Земля и небо Бориса Слуцкого
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 57, 2017
Начинаю то ли лекцию,
то ли концерт. О поэтах Великой Отечественной. Включаю
когановскую «Бригантину». Ребята слушают.
– Кто написал?
Молчание.
Идем дальше. Павел
Коган, Михаил Кульчицкий, Всеволод Багрицкий, Леонид Вилкомир, Юрий Левитанский, Семен
Гудзенко, Ион Деген, Семен Липкин, Давид Самойлов,
Борис Слуцкий…
О ком-то слышали, но не
более. Потом подходят.
– Спасибо, – говорит мальчик лет примерно двадцати пяти. –
Мы об этих поэтах вообще почти ничего не знали. Ни в школе, ни в институте нам
о них так не рассказывали.
– Конечно, – добавляет другой. – Только День победы
да День победы. Надоели со своим Днем победы, слышать невозможно.
Понимаю. Политики да
чиновники все способны испоганить. Но все равно слова эти режут ухо. И что им
ответить?
Больше
четырех тысяч лет назад, соображаю я, евреи
вышли из Египта. С помощью Бога ушли от фараона. И с тех пор ежегодно каждую
весну празднуют свое освобождение. Не надоело. Победа в Великой
Отечественной – тоже освобождение. Освобождение от такого рабства, которое
ни одному фараону не могло прийти в голову.
И ухожу. А в голове все
вертится этот список. Были и другие замечательные поэты войны. И Майоров, и
Симонов, и Твардовский, и другие. Но все же почему так много евреев? И
неожиданный ответ от Бориса Слуцкого:
А нам,
евреям, повезло.
Не
прячась под фальшивым флагом,
на нас
без маски лезло зло.
Оно не
притворялось благом.
Ещё не
начинались споры
в торжественно-глухой
стране.
А мы – припёртые
к стене –
в ней
точку обрели опоры.
Повезло?
В чем повезло? В том,
что «без маски лезло зло»? Нет.
В том, что «точку
обрели опоры». Многие фронтовики признавались, что годы войны после страшных
репрессий тридцатых годов стали для них временем относительной свободы. А
молодые евреи отыскали в стране того времени «точку опоры». Потому
что вместе со всеми, наконец, как равные среди равных, пошли на бой с
«фараоном» XX века.
Вместе. Со всеми. В тот момент им казалось, что поиск единства со страной
проживания, землей проживания увенчался успехом. Можно было наравне со всеми
воевать и умирать.
Поскольку со страной
в тот момент был Бог. Здесь сразу же уместно вспомнить фразу Семена Липкина,
произнесенную в споре с Василием Гроссманом: «В войне
победил Бог, вселившийся в народ». Нетрудно уловить параллель с напутствием
Иисусу Навину: «Никто не устоит пред тобою во все дни жизни твоей; и как Я был
с Моисеем, так буду и с тобою; не отступлю от тебя и не оставлю тебя».
Слуцкий был среди
первых. Майор, политработник. Он даже после войны долгое время сохранял
офицерские привычки и поведение. В семидесятых я недолго ходил в семинар,
который он вел при журнале «Юность». Поразило: «После того как я подвел итог, –
заявил Борис Абрамович, – остальные должны молчать». Не дословно, но
примерно так. Юрий Левитанский рассказывал мне, что
Слуцкий довольно регулярно звонил ему и Давиду Самойлову и требовал отчета о
проделанной работе: что пишешь? что написал? почему так мало?
Одним словом – комиссар.
Наверно, он долго не мог демобилизоваться, закончить войну.
У меня есть
подозрение, что выступление Слуцкого на том постыдном собрании, когда исключали
из Союза писателей Бориса Пастернака, вызвано теми же причинами. Ведь не
опубликованный в СССР пастернаковский роман к тому
времени Слуцкий явно не читал. Предположить, что этот смелый человек чего-то
испугался, тоже не могу. Здесь, скорей всего, другое.
На дворе 1958 год. Война еще свежа в памяти. Всего лишь тринадцать лет прошло
после Освенцима и Майданека. И победили ведь не только Германию, но и ее
главного союзника – Италию. А посему как мог себе позволить Пастернак
опубликовать роман на территории «фараона»!
Еврейская тема у
Пастернака почти не явлена в отличие от послевоенного Слуцкого, который «прозревал
в себе еврея». Но она жила и в как бы крещенном в православие Пастернаке.
Причем жила довольно странно, даже таинственно и малопонятно. Малопонятно, если
не учитывать бытовавшие и в его сознании параллели с древней историей. Известно,
например, что Пастернак крайне негативно отреагировал на стихотворение
Мандельштама про «кремлевского горца», заявив, что оно не имеет никакого
отношения ни к литературе, ни к поэзии. О вкусах не спорят. Но то, что он
сказал позднее Надежде Мандельштам, расшифровке практически не поддается: «Как
он мог написать эти стихи – ведь он еврей!» Вы что-нибудь понимаете? Какое
отношение это антисталинское стихотворение Мандельштама имеет к еврейству? У
меня ответ один: в 1934 году, еще до начала массовых репрессий, для Пастернака
Сталин еще был Моисеем, а для более прозорливого Мандельштама – уже «фараоном».
Конечно, русская
земля, которую, казалось бы, уже нащупал Слуцкий и другие молодые поэты перед
лицом войны, начала уходить из-под ног Слуцкого уже через несколько лет после
того, как отгремели последние выстрелы. Не сразу. Постепенно вспомнилось, что
носит в себе, как заразу, проклятую эту расу. Заставили
вспомнить и уже никогда больше не забывать. Как мне кажется, здесь кроется
главная послевоенная трагедия Слуцкого: победив одного «фараона», он вернулся
домой, в «землю обетованную», но обнаружил там другого «фараона» – советского.
И русскому поэту Слуцкому с горечью пришлось признать: На
русскую землю / права мои невелики.
И – как безысходное утешение: Но
русское небо никто у меня не отнимет.
Конечно, не отнимет. Тем более что небо,
в общем-то, общее, в нем нет границ и национальностей.
Но прозревать свои корни в небе – тоже
очень еврейская черта, сложившаяся за тысячелетия странствий.
Поэт Слуцкий победил. Гражданин Слуцкий
потерпел поражение после великой Победы. В чем и признался:
…Не
пробился я, а разбился,
Не
прорвался я, а сорвался.
Я,
шагнувший одной ногою
То ли в
подданство, то ли в гражданство,
Возвращаюсь
в безродье родное,
Возвращаюсь
из точки в пространство.
Где-то в этом безграничном, безгосударственном, «бесточечном»
пространстве пребывает Слуцкий и по сей день. Вместе
со своими великими стихами.