Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 61, 2019
AROMA
Кафе должно быть на углу –
тогда возможно угловое
окно и, как бы по крылу,
вдоль стен те два, что шире вдвое.
Чем не размах – тройной обзор:
немного столиков в проулке,
часть перекрестка, знак ацор[1],
трамвай. И – с той ещё прогулки –
сосредоточьтесь вот на чём:
сперва нервишки приструните,
пристройте сумку и потом
вкус капучино оцените.
Сюда персоны – ни ногой:
охрана в штатском, слава богу,
про выход спросит запасной,
а дверь одна: вход-выход сбоку.
Но не фатальны ни галдёж
(хорош как фон), ни смех, ни возглас.
И вы, давно не молодёжь
и далеко не средний возраст,
не будоражьте глубину:
спасибо ей – могли б и оземь.
Ведь вы приехали в страну,
когда вам было сорок восемь.
И чем вы старше, тем странней,
чудней, что чудом угнездились
и даже, не родившись в ней,
сверх ожидания сгодились.
И вот, прибившись под шумок
к младому племени, в итоге
сбиваетесь на монолог.
А сплошь и рядом – диалоги.
* * *
Глядя на вид средиземный с высот
офисных окон – аренда что надо,
видя, как движется вдоль променада
кто-то, не взявший погоду в расчёт,
вдруг различишь сквозь нашествие волн
перечень долгий иных претендентов,
даты и прочее; стык континентов
не миновал даже Наполеон.
Сгинули скопом и по одному.
Сушей и водами пришлых слизнули
те же пунктиры, что вскользь помянули
Корсику с Эльбой и в Яффе чуму.
«Наполеон? – переспросит в ответ
юный крепыш, не взглянувший на небо. –
Это такая намазка для хлеба».
Что же, и гастрономический след.
ХАЛАТ
Обзавелась я на зиму халатом
из мягкого искусственного меха
с окраской характерной ягуара;
немало тех, кто к ней не расположен,
но я-то нахожу её искусной.
Пристроенный на вешалку, с неделю
он привыкал ко мне, а я – к нему.
Выходит, каждый был за обоюдность.
Жизнь в декабре не сахар и не мёд –
горчит, темнит, склоняет среди дня
ко сну (спасибо, если не к простуде).
Укутанной не пледом, а халатом,
спалось мне под опекою обновы
тишайшим сном другого измеренья,
куда, похоже, сны не попадают.
Не вдруг придя в себя, халат откинув,
проделав два-три шага, оглянулась –
и вовремя. На лежбище дивана
вещь выглядела спящим ягуаром:
его хвостом прикинулся кушак,
поджатой задней лапою – рукав,
спинным хребтом – прогнувшаяся складка,
а шеей и затылком – капюшон.
Как должно, был он золотисто-рыжий,
пятнисто-чёрный, бархатно-вальяжный –
весь из себя звериный ви-ай-пи,
конечно, ограждённый от отстрела,
хотя не лишнее – счастливый случай.
ПОД ЗАНАВЕС
В потёмках прирастающей зимы,
пытаясь притерпеться к непогоде,
читай «Балладу Редингской тюрьмы»
в оригинале или в переводе.
И там, где медлят ржавые ключи,
где дальний луч ещё до срока вымер,
не кожей, а подвздошьем различи
трагедию, а не сценарный триллер.
Забудь своё: «Страх старости совсем
не то, что время старческой боязни:
на очной ставке с нею голос нем». –
«Да, это так. Но речь-то не о казни». –
«Тогда о чём?» – «О том, что до сих пор
судьба щадит – и, поступая мудро,
скрывает от тебя свой приговор,
туманный, как тургеневское утро».
* * *
Чересчур натянуты удила.
Нет чтоб торопить по-хорошему.
Жизнь с тебя возьмёт – не с таких брала –
платежи по полной плюс пошлину.
Но хотя придётся до забытья
на цифирь с нулями не пялиться,
не пуста совсем уж ладонь твоя
с промежутками между пальцами.
Нет в ней изворотливости ловца.
Но разок-другой – нестираема! –
прикасалась к ней древняя пыльца
золотой змеи из Мицраима[2].
А потом – и это другой сюжет, –
дивный груз щедрот из невиданных,
взвесилось на ней золото монет,
поднятых со дна, фатимидовых.
Много чего стоила благодать,
позлатив её волей случая.
Знай плясать цыганочку и гадать
впору было. Но – не обучена.
