Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 59, 2018
* * *
Ребёнок
спит под разговоры взрослых,
Огромная
луна сидит на вёслах,
Дымится
ночь, подёрнутая льдом.
Мосты
переплетаются корнями,
Переливаясь
длинными огнями,
Плывёт
к Заливу леденцовый дом,
Шершавая,
как водоросли нори,
Ночная
тишина сползает в море,
Сидит
на вёслах полная луна,
Зелёный
свет мигает на причале,
И
взрослые дремотно замолчали
Вокруг
бутылки красного вина.
* * *
Красные
листья, тёмные ягоды,
Преодолеем
беды и тяготы.
Дальнего
берега тонкая линия,
Не
убоимся тоски и уныния.
Джезва и чайник в пятнышках копоти,
Зиму
познаем на собственном опыте.
Круглые
камешки, домик Агриколы,
Вот
и закончились наши каникулы.
* * *
Солёный
снег, железной печки пар,
Одновременно
холодно и жарко.
Едва
задремлешь, вереницей фар
Из
мрака выплывает Володарка.
Ну,
вот и наша – Старый Петергоф.
Молчат
дома среди больших снегов,
А
рядом продаются лаваши
И
сырные (божественные) кольца.
Бредут
среди заснеженной глуши
Два грустных
иностранных добровольца.
Плавучий
лес, дремучие огни,
Всё
тишиной заполнено, как ватой.
За
поворотом засияет ПНИ,
И
скажет молчаливый провожатый:
«Ещё
немного, и день начнёт прибавляться».
* * *
Смотрю в окно, как Димка и Рената
выходят на ступеньки интерната,
их рукава сливаются в одно
бесформенное тёмное пятно
на фоне ослепительной дороги,
а я
смотрю в окно и вижу, как
они
остановились на пороге,
потом
они отважатся на шаг
в
огромное звенящее Снаружи,
и
колотое солнце хрустнет в луже,
и
время убежит за поворот…
смотрю
в окно, как Димка и Рената
спустились по ступенькам интерната
и реку света переходят вброд.
* * *
Давай
с тобою купим хлеба,
Напополам
съедим горбушку.
Сердито
питерское небо,
Сады закрыли на просушку,
Зато в пустом трамвайном парке
У безымянного завода –
Там золотые искры сварки,
Там беспорядок и свобода,
Там запах жареного лука,
Там звёзды синего барвинка,
И сквозь перчатку греет руку
Твоей горбушки половинка.
* * *
Старинная липа
В железном корсете,
Ни вздоха, ни скрипа,
Так тихо на свете.
Полынь
и крапива,
Манжетка
и сныть,
Тепло
и красиво,
И
хочется жить.
ПОДМЕНЫШ
Как
одежду штопала да всё причитала:
–
Своему бы штопала – прорех бы не считала,
Собака
рычит, когда видит меня,
Кошка
шипит, когда видит меня.
Соседка
говорит:
–
Калёное железо да острая палка…
–
Средство это верное, а не могу: жалко.
…чем
я дольше штопаю, тем больше прорех.
–
Больно уж ты жалостлива!
–
Есть такой грех.
Другая
говорит: – Хоть его пожалей,
Тяжко
тебе с ним – а ему тяжелей:
Не
ест наш хлеб, не понимает нашей речи,
Троллю
– троллево, человеку – человечье.
– Да
я-то понимаю, но не в лес же его.
Ведь
всё равно детёныш – не к волкам же его.
– Он
чёртово отродье! Он вам не родня!
Он
ваш дом подожжёт!
–
Что ж, спасу из огня.
Кто
за дверью дышит? Дерево? Троллиха?
Тише,
сын, тише. Не буди лихо.
* * *
Та
музыка всё тише и слабей.
Побудь
ещё немного, посвети на
скамейку,
где Елена Константинна,
соседка
бабушкина, кормит голубей.
Всё
замерло: акации, щенок
и
облако. Мгновенные картины –
и
вспархивает время из-под ног,
как
голуби Елены Константинны.
