Маленькая поэма
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 57, 2017
Теперь,
когда литературный текст
упорно
избегает описаний,
а
живопись не сделалась терпимей
к
попыткам пересказывать её,
мне
слышится, что кто-то произносит
обрывки
фраз, облюбовав портрет,
писавшийся по влажной
штукатурке.
Наверняка,
подхватываю я,
при
многих неизвестных он-то помнит
ловушку
стен – с одной из них он сросся;
пошедший
трещинами потолок,
обрушившийся вместе с частью
крыши;
завесу
пепла, падавшего так,
как
будто брал реванш первичный хаос…
Засыпан
во спасенье, он не видел,
и слава богу,
огненную реку,
но
знает, каково быть погребённым
тому,
что изображено надолго:
ты
был и есть, а всё равно что умер.
Летосчисленье от двузначных
цифр
давненько
перешло к четырёхзначным,
когда
он вспомнил воздух побережья,
одновременно
вынося на свет
философиню юную времён
Веспасиана, Плиниев и
многих,
кого
бы стоило упомянуть.
…Прошу
простить, экскурсии не будет.
В
Неаполе и так полно приезжих.
Есть
предложение остаться дома
под
тем же средиземноморским небом
в
разноголосом городе нагорном,
где
– вот-те шанс – ещё не всё помстилось,
где
можно жить на улице Пророков,
но
ведь и там зависят от удачи.
____
Скажите,
вы встречали миловидность,
не уступающую красоте?..
Вот-вот… Дышали многие неровно.
Отдельный
случай – некий мастер фресок,
немногословный, с критскими
корнями…
Вы
шутите? При чём тут нелегал?
Стенною
живописью дорожили,
а
стало быть, и пришлым живописцем.
Но
кто бы знал, какое испытанье –
творить
своё и ладить с тем, кто платит.
Не
самый лёгкий хлеб – тут мы сойдёмся.
Зато
бывают дивные минуты,
когда,
глядишь, белёная поверхность
становится
почти амфитеатром,
годящимся для действующих
лиц,
а
отдалённый островной пейзаж
вдруг
выдаёт себя за италийский…
Благоволя,
искусство ворожит
творящему его. А как
иначе
конец
зимы совпал бы с приглашеньем
на
роспись дома, где она жила,
где
чтили образованность и негу
и
над столом подвешивали ветку
расцветших
роз: для нас – прообраз люстр;
для помнящих латынь sub rosa dictum,
что означает сказано под розой
(мол,
сказанное здесь пребудет в тайне).
Ну
что же, он увидит ветку роз
в
триклинии, но, правда, мимоходом.
Перемещаясь
около стены,
переставляя
лестницу бесшумно,
меняя
кисти и снимая с них
остатки
красок скомканной тряпицей,
он
заодно прислушивался, чтобы
не
упустить легчайшее шуршанье
её
пластичной, чуть не в пол, туники;
не
обернувшись, представлял себе:
ткань,
обтекая щиколотки, льнёт к ним –
и
делал вид, что ничего не слышит.
Попутно
обнаружилось: его
трудам
её приходы не мешали –
наоборот.
Знаком вам этот признак?..
Был
тот нежаркий день, когда, закончив
одну
из первых сценок – две служанки
несут
питьё и фрукты госпоже,
он
выглянул за дверь: его сманило
смягчаемое
дымкой освещенье;
а
вышло предпочесть ближайший выступ
и
зрелище минутное поверх
самшита
– не помехи для обзора.
Окаменев
на каменной скамье,
она
сидела, напружинив спину, –
помпеянка, подобная
фиванским
царевнам
или дочерям везира, –
и
вот, как будто отменяя сходство,
неторопливо
поднесла к губам
привычный к записным
дощечкам стилос,
застыла,
явно вслушиваясь в нечто,
и
что-то промелькнуло на лице
разок-другой,
стирая отрешённость.
Довольно
скоро на другой стене
раздвоенные
флейты музыкантов
как
бы указывали на танцоров –
танцовщицу
с танцовщиком, чьи руки
почти
совпали по горизонтали,
но
дерево своим прямым стволом
препятствовало
их прикосновенью.
Что
до него, он будто поостыл
к
нарядной охре, праздничной сиене;
изображал
танцующих, а видел
сквозь
них – и вместо них – одну её
в
зелёном одеянии с лиловой
накидкой
от прохлады или ветра;
припоминал
асимметричность черт,
таких
же переменных, как погода, –
пока
не понял, что перебирает
подробности,
конечно же, портрета.
Хозяин
дома был довольно редким
заказчиком:
не думал торговаться,
оговорил
ряд фресок, дал свободу,
не
докучал – ценил дневное время.
Прислуга
перешёптывалась: пишет…
Когда
пришёл? Под сумерки, с обычным
его
приветствием; взглянул на стену –
там наконец
дописывался танец.
«Традиционный,
в общем-то, сюжет,
но
тем важней подход и исполненье.
Сказать
по правде, фрески фрескам рознь:
одни
теснят, другие же, напротив,
способны увеличивать
пространство.
Мой
атриум себя перерастает…»
Что
живописец? Поблагодарил,
как
должно, и прибегнул к монологу:
«А я
как раз обдумывал возможность,
не
столь традиционную: дополнить
намеченное
прежде небольшим
изображеньем,
вписанным в окружность.
