Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 57, 2017
* * *
Сентенция «На свете счастья нет!»
блистает первозданной новизною.
И что важнее суеты сует –
коль не лукавить – для потомков Ноя?
Скитаясь на задворках бытия,
никто не сыщет истину вовеки
и не вернётся на круги своя,
как ветер возвращается и реки.
Что может о себе сказать еврей:
жестоковыйна избранная каста?
Плевать ей на великий ум царей –
всё ново под луной Экклесиаста.
В невинном «раньше» грустного «теперь»
яснее всех я различаю корни.
Мои потери горше всех потерь,
а мой позор позоров всех позорней.
Всех болей в мире боль моя больней.
Из всех на свете прожитых любовей
моя острей, глубинней и сильней,
и тюрем всех моя тюрьма суровей.
Нерасторжимей нет моих оков,
дней нестерпимей, чем мое «сегодня».
Из всех вообразимых тупиков
мои
тупей, мрачней и безысходней.
Под килем – ил, истлели паруса.
Восходам сроки, и закатам сроки,
но то, что мне нашепчут небеса,
никто другой не переплавит в строки.
И никому в моём последнем дне
не повторить моей предсмертной дрожи,
а смерть, когда она придёт ко мне,
не будет на другую смерть похожа.
* * *
Воскресни он – она б ему дала
И. Бродский
Когда пространства простодушный лик
скукожится в лечебнице до койки,
иной простор возникнет в этот миг,
как после затянувшейся попойки.
Ни мыслей не останется, ни дел,
лишь смутное сознанье пред кончиной:
приди она – ты б ею овладел
или воскрес. Так просто. Без причины.
* * *
Когда Марина Цветаева собиралась
в Елабугу, у неё сломался чемодан. Борис Пастернак
взял верёвку, обвязал чемодан, попробовал на прочность и сказал, что «теперь
выдержит, хоть вешайся». На этой-то веревке
Цветаева и повесилась.
В городе, тебе чужом,
за морем, за рубежом
(адрес выцвел на конверте)
отступили гнев и боль,
саван твой пожрала моль,
и не помнилось о смерти…
С похоронных тех времён
стёрлись все следы имён,
нет на мраморе ни знака,
лишь Марина в гулкой мгле
шепчет реквием в петле
из верёвки Пастернака.
* * *
– Что будет, мой ангел, когда я умру?
– Заплачет, голубчик, твой враг
поутру,
и двое случайных знакомых заплачут,
и близкие вздох облегчения спрячут.
– А в ком же душа моя будет жива?
– Душа прохудится,
исчезнешь едва.
– Что будет, мой ангел, когда я
воскресну?
– Что будет, что будет…
воскресни сперва.
* * *
Лене Кешман
Всё то, что я у Господа украл,
я возвратил Ему –
пускай не сразу:
пар над ручьём,
бедовый перевал,
пчелу, перелетевшую во фразу,
в лесу – грибницу,
в озере – блесну,
в кошмарах – плач расстрелянного
брата.
А что не возвратил – Бог даст – верну…
Бог не оголодает без возврата.
* * *
Мне
нравятся поэтессы…
В. Соколов
Поэтессы не стареют
до восьмидесяти лет.
Глазки красят, ножки бреют
и рифмуют милый бред.
Седина для них – корона.
И внимание мужчин
принимают благосклонно,
как лекарство от морщин.
Строят козни, строят планы
точно, трезво, без прикрас…
И бросаются в романы,
каждый раз – в последний раз.
* * *
Когда обратный адрес на конверте
уже не пишет твёрдая рука,
когда мы сами жаждем скорой смерти,
когда сработал механизм курка,
когда все океаны потрясенья,
не замечая, переходим вброд…
И свыше вдруг обрушится спасенье,
и в голову ударит кислород,
и мы стоим – всё те же и не те же, –
и в вечность простирается стезя,
и каждый знает, что в законе прежнем
уже ни жить, ни чувствовать нельзя, –
что делать нам тогда на лобном месте?
Геройский дух и святости запас
остались на предсмертном Эвересте.
Как дальше жить?
На сколько
хватит нас?..
* * *
Есть в каждой жизни жребий переменный,
когда Всевышний к нам приходит в дом
для жертвы – и манящей, и священной,
но мы за ним не очень-то идём,
хотя Он вновь и вновь приходит в
гости,
нередко в самый неурочный час,
всё глубже проникая в кровь и кости
и всё интимней отзываясь в нас.