ЦЫГАНОЧКА
Загляделся невзначай.
Не резон – исподтишка.
Ты за это не серчай
на меня, Татьянушка.
Красно-жёлтым костерком –
искры аж до облака –
ты танцуешь босиком,
шалью рыжей обнята.
Век с тобой, как со струной, –
в лад сердечной струночке,
пить могли б мы из одной
стопочки да рюмочки.
Ай, дану, до лучших дней
положись на смелого.
Насмотрю я нам коней,
чалого и белого!..
УЛИЦА КОЛУМБИЯ, 7
Памяти И. Столяровой
Предпоследний этаж. Два окна, чей узорный тюль
вспоминал жильё на Крещатике – тут, среди Галахи;
а поздней приводил на ум кипарисов – вон тех – верхи
до последнего Нового года. Теперь июль.
Всех белей кружок её в скайпе. Мой, зелен или жёлт,
в промежутках всё дольше бел: привыкает быть не в сети,
понимая, что в смысле цвета грозит и ему дефолт,
от которого не отвертишься, как ни крути.
На пути к её дому, по восходящей косой
переходя проезжую часть без особых на то помех,
изначально я видела: взлётною полосой
норовит обернуться улица, с небом стыкуя верх.
…В девяносто втором на почте (счёт, отправка письма)
западают клавиши слов. Безъязычие не лафа.
И, помедлив, сверстница сбоку догадывается сама
по себе, будто считывает:
«Марка – буль. А конверт – маатафа».
Вот мы, можно сказать, подруги. У неё семья, манекен
и ножная машинка. Любительский навык шить
выручает на первых порах. Гарантированных перемен
не предвидится; в самый раз – выкройки ворошить.
А теперь – траектория: из молчаливых швей –
в Министерство финансов (хоть смахивает на свист –
ничего кроме правды). Скачок удаётся ей
с самой первой попытки. И вот вам экономист.
…«У меня больше нету сил», – это я, перегрета днём,
говорю под накрапами звёзд – бодрствуют, тьму дробя.
Почему-то не отзывается. Лишь потом:
«Ты ещё и не знаешь, как много их у тебя»…
Потеряла работу. Не до унынья. Поверх витрин
обозначено: MARKS&SPENCER
(добротность, если не шик).
В трудовой биографии появляется магазин.
(От служенья финансам и льготного банка – пшик.)
Опуская подробности: место не без проблем.
Неуёмной спеси товарок нахлебавшаяся вполне,
говорит им, идя на выход (помня кому повем):
«Пусть поможет вам Бог, как вы помогали мне».
Справедливости ради: она не желает зла
и уж точно не насылает удар под дых.
…MARKS&SPENCER закрыли? Совсем?
Но это – дела
бизнесменов-британцев, у коих нет слов пустых.
…Переезды каждой из нас – неизбежный бич:
будь легка на подъём; привезённое перевози.
Уберечь бы книги (истреплются). И – чего не постичь –
в результате любых перемен адреса вблизи.
…Обнаружено место под солнцем; иными словами, то,
что способно придать устойчивости навек.
Благословенная будочка «ГосЛОТО»!
Полчаса пути до начальства. Две-три улицы – до коллег.
…Протянула новую книгу: «Скажи, ты знала N. N.?
Я-то думала, что хоть писатели далеки
от разборок друг с другом»…
Прочла и я. Выправляю крен –
и ввиду расстояний мысленно не подаю руки.
…Уличает саму себя в похожести на собак:
«Как они, понимаю всё, и притом – нет чтоб
обладать даром речи»… Да ну! Обладает, и ещё как!
Никого не виня, на себя возвела поклёп.
…Появляется новость: бог перемен опять-таки за
смену мест. Основание – выигранный гринкарт.
Рхов Коломбия[3] – без пяти минут взлётная полоса –
прикасается к облаку. По ощущенью – март…
«Посмотри что-нибудь на память». Поневоле иду к стене,
вдоль которой остатки книг (ни одной в пыли).
Обретаю замену той, не возвращённой мне:
пусть без надписи, но такая же; ту – приятели увели…
Припозднясь, не в денежном, но долгу, которого не отдашь,
и его, как много чего ещё, поразвеет мгла, –
говорю: «Оставайся. Наведя с утра макияж,
предлагай, сидя в будочке, шанс вот-вот поправить дела».
[1] Ацор (иврит) – стоп.
[2] Мицраим (иврит) – Египет.
[3] Рхов Коломбия (иврит) – улица Колумбия.