Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 61, 2019
* * *
Я улетаю, мама.
Греться на берег моря.
Пить озорные вина.
Вить незимние гнёзда.
Как же мне не хватало,
мама, тепла и воли,
запаха апельсинов
и виноградных гроздьев.
Я улетаю, мама.
Камни Иерусалима
манят меня молитвой
и золотистой тенью.
Этот немаркий мрамор
вытерт плащами Рима,
выбрит опасной бритвой,
выпит стеной растений.
Я улетаю, мама.
Глупо? Конечно, глупо.
Что там искать – за морем?
Счастья? Какого счастья?
«Собиралась отправить тебе телеграмму.
Придумала только одно слово.
Здравствуй».
* * *
«Грею руки».
Объявление на заборе.
Забавное. Улыбнулась шутке.
А внизу написано: «Звоните Боре».
И номеров одинаковых четыре штуки.
Оторвала один холодной рукой в перчатке –
положила в карман рядом с мелочью на сигареты
и пошла к киоску, где в последнее время часто
попадалась ей «Ява 100». Сюжету
не хватает героя. Он у киоска,
покупает «Казбек», прикуривает, но спичка гаснет.
Он опять, она снова. Она: «Помочь с папироской?»
Поднимает глаза. Говорит: «Никого не встречал прекрасней».
И смеются. И курят. И как будто давно знакомы.
А потом целуются в мокром её парадном.
И за ними следят старухи из соседнего дома.
А они воркуют на языке непонятном.
А в её кармане обрывок какого-то Бори.
А в его кармане таких объявлений ворох.
И у них ещё целая вечность любви и боли.
И у них ещё впереди лет, наверное, сорок.
Вот и весь рассказ. Сочинение на одну страницу.
Написал просто так, чтобы не умереть от скуки.
У тебя совсем-совсем заледенели ресницы.
Грею руки твои, любимая,
грею руки.
* * *
Скоро зима, она
слижет тепло надежд.
Женщина спит, спина
выпутана из одежд.
Рядом роман и кот,
пепельница и очки.
Или наоборот,
или всё так – почти.
Снится ей кто-то свой,
может быть, даже сын:
вот он идёт в прибой,
вроде бы не один.
Хочется крикнуть, но
голос теряет звук.
Будто в немом кино –
в хаосе ног и рук.
Мальчик, плыви, плыви,
дальше и дальше, прочь.
Боже, твоих храни
и сыновей, и дочь.
Кончится юный век,
старость толкнёт в плечо.
Падает долгий снег
памяти ни о чём.
* * *
Женщина ходит в баню, общается с мужиками. Её тут помнят красивой, знают пятнадцать лет. Она говорит: «Мой Моше – герой с золотыми руками, курил по четыре пачки, с осени Моше нет». Ей говорят: «Бывает. Моше прекрасный парень. Всегда был такой весёлый. Любил рассказать анекдот». Она говорит: «Мой Моше во всём разбирался: в паре, в политике, в медицине, в автомобилях, и вот…» «Да, – говорят мужчины, – Моше нам был примером. Хоть и курил помногу, меры ни в чём не знал». Она: «Он всего неделю пробыл пенсионером». Они: «Мог теперь и утром с нами ходить в спортзал». Женщина: «Одиноко. Сил моих больше нету. Раньше мы с ним ругались, чтобы курил в окно. Теперь я у нас на кухне жгу его сигареты. Пахнет немножко Моше». Пауза. «Всё равно вы в шабат заходите. Адрес помните?» – «Ялла!» – «Я бы джахнун на ужин праздничный напекла. Сядем, помянем Моше». – «Сядем, помянем, Лайла». – «Крышу посмотрим. Крыша осенью протекла».
* * *
Вздох,
потихоньку утро
твой разгоняет сон,
солнечной сыплет пудрой
в высохшее лицо.
Я просыпаюсь мокрым,
выплакавшись за ночь.
Маска из жёлтой охры
сможет ли мне помочь?
Долго лежишь в постели,
долго, едва дыша,
слушая: как там в теле,
теплится ли душа?
Теплится, но не греет.
Прячется за спиной.
Видно, мечтать не смеет
снова уснуть со мной.
Снова со мной? С тобою?
Боль эта чья? Твоя?
Жить бы, да хоть травою –
капсулу отворя.
Выглянуть – лопнет кожа,
выплеснется впотьмах
то, что на нас похоже
и на прощальный взмах.
* * *
Старый дом на Бронной кособочится.
В нём живёт старуха-переводчица.
С ней живёт семья сиамских кошек.
Вот, смотри, следы на старой коже.
А ещё смотри, какие книжки.
Ты таких и не видал, скажи-ка.
По-японски всё. Акико, кыш-ка!
Фу! Не трогай тапочки, Фумико.
Любишь сказки? Сказки любишь? Любишь?
Будешь чаю? Чаю будешь? Будешь?
Кухня, стол, узорчатая скатерть,
подоконник, строй цветастых банок.
До тебя тут заходила Катя,
принесла Комацу и баранок.
Ты читал Комацу? Странный малый.
Катя мне напоминает маму.
Пили чай с баранками без мака,
без варенья (кончилось) и мёда,
как хозяйка говорила, «с таком»,
рассуждали больше про погоду.
Почитать тебе японских сказок?
Жил да был старик да бабка с тазом.
От лисы не спасся Онигири,
наш желанный, лакомый, жемчужный.
Сапоги купила в «Детском мире».
Где ещё найти мой тридцать нужный?
И черкает листик белоснежный,
возвращая сказки речи прежней.
Говорит как будто не с тобою,
Хаджимэ поглаживая слепо.
Бабка, дедка, внучка шли гурьбою
на войну с драконом Красной Репой.
Вот послушай про Нэдзуми книжку.
Наречём-ка мы Норушкой мышку.
Старый дом на Бронной кособочится.
В нём жила старуха-переводчица.
С ней жила семья сиамских кошек.
Мы немножко там пожили тоже.