно.
– Почему «конечно»?
– Мы в Израиле, тут невозможно не верить.
– А я, Вадик, верю в любовь! – мечтательно сказала Надя. – Для меня Бог – это Любовь.
Вадим вяло ответил:
– Сомневаюсь.
– Вадик! – возразила Надя. – Нет чувства выше любви!
– Про любовь не знаю, – Вадим угрюмо поглядел на Надю. – Но знаю, что Бога нельзя поставить раком.
Надя покраснела.
Инженера по технике безопасности Вадим нашёл в маленькой захламлённой комнате в другом крыле огромного здания больницы, где раньше никогда не бывал. Мирон оказался крупным немолодым человеком.
– Это временно, – сказал он сразу. – Надо обеспечить пациентов необходимыми обследованиями.
– Люди боятся.
– Я сам боюсь, – усмехнулся Мирон. – Поэтому мы построим защиту такой, что никто не придерётся.
– Люди боятся, – повторил Вадим. – Надо пригласить инженера со стороны, чтобы проверил расчёты.
– Больница не согласится: это куча денег.
– И датчики радиации поставить, – будто не слыша, продолжил Вадим.
Мирон пожал плечами:
– Мне-то что? Добьёшься – поставлю.
Вадим вернулся в лабораторию.
– Дрор, – позвал, – письмо красиво сможешь написать?
– Кому?
– Директору.
На следующий день Вадим в коридоре наткнулся на Дуду.
– Ты почему под меня копаешь! – крикнул Дуду.
– Копаю?
– Да! Мы в комиссии по технике безопасности обсуждали эту проблему и пришли к выводу, что опасности нет.
– Люди волнуются, – терпеливо объяснил Вадим. – Что ты вообще завёлся?
– Потому что ты действуешь против интересов наших работников!
Вадим с интересом посмотрел на Дуду:
– Неужели?
33
– Вадик, я давно хотела спросить… Вот объясни, зачем ты это делаешь?
– Что делаю?
– Зачем отбиваешь штукатурку, красишь, шлифуешь, вывозишь битый кирпич, ставишь новые двери. Зачем?
– Мне так хочется. Иногда человеку надо совершить что-нибудь серьёзное, важное, настоящее, поддержать мир своим плечом, чтобы он не хрустнул.
– Но на следующий год тебе могут не продлить квартирный договор!
– Могут.
– И что ты будешь делать?
– Искать новую квартиру.
– Но…
Вадим попытался объяснить:
– Иногда какие-то вещи, которые другим кажутся странными, для тебя очень важны. Например, люди рисуют на песке, и им всё равно, сколько продержится их творение.
– Всё равно не понимаю! – Надя покачала головой. – Это же деньги? Не песок! Зачем их тратить на чужой дом?
– Потому что, когда я умру, – серьёзно ответил Вадим, – Бог меня спросит, что ты сделал? И у меня будет что ответить.
– У тебя большие планы, – заметила Надя. – Вадик, а стихи почитаешь? – на Надином лице появилась улыбка.
– Почитаю.
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю.
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю…
Взглянул на Надю и замолк.
Собрание у Джорджа в Тель-Авиве. Кабинет Джорджа на пятом этаже. Везде красные дорожки. Почему защитники рабочих так любят красное? Де Сад? Защитники рабочих в костюмчиках… Рабочие в шортиках…
Открываешь красную дверь – в удобном кожаном кресле устроилась секретарша со стеком в руках. То есть с ма-аленькой чашечкой кофе. Ах, какие губы!
В следующей комнате в королевском кресле мастер Джордж. За спиной Джорджа привычный эскорт – три тётки-директрисы, лица лоснятся. Активисты в кожаных намордниках выстроились у стен.
– Научите нас плохому! – изнывно мычат.
Джордж не заставил себя ждать.
– Снимите намордники! Пора действовать! Диего начинает войну с правительством! Но ему нужна наша помощь! Диего сказал: если вы поддержите меня, я поддержу вас. Он вник во все наши проблемы. Легко! Мы столько ждали. Ура!
Вадим поднял руку.
– Что, Вадим?
– Всё это невпопад, – сказал Вадим. – Я не понимаю, зачем мы вообще нужны Диего? Мы такие маленькие. Не понимаю.