В те
месяцы, когда нет роз, оно
могло
бы заменять их, украшая
триклиний,
если б это был портрет
живущей
здесь молоденькой особы».
Заказчик,
поразмыслив, произнёс:
«Поговорю
с племянницей. Ей слово».
Прощальный
жест – и вышел. Прояснилось,
кто
кем кому доводится; при этом
образовалась
краткая цепочка:
родители
– несчастье – опекун.
Откажет?
Вряд ли. Мастер полагался
не
на тщеславие – на любопытство.
А
около полудня, уловив
шуршание,
напомнившее шелест,
и
услыхав негромкое согласна,
он
пожалел, что речь лишь о портрете;
но
поспешил найти в углу пергамент
и
палочку коричневой сангины,
а
вслух всего-то и сказал, что ей
придётся
посидеть не шевелясь.
…На
зарисовке были пальцы рук,
и
только: повторить всё остальное
он
мог бы на любой стене вслепую.
Само
собой, хватило бы и сходства;
а
между тем задуман был портрет
её,
но исключительно в минуту,
когда
вдруг сделался он очевидцем
того,
что люди знают понаслышке.
Случайности
обязан был соблазн –
передоверить
замкнутости круга
те
самые летучие мгновенья.
И
тут она бы, преобразовав,
когда
б хотела, точку в запятую,
продолжила
бы письменно иль устно:
…принёсшие
немногие слова
и
ощущенье быстрого озноба
от
шейных позвонков до промежутка
между
лопаток, помнящих о крыльях.
И он
довёл затею до конца,
избегнув
даже малого зазора
меж
тем, что смог оставить на стене,
и
тем, что до того лишь представлялось.
Не
это ли и есть, в конечном счёте,
условие
рождения шедевра?
Взглянуть
на результат пришли вдвоём.
Она,
сперва смутившись, улыбнулась.
А
он, то есть заказчик, оценил,
хотя
в какой-то мере усомнился:
«Немного
непривычно». – «Это так, –
заметил
живописец, – нужно время».
И
знать не знал, что он как в воду смотрит.
В
кои-то веки выбрался к заливу –
поплавал,
пообсох; смотрел на мыс
и в
сторону Везувия. Пейзаж
нуждался
в постоянной доминанте,
хотя
вполне достало бы и мачт
и
парусов, из коих оба верхних
не
алого – пурпурового цвета.
Понаблюдал,
как разгружали судно:
недавние
гребцы тащили, горбясь,
мешки
с зерном, ввезённым из колоний;
управятся
– отпустят их на время
в
недальние харчевни, в лупанарий.
А
он, куда бы он теперь хотел?
С
приятелем в таверну? Иль к подруге?..
Когда-нибудь
он будет независим;
обзаведётся
белыми стенами,
распишет
их, на самой светлой вспомнит,
как
движется и как живёт вода, –
повеет
в доме, где б он ни был, бризом…
И
пусть бы там со временем звучало
не
менее двух детских голосов,
которые
перемежал бы женский…
Всего
только и было, что письмо.
Такая-то приветствует
сестрёнку!
Надеюсь,
ты и дядя наш здоровы.
Супруг
мой среди лета отбывает
в
Кесарию, потом в Александрию;
а
я – ты угадаешь – остаюсь
одна
с детьми и няньками детей.
Ах
да, поклонник твой спросил недавно,
здорова
ль ты, не скучно ль там тебе?..
До
нас доходят слухи, будто к вам
паломничество:
все хотят увидеть
какие-то
особенные фрески.
При
этом в один голос говорят
про
твой портрет – чудесный, надо думать.
Давай-ка
приезжай, побудем вместе…
Поспрашивали;
к августу нашлись
попутчики
– супружеская пара.
Дощечки,
стилос, лёгкие одежды
(поездка
ненадолго) и подарки
уложены
в плетёные корзины.
Не
навсегда прощаемся… Спешит
повозка,
затенённая от солнца,
мощёной
древнеримскою дорогой,
рассчитанной на скорость
колесниц.
И
каждый знал, что на подходе осень;
а
осень, приближаясь, состоится
для
тех, кого принудит сняться с мест
под
видом частных дел и обстоятельств
перезагрузка
силовых полей
до
срока икс, и ни минутой позже –
пока
ещё у всех есть имена
и
прочее, включая шансы выбыть
из
зоны извержения вулкана,
где
скоро будет некого спросить,
что
говорила местная кассандра,
вещавшая на улице
торговой,
а
иногда вблизи Морских ворот.
____
Ну и
ещё немного. Говорят,
что
невозможно выиграть у жизни.
А как по-вашему?.. Что удивляет,
так
это совпадение сюжетов.
…Спустя
эпохи в социуме новом
являются
два новых персонажа.
На
этот раз на берегах иных
пунктиры,
покружив поврозь, приводят
в то
здание, где Геркулес и Флора
между
колонн на портике над входом.
Доставшись
в магазине «Книги стран
народной
демократии», портрет –
да-да,
тот самый – воспроизведён
в
альбоме европейского искусства.
Всё
заново. А город – у залива;
занятья:
стенопись – и стихотворство
(сопровождаемое акварелью);
и
сколько-то совсем других причин,
из-за которых два инициала
не
подвести под общий знаменатель.