Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 59, 2018
…Ещё
за полтора года до своей кончины Серёжа Браун написал мне: «Я своё пожил и предоволен. В возрасте моей мамы я уж точно умирать не
хочу…»
С
его уходом осталась не только боль утраты друга – оборвалась ещё одна
живая нить связи с молодостью.
Мы
познакомились на одном из вечеров для старшеклассников через несколько месяцев
после его с мамой и братом возвращения в Ригу в 1956 году из сибирской ссылки,
куда по причине неблагонадёжности двухмесячный Сергей и его родители 14 июня
1941-го были депортированы оперативниками НКВД. Мы сдружились, и через два года
оказались на одном курсе химического факультета Рижского политеха, куда, решив
по примеру погибшего в ГУЛАГе отца посвятить себя химии, поступил и Сергей. Уже
в этом обыденном действии проявилась его высокая одарённость: в том году на
химфак принимали только в латышские группы, и он, проживший в Латвии меньше
двух лет, блестяще сдал экзамены на латышском языке, в то время как многие
выпускники русских школ именно на этом споткнулись, и нас, так называемых
русских, на курсе оказалось всего четверо.
Многие
предметы – неорганическую химию, французский и другие – Сергей
прекрасно знал и до поступления и если и посещал практические занятия, то
откровенно манкировал лекциями, проводя время в академической библиотеке.
Экзамены за первый курс он сдал прилично, кроме той же неорганической химии:
профессор Иевиньш не простил непосещения своих лекций
и влепил ему «неуд» на экзамене, а потом и на переэкзаменовках. Сергея
исключили из института. Помню неожиданный визит его мамы (Розы Петровны, как мы
называли её тогда, хотя надо было бы Рейзл Перецевна) ко мне домой (!) и последовавшее потом
обращение в ректорат от имени однокурсников. Ничего не помогло. Сергей
перевёлся в Калининский торфяной и заканчивал учёбу уже там. Это внешняя
сторона события, известная нам, сокурсникам. Сам Сергей при нашем обсуждении
тех дней в переписке лет семь назад написал мне: «Иевиньш
был симптомом, а не причиной тяжёлого кризиса, который заставил меня покинуть
химфак и Ригу». И в своей книге[1] он описывает совсем
другую, вообще детективную историю тех дней.
Мне
же важно подчеркнуть, что тогда он целыми днями просиживал в академической
библиотеке. А что читал? Уверен, что именно в тот год в библиотеке он получил,
наконец, доступ к многочисленным материалам на разных языках о богатейшей
европейской культуре. И результаты этой продолжившейся (а началось это
определённо с рассказов деда и бабушки ещё в Сибири) увлечённости и стали
началом его мыслей и рассуждений, с которыми мы жадно знакомимся. Сергей стал
видным учёным, мировым авторитетом в биоорганической химии, автором многих
крупных разработок, используемых на предприятиях Израиля, США, Франции,
Германии. Но подчас не менее выдающимися, тонкими, логическими, а ещё и
возвышающими читателя являются многие его эссе-притчи и философские
рассуждения. Он не раз посылал в письмах друзьям, и мне тоже, свои короткие
новеллы, часто содержавшие буквально золотые мысли. Но на мой вопрос, не
собирается ли издать сборник таких новелл, ещё в 2011 году отвечал: «Насчёт
публикации я вообще не уверен, кому они нужны…» «Прорыв», если не ошибаюсь,
свершился, когда его давний друг, известный российский театральный педагог и
режиссёр Олег Кудряшов, предложил Сергею ввести в текст его, Кудряшова, книги
«Кое-что о живописи, театре и молодых людях…», изданной в Москве в 2013 году,
подборку из десяти писем, а по сути, новелл, полемизирующих, порой радикально,
с авторским видением той или иной проблемы. Это по достоинству оценили
читатели. И тогда уж прорвало самого Сергея – эти и другие притчи
появились в интернете, засверкали в его собственной книге.
Всё
это вместе вынуждает задуматься, а правильно ли считать делом его жизни только
биохимию, а вот эти философские рассуждения называть попутными, хобби, блажью.
Возвращаюсь на шестьдесят лет назад, к моменту выбора профессии. И понимаю, что
по-настоящему выбора у него не было. Мать и бабушка с дедушкой всегда
воспитывали в нём культ памяти отца, что вполне объяснимо как злодейством, над
ним, Александром Брауном, совершённым, так и его действительно высокими
моральными качествами. Последнее могу и я
свидетельствовать, так как читал в архиве нью-йоркского института ИВО письма Александра
своему отцу, Абраму-Сергею, деду нашего Сергея. И вот как сам Сергей Браун
пишет об этом в своей книге: «Зная заранее, что мне, вслед за моим отцом,
предстоит стать химиком, я уже любил эту науку». И ещё: «Я был рождён, чтобы он
[отец] мог снова прийти в мир живых». Выскажу крамольную и вовсе не бесспорную
мысль: предполагаю, что у Сергея в то время вообще не возникала идея о выборе.
Было как бы ясно, что он восполнит несвершённое
отцом. И в силу своей сверходарённости он более чем преуспел в биохимии. Но не
исключено, что если бы тогда, в 1958 году, рассматривались варианты высшего
образования в соответствии со склонностями Сергея, то мог быть избран другой
путь – выдающегося философа и знатока искусств. Недаром он не раз называл
своим любимым писателем Милана Кундеру, автора как
романов, поэм и пьес (одна из которых была поставлена в Рижском ТЮЗе в 1963 году), так и литературоведческих
и философских новелл и эссе.
Однако,
как известно, предположения в сослагательном наклонении бесплодны. Однозначно
принимаю как подарок судьбы многолетнюю дружбу с замечательным человеком,
Сергеем Брауном, крупным учёным-биохимиком и блестящим мыслителем.