– Ему нужна всеобщая поддержка! Всеобщая. Он дал нам разрешение на забастовку.
– Что-то мы слишком верим Диего, – усомнился Вадим. – Такая вера отнимает чувство свободы.
– Какая свобода! – закричали освобождённые от намордников активисты. – Мы давно в театре!
Обратно Вадим поехал на автобусе, уже давно он перестал ездить на профсоюзные собрания на своей машине – далеко, пробки, проблема со стоянками.
– Вадик, эта Света меня доведёт!
– Люба, да отстаньте от неё!
– Что значит – отстаньте? Вадик, она, когда смотрит в микроскоп, всегда кладёт рядом зеркало и изучает своё личико. Взгляд туда, взгляд сюда… Пискля!
– Вам-то что?
– Я за справедливость, – с готовностью объяснила Люба. – У меня морда тоже когда-то ничего была. Ты моего мальчика видел?
– Нет.
– Куда этот балбес делся?
– Михаэль на больничном, – подал голос Джамаль.
– Знаю, но почему он на звонки не отвечает?
– О! – Дрор открыл компьютер. – Дуду написал письмо! Вадик, тебя ругает…
– Дай-ка посмотреть! – заинтересовалась Люба.
Друзья! С момента, как меня выбрали главой рабочего комитета, интересы работников больницы стоят первыми в моём списке приоритетов. Но в последнее время ко мне начали обращаться с вопросами, почему Вадим так настойчиво лезет не в свои дела? Хочу категорически заявить, что я не имею никакого отношения к его дурацким требованиям, о чём я доложил новому директору. Всегда на страже, Дуду.
– Ишь ты, – проворчала Люба. – Всегда на страже он, говно такое… Но что с Михаэлем? Я начинаю волноваться…
В качестве контролёра пришёл седенький дядечка, подтвердивший местные расчёты. Датчики тоже ничего опасного не показали. Новый директор оказался явно поумней Дуду и без проблем разрешил дополнительную проверку. Люди успокоились.
Наконец, появился Михаэль. Сел за свой долгое время пустовавший стол и со смешком объявил:
– Всё дерьмо.
Люба подскочила:
– А я тебе апельсинку приготовила!
– Давай.
Пожевал, подумал, высказался:
– И апельсин дерьмо!
– Ну, когда операция? Договорился уже? Анализы сдал?
– Сдал.
– И?
– Не будет операции: у меня рак.
Люба побледнела. Михаэль ехидно на неё поглядел:
– А правда, что Люба от слова любрикант?
– Что?
– Ничего. Крем хороший. Теперь вам придётся вместо меня работать. Ох я и порадуюсь.
– А Меир! – почти закричала Люба. – Меир! Что он говорит?
– Меир говорит – рак! – добил Михаэль.
Вадиму стало холодно, а потом бросило в жар. Нельзя сказать, что он любил Михаэля. Но вот так заболеть…
У себя дома скорчился под одеялом. Его колотило.
– Пощади его, – попросил. – Да, Михаэль грубый, но Ты ведь у нас Бог, Ты глубже гляди. Это всё ведь музыка. Мы сами – сплошная импровизация, оркестровки. Основную мелодию не всегда заметишь. Вытащи основную мелодию и увидишь, что Михаэль добрый. Наговорит, а потом извиняется. Прости его. Что Тебе стоит?
34
– Эй, сосед!
– Привет…
Сашка икнул, и Вадим поморщился. Сопровождавший Сашку стойкий запах перегара на этот раз особенно чувствовался. Весна, начавшаяся с хамсина, заполнила воздух пылью, температура с недавнего холода подскочила до тридцати двух, и сухая жара сжала город в беспощадных тисках. Грязный вспотевший попрошайка радости не добавлял.
– Я газету прочитал… – икнув, сказал Сашка. – «Спутник» называется. Так вот, там написано, что двести богачей захапали себе все деньги человечества.
– И что?
– Как что? Теперь понятно, откуда феминизм!
– Откуда?
Сашка рявкнул:
– Богачи его продвигают!
Вадим удивился:
– Зачем?
– Как зачем? Бабы – дуры! Например, возьми мою Маринку… Чем больше баб-начальниц, тем спокойнее за деньги!
Вадим, не зная, что ответить, пожал плечами.