* * *
Вот синяя чашка в
потёках глазури –
В ней глуби
морские и тайные бури.
А это кастрюля. В кастрюле орехи.
Стучат друг о друга орехов доспехи.
И свет во тьме светит. И тьма не объяла
Мой маленький дом в глубине одеяла.
* * *
Бормочет дочка. В окна смотрит нам
Пустое помещение складское.
И днём, и ночью кто-то ходит там,
Ни днём, ни ночью нет ему покоя.
И ты не спи, ребёнок, бормочи,
Показывай спектакли теневые,
Ворочайся. Одни с тобой в ночи,
Единственные тёплые живые,
Не спящие единственные мы,
Лишь ты да я и мученик со склада.
А потому не убоимся тьмы:
Не
надо лгать, и прятаться не надо.
* * *
Олесе
Белый домик в Междуречье
С чёрной тенью на пороге.
Синий дым. Стада овечьи
На сиреневой дороге.
Узкогорлые кувшины,
Клинописная посуда,
Гор далёкие вершины,
Поступь мерная верблюда.
А ребёнок пахнет дымом,
Молоком, дорогой дальней,
В небе, розовом и дынном,
Звёзды светятся над спальней.
Узкий месяц над трубою –
Силуэт канатоходца.
Отчего же нам с тобою
Так непросто всё даётся?
А внутри меня
дорога,
Как тугой певучий
свиток.
Чтоб соткать мою дорогу,
Никому не хватит ниток…
* * *
Попью воды и,
может быть, засну.
Железный ковшик
шкрябает по дну,
Пустую бочку узнаю
по звуку.
И вот шагаю от
окна к окну,
Качая боль, как
раненую руку.
Проходит ночь,
страницами шурша,
Спокойно дышит
тайная душа,
Но только, ради
Бога, осторожней.
Дневные птицы на
деревьях спят,
В земле мерцает
позабытый клад,
И тёплой пылью
пахнет подорожник.
* * *
Позади
интернат, и сторожка в еловом дыму
Убегает
назад. Вот и рынок, лепёшки в тандыре.
Не
успею купить, переезд затрезвонил во тьму,
И
летит электричка в огнях, без минуты четыре.
Для
чего-то люблю эти пятна горелой земли,
Жёлтый
свет госпитального дома, высокие дымы.
Позади
интернат и сторожка. Проплыли вдали
Корабельные
окна твои, бесконечные зимы.
И
тревожный ребёнок, ребёнок тоски и вражды
Прижимается
носом к ограде церковного сада.
А в
саду тишина и прохлада
и вечернего солнца следы…
* * *
Унтер Менделес вигеле
Штейт а клор-вайс цигеле,
Дос цигеле из гефорн хандлэн,
Мит рожинкес ун
мандлэн[1]
Из идишской колыбельной «Изюм с миндалём»
Спи,
моё дитя.
Мы
построим корабль
И
привезём из-за моря
Корицу
и базилик,
Кардамон
и майоран.
Спи,
моё дитя.
Завтра
утром мы пойдём на рынок,
Там в
плетёной корзине
Спит
яблоко со звездой внутри.
Половинка
тебе, половинка мне,
А
звезду отдадим нищему,
Что
сидит у ворот.
Он
положит её на небо
на
исходе Субботы.
Спи,
моё дитя.
Иди и
спроси ночь:
Куда
катится тележка времени
По
булыжной мостовой?
Иди и
спроси ночь:
Куда
она прячет золотую ленту с нашего порога,
Когда
мы гасим свет?
* * *
Коричневый
апрельский сад,
хрустящий
лёд и синий свет,
и на
земле велосипед
лежит,
как древний экспонат,
но
колесо ещё дрожит,
и мяч
летит, и бьётся лёд,
ложатся
тени вкривь и вкось,
и
время синее течёт,
и сад,
пронизанный насквозь
лучами,
виден на просвет.
я
здесь, я вижу, я дышу,
прозрачно
всё, подвоха нет.
[1] Над
колыбелькой Менделе
Стоит белая козочка.
Козочка уехала на ярмарку
Продавать изюм с миндалем.