И чем мудрее мы и ближе к смерти,
чем горше и скептичней
опыт наш,
чем круче повседневность нами вертит,
чем беспардонней и богаче стаж,
чем глаже инструментами своими
шлифуем оправдание судьбе –
тем безысходней, тем неотвратимей
любовь к
Несовершенному в себе…
ЛУКОМОРЬЕ
Хатка на курьих ножках кряхтит, босая,
свет из щелей на траву-марафет бросая,
воет за дальней просекой волчья стая,
Баба-Яга перед зеркалом ищет вшей.
Месяц всхрапнул до рассвета в пустом колодце,
спят комары и лягушки в глухом болотце,
и в рассуждении: «Выпить иль
уколоться?» –
в позе мыслителя замер на пне Кощей…
Старый дурак – а ни проку в нём
нет, ни толку,
скоро он зубы положит, поди,
на полку,
смерть-то его в иголке – и сел на иголку,
мало того что у бабы он под пятой.
Леший котяру увозит на катафалке,
волки в колёса вставляют за палкой палку,
рыщут в болоте безнравственные русалки,
к ведьме кикимора просится на постой.
Вольно ли дышится вам в этой душной сказке,
где ни завязки, ни вымысла, ни развязки?
Или живёте вы, нечисть, не по
указке?
Или к Жидовину тянетесь вы
вдогон?
Мне за вас больно и совестно, сучьи дети!
Мы с Александром Сергеичем смылись в нети,
и потому, во-вторых, во-первы́х
и в-третьих,
пьём натощак неочищенный самогон.
* * *
Тот нищенский надел, что я оставил Богу,
бесстрастно даровал он дочери моей.
И девочка ушла от отчего
порога,
и суженым ей стал юродивый еврей.
Они в ущельях спят, прижавшись животами,
скрываются в горах, им не по нраву свет,
и травку сушат впрок, и курят под кустами,
и думают, дрожа, что их счастливей нет.
А Тот, кто даровал младенцам
их планиды,
вовек им не простит отцовскую вину.
По жертве Он, как зверь, не справит панихиду
и только отрыгнёт небесную слюну.
СЕЛФИ
Вы не знаете Трестмана
Гришку?
Отложите дела на потом!
Гришка носит короткую стрижку,
но зато он с большим животом.
Гришка – парень вполне добродушный,
уважает и власть, и закон
и, как всякий законопослушный,
год за годом под следствием он.
Не завёл себе Трестман
ни треста,
ни заводика на стороне,
но сулит ему тёплое место
каталажка в
родимой стране.
Он не прячет за пазухой фиги,
просыпается за ночь раз сто.
Пишет он гениальные книги,
правда, их не читает никто.
Прессой Гришка бывал опорочен,
бес – в ребре, седина – в бороде,
популярен весьма он и очень,
но пока что не выяснил где.
Пил он водку с якутским шаманом,
с чабаном надирался вповал,
кантовался по весям и странам,
где никто его в гости не звал.
Был в Заире, Зимбабве, Анголе,
с ним дружил каннибал и сексот.
Столько выжрал
он с неграми соли,
что диета уже не спасёт.
Добывал он там нефть и алмазы,
потому и в долгах до сих пор,
но теперь он не ведает сглаза,
даже беса не видит в упор.
Пусть и скромный у Гришки достаток,
и житуха
порою не мёд,
не берёт он подачек и взяток,
потому что никто не даёт.
Падал наземь орлом он и решкой
и в начальство не лез напролом
(лучше быть
независимой пешкой,
чем в гадюшном
дворце королём).
Любит жахнуть, но ведает меру
и, хоть много порол чепухи,
мог блестящую сделать карьеру,
если б только не лень и стихи.
Как цадик, он живёт отрешённый
(в мыслях – грешен,
но в помыслах – чист).
Приходи к нему, умалишённый,
литератор, Мессия, артист,
узник гетто, жена замполита,
миротворец, астролог и проч. –
те, кому самому Айболиту
не под силу бы было помочь.
Он не станет играть с вами в прятки,
вы развеете беды вдвоём…
Если крыша у вас не в порядке,
запишитесь к нему на приём.