Вадим как-то был знаком с парнем, которому везло на лишний билетик. Можно было идти с ним рядом, усиленно спрашивать, оглядываться по сторонам. Бесполезно… Лишний билетик отдавали только этому парню. Вот у всех так, тебе везёт на лишний билетик, а соседу на экзаменах. И не поменяться.
Вадим вздохнул.
В обычной жизни противостоишь даже не людям, а огромному детальному и в тоже время несуразному миру. Сколько усилий надо, чтобы этот мир не превратился в хаос! Вадим вычитал, что огромный прекрасный дворец нашего мира построен на свалке. И когда ты уже поверил в красоту и целесообразность, ржавый гвоздь, проткнувший персидский ковёр, калечит тебе ногу.
– Вадик, ты что такой грустный? Стихи не получаются?
Вадим посмотрел на оживлённое Надино лицо – у подруги было хорошее настроение, что в последнее время случалось часто, и ему не захотелось её огорчать. То, что он себе места не находит, это, в общем, ерунда. Сколько раз такое было. Зато, когда Вадим видит Надю, у него в груди будто зажигается маленькая горячая лампочка.
Вот главное. А что с близостью не вышло – ну, не вышло. Он уже привык. Почти привык…
«Мы танцуем свои жизни, как акробаты на проволоке над пропастью, – вдруг пришло Вадиму в голову. – А ещё у нас завязаны глаза. Мы ошибаемся. И кто-то, я даже знаю кто, скрупулёзно подсчитывает наши ошибки».
– Вадик! Ты опять? Ку-ку?
– Нет, не получаются стихи, – признался Вадим.
Надя сочувственно посмотрела.
– Это, наверное, грустно.
– Грустно.
– Вадик, раньше я не спрашивала, а как к тебе стихи приходят?
Вадим пожал плечами:
– Да возникали в голове, и всё. Я бросался записывать. Правил ошибки. Но их мало было – ошибок. Вот только в последнее время я замечаю, что мои стихи исчезают с бумаги. Я их записываю, а они исчезают.
Светочка ходит как в воду опущенная – муж, выдающийся спортсмен и крупный политик, её бросил. И папочка разорился. Нет теперь магазина, торгующего икоркой, бужениной и солёными помидорчиками. Люба с сочувствием на неё поглядывает.
– Вадик, – вдруг предложила, – давай о чём-то умном поговорим?
– Люба, как вы относитесь к глобальному потеплению?
– Зря спросила, – бормочет Люба. – Зря…
– Мухаммад?
– Да, Вадим? – Мухаммад поднял голову от микроскопа.
Он опять побрил голову.
– Знаешь, Мухаммад, а мы действительно родственники! И язык похож, и внешность!
Мухаммад промолчал: не понравилось. Клубнику даёт, на свадьбу пригласил, но признать родственником не хочет.
– Кто-нибудь знает, что с Михаэлем? – повернулся Дрор.
– Плохо, – ответил Вадим. – Мы с Любой были у него.
Несколько месяцев Михаэль крепился, ходил на лечение, заглядывал в лабораторию. Потом пришло известие, что он в хосписе.
Место Михаэля было у окна. За окном зеленели деревья. Около какой-то статуи, вроде мальчик с дельфином, лежали на траве, отдыхая, толстые санитары.
– Хороший вид! – бодро сказал Вадим.
– Хороший, – согласился Михаэль. Он лежал на кровати, сильно похудевший, огромный, как всегда. – Пиво принесли?
– Принесли. А тебе можно?
– Мне всё можно.
– Какие новости? – Люба открыла бутылку.
– Согласился на экспериментальное лечение.
– Здорово!
– Но оно не помогло.
– Блядь!
– Ага…
Михаэль взял бутылку, сделал глоток. Поморщился.
– Колбасу принесли?
Люба раскрыла.
– Некошерная… – предупредила.
– Я разве кошерную просил? – удивился Михаэль. Откусил, пожевал и выплюнул. – Жёсткая… У меня, кстати, дочка замуж выходит. Свадьба скоро. Решила со мной помириться.
– Хорошая новость! – воскликнул Вадим.
– Точно, – поддержала его Люба. – Апельсинку хочешь?
– Дерьмо, небось, как всегда! – Михаэль заржал.
Вадим опять посмотрел в окно. Санитары ушли, на их месте оказался арабский рабочий в цветастой рубашке навыпуск, мятых синих джинсах и запачканных белой краской грубых ботинках. Положив каску на траву и сложив руки на груди, он поклонился в сторону Мекки. Сел на колени и, согнув спину, упёр голову в траву. Поднялся, сложил руки на уровне плеч, ещё раз согнулся.
Вадим угрюмо смотрел: огромный мир, огромное солнце, гипсовый мальчик с дурацким дельфином. И маленькая фигурка раба. Раб должен кланяться.
– Ладно, топайте, – сказал Михаэль.
– Да мы…
– Идите, я сказал!
Они вышли, и Люба заплакала.
35
– Мы помогли Диего, а Диего нас предал, – скорбно сказал Джордж. – Добился своего и предал. Сначала дал, а потом отобрал у нас разрешение на забастовку. Но мы всё равно её объявим! Остановим все больницы! Приёмные покои! Поликлиники! Мы покажем! Мы заявим! Мы ударим! Встряхнём страну! Я ему покажу БДСМ!
Кто забрал мечты? Всю пачку?
И унёс… на водокачку!
Известно кто – Диего.
Джордж вещал, а Вадим его рассматривал: рыжие волосы, носом шмыгает. Настоящий лидер! Да вот только Вадим охладел к общественным делам. Даже про зарплату не думает. Воду можно пить из крана? Можно. Хлеб дешёвый? Дешёвый. За последнее время Вадим ещё больше похудел. И делать ремонт перестал. Зачем? Наде только недавно говорил, что хочет что-то такое сделать, чтобы перед Богом не было стыдно. Это ещё непонятно, кому перед кем должно быть стыдно. А нечего в спину бить! Например, Михаэлю.
Джордж всё говорит…
Прервался:
– Кто за забастовку? Единогласно! Вадим?
Вот почему-то нужен ему Вадим.
– Вадим, ты лично готов к забастовке? Тебя поддержат?
– Потерян я в безжизненном пространстве.
– Что-о??
– Готов, готов.
Свадьба дочери Михаэля. Высокая худая жена, с которой Михаэль развёлся. Две дочери, которых Михаэль оставил. Приём гостей происходил в большом патио, украшенном воздушными шарами и разноцветными лампочками. Музыка тихо звучит. Стойка бара с напитками. Много гостей. Среди гостей Михаэль в инвалидной коляске. Филиппинец сзади толкает коляску, перевозит Михаэля с одного места на другое. Михаэль в красном костюме, красной широкополой шляпе, в зубах вызывающе зажата сигарета. Худые большие ноги торчат вперёд.
– Подойдём, – шепчет Люба.
Подошли.
– Михаэль, поздравляем!
– Развлекайтесь! – сквозь зубы, не выпуская сигарету, хрипит Михаэль.
Оглушительно чихает.
– Михаэль, у тебя насморк?
– У меня рак. Развлекайтесь!
Идёт его полная высокая дочь в белом платье. Перед её ногами сыплют лепестки цветов. Дочь встречается с женихом – напряжённым мальчиком ростом ниже её. Берёт его под руку. Жених и невеста становятся под хупу, и к ним присоединяются родители. Раввин читает благословение, ветер тревожит белое кисейное покрывало хупы. У Михаэля слезятся глаза, течёт из носа, он не знает, что делать. Выплёвывает сигарету, вытирает нос рукой. Жених произносит заветные слова. Михаэль дёргает дочь за руку, просит дать платок. Дочь отмахивается. Жених разбивает стакан, обёрнутый серебристой фольгой. Все взрываются аплодисментами. Играет музыка. Гости уходят есть. Михаэля увозят. Он устал.
В конце недели Вадим с Надей пошли в музей Израиля на выставку известнейшего китайского монументалиста. Вадим раньше об этом человеке не слышал, а вот Надя слышала и теперь поминутно восхищалась:
– Ах, его знает весь мир! Ах, его работы изумляют! Смотри, смотри! – и, пока стояли в очереди, начала показывать картинки в телефоне.
На одной из картинок коренастый, с одутловатым лицом человек держал в руках изящную старинную вазу. Вот он разжал пальцы, и ваза начала падать. Ниже-ниже… Фотоаппарат всё аккуратно фиксировал. Наконец, ваза разбилась, и теперь у ног того же равнодушного разжавшего пальцы человека лежали осколки вазы.
Вадим судорожно глотнул.
В первом выставочном зале на полу лежали семечки, но щелкать их было нельзя, так как семечки были сделаны из керамики.
Во втором зале стояло дерево, которое никогда не зазеленеет, потому что дерево было составлено из сухих брёвен.
В третьем зале лежал ковёр, и Вадим заподозрил, что это не совсем ковёр. По ковру, сняв обувь, ходили наивные посетители.
Вадим с Надей вышли в фойе и направились в буфет.
– Ну как? – у Нади светилось лицо. – Вадик, ну как? Скажи, здорово! Ну он и выдумщик!
Надя пригубила кофе. Они сидели за столом, который был столом, на стульях, которые были стульями, и пили кофе, которым нельзя было отравиться. За окнами продолжался обыкновенный мир, и в нём росли деревья, цвели цветы, пели птицы. Охранник на входе украдкой зевал, смотрел на часы и одёргивал форменную рубашку.
– Ну как? – затормошила Надя.
– Он искажает суть вещей, – с трудом выговорил Вадим. – Это художник смерти.
– Не поняла, ты о чём?
Вадим беспомощно поджал плечами.
– Вот и ходи с тобой в музеи! – Надя обиделась.
Вернувшись домой, Вадим переоделся, нарезал помидоры, сыр. Взял вилку, включил телевизор, выключил телевизор. Сел за стол, зацепил вилкой помидор и содрогнулся, представив вместо помидора керамические семечки, с хрустом ломающие зубы. Есть расхотелось. Вадим помедлил и вышел наружу. Темнело, начинался длинный летний выходной. Улица была пуста.
– Стойте! – донёсся до него крик. – Да стойте же!
Какой-то человек изо всех сил махал ему рукой. Вадим остановился. Одетый в красивый белый костюм человек подбежал.
– Послушайте! Скажите, где автобусы? Почему нет автобусов?
– Так шабат же…
– Шабат? Пусть будет шабат. Но где автобусы?
– Разве вы не знаете? У нас в шабат в стране автобусы не ходят.
– Как это не ходят? А когда начнут ходить?
– Завтра вечером.
Иностранец от ужаса заскрежетал зубами:
– Но это же невозможно! Всегда должны быть автобусы! Что это за страна, где не ходят автобусы!
– Израиль.
– Бред! Бред! – замотал головой иностранец. – Мне надо ехать, а автобусов нет! Я этого так не оставлю!
Вадим участливо посоветовал:
– А вы пожалуйтесь в ООН, они нас тоже не любят.
Несчастный турист резко развернулся и исчез во тьме. Вадим остался один.
В ближайшем окне горели и от сквозняка колебались свечи, и было видно, как пожилой человек в кипе читал Тору.
– Бог, Ты где?
– Здесь.
– Я Тебя просил…
– Просил.
– Пощади Михаэля!
– Я его уже пощадил.
– То есть?
– Михаэль умер.
Вадима шатнуло.
– Успокойся, – сказал Бог. – Делов-то… на полшишечки. Кстати, а больше тебя ничего не интересует? Как всё устроено? Где твой отец, например? Или только Михаэль?
– Я знаю, как всё устроено, – тихо сказал Вадим. – Не надо вешать лапшу на уши. И да, сейчас меня интересует только Михаэль.
36
«Каждый раз, когда я пытался написать что-то достойное, я с ужасом понимал, что мои образы, перенесясь на бумагу, бледнеют и затухают. Но эти образы хотя бы были! Теперь же вообще ничего не выходит! А ведь я, когда писал стихи, творил мир. Вот почему так?»
– Вадик, ку-ку! Вадик, ты опять никуда не смотришь?
Вадим поднял голову и увидел смеющуюся Надю. Рядом с Надей стоял высокий сильный мужчина, закатанные рукава его рубашки открывали мускулистые поросшие чёрным волосом руки.
– Юрочка, это тот самый Вадик! Я тебе рассказывала.
Мужчина лениво взглянул.
– Ну, здорово… Вадик…
– Вадик, а это Юра. Вадик, я не успела сказать, мы с Юрой собрались пожениться. Поздравь нас, Вадик, не молчи! Обязательно приходи к нам на свадьбу! Юрочка, мы с Вадиком большие друзья, он меня так выручал всё время!
– Ладно, пошли, – прогудел Юрочка и, крепко ступая, увлёк за собой Надю.
Вадим остался стоять.
Дорогие друзья, секретариат лаборантов не желает мириться с обманом Диего. Поэтому с завтрашнего дня мы объявляем забастовку! Мы останавливаем все больничные и поликлинические лаборатории! Вместе мы победим!
– Вадик, что будем делать? – неуверенно спросила Люба.
– Бастовать.
– А Меир?
– Почему Джордж не подписался? – спросил внимательно изучивший пришедшее письмо Дрор. – Где его подпись?
– Не подписался? – удивился Вадим. – Действительно… Какая изысканная небрежность!
– И Меир молчит, – со страхом протянула Светочка.
Мухаммад подтвердил:
– Молчит…
– Уже не молчит! – возвестил Дрор.
Друзья! С удивлением я узнал, что есть план с завтрашнего дня остановить все больничные лаборатории. Со всей серьёзностью я должен сказать, что наши тесты имеют первостепенную важность. Поэтому я приказываю работать, несмотря на забастовку. Профессор Меир Абрамсон
Вадим резко встал.
– Есть вещи важнее работы! – покраснев, крикнул. – Это собственные решения, которые надо защищать. Я пойду по лабораториям.
– Вадик… – беспомощно сказала Люба. – Не надо!
– Люба, это важно для меня.
Забастовка лаборантов провалилась. Люди, избегая друг на друга смотреть, вышли на работу. После забастовки Вадима позвал к себе Меир.
У себя в кабинете, обращаясь к розовым прекрасным фламинго, сказал:
– Вадим… Я ведь говорил, что мне нужен лаборант, а не профсоюзный деятель?
– Да, помню.
– Так вот, Вадим, мы должны с тобой расстаться.
Вадим пожал плечами. Он свой выбор сделал. Вышел, аккуратно прикрыл за собой дверь и посмотрел на часы. Полдень.
Здравствуйте, доктор! У меня всё хорошо. Меня уже любили. Немножко, но любили.
Ради любопытства позвонил Джорджу, но Джордж не ответил. Вадим усмехнулся. Стараниями Дрора он уже знал, что больница, в которой председатель рабочего комитета лаборантов работал на полставки, в забастовке не участвовала. Ну, не участвовала. Бывает. Неважно.
Вадим закрыл телефон и выбросил его в урну.
– Вот и всё.
«Работы больше нет, женщины нет, да и не было на самом деле. Свобода! Живу один, ем сено, пью воду. Осталось продать машину. Продам и приведу коня, он будет мне другом. Так и вижу небольшого коня с русой чёлкой, будящего меня по утрам тёплыми губами. Назову коня Михаил Давыдович. Он мне напомнит человека, которого я никогда не знал или знал? Высокого, медленного, длинноволосого и, в отличие от меня, настоящего поэта. И ещё другого человека – тоже высокого, длинноволосого, актёра и учителя, всю свою жизнь игравшего и так и не сошедшего со сцены.
Но у меня-то всё впереди. Всё опять впереди».
Иерусалим. Раннее утро. Вадим выводит коня из конюшни.
– Бог, приготовься! Я – иду! Бог! – рисует шариковой ручкой у себя на руке порядковый номер. – Ты помнишь?
Около конюшни начинают гореть несгораемым пламенем сухие кусты.
– Бог! – плачет Вадим. – Уничтожь в себе Амалека!
Поток машин. Облака. Косой дождь. Доносится гулкое цоканье. Машины начинают гудеть, останавливаются. Люди открывают окна. Из пелены дождя вырываются скачущие кони.
– Э-ге-гей! Посторонись!
У коней отрастают белые крылья, и они, задирая шею, сильно прыгают вверх и, хлопая крыльями, поднимаются к облакам. Облака расступаются, в образовавшуюся прореху выглядывает растрёпанное солнце. Люди внизу волнуются и говорят друг другу:
– Смотрите! Смотрите! Уже весна!
В повести использованы стихи Александра Пушкина, Валерия Брюсова, Николая Рубцова, Давида Самойлова, Геннадия Шпаликова.
А также Михаила Мелконяна и Олега Миндалёва.