Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 57, 2017
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ
ИТОГИ
Конечно,
предварительные. Но вначале – благодарности. И в первую очередь – соратникам,
которые начинали со мной ИЖ.
Четверть
века тому, когда мы все были еще моложе, но так или иначе огляделись в новой
нашей стране, в прекрасном, вечном и юном тогда Иерусалиме, про который уже
твёрдо знали, что он – не Ершалаим, а Ерушалаим, смутные наши мечты о хорошем и общем деле начали
обретать очертания. И уже спустя пять лет, вначале с Семеном
Гринбергом, в стихи которого влюбился с ходу, полностью и окончательно, а затем
и с остальными товарищами участниками редколлегии будущего журнала мы чуть ли
не каждую неделю собирались в Общинном доме на Яффо, 36, который имеет место до сих пор, давая
посильный приют так называемым объединениям «выходцев» – из Москвы и
Петербурга, Украины и Франции, Бессарабии и Эфиопии…
Редколлеги… Прежде всего, скажу, что
никто из них не был свадебным генералом. Все читали, обсуждали (а собирая
первый номер, даже голосовали; это потом учредил я ИЖевскую
демократию: печатается всё, что считает необходимым напечатать хотя бы один из
членов редколлегии), сокращали и правили тексты.
Достаточно
известная к тому времени в Израиле, в России и всяческом зарубежье Дина Рубина,
замечательный мой товарищ еще по прошлой и тоже замечательной жизни в Ташкенте.
(Впоследствии это обстоятельство позволит несокрушимому и легендарному Юлию
Киму, первому из кооптированных в редколлегию уже выходящего журнала, объявить
себя «присоединившимся к ташкентской мафии».)
Прекрасный
(более того – из любимых!) прозаик и один из лучших в стране переводчиков
с иврита Светлана Шенбрунн, приехавшая в Страну еще в
середине семидесятых, когда остальные редколлеги первого
разлива об этом вряд ли даже задумывались.
Культуролог
и литературовед с мировым именем, Роман Тименчик. Это
именно он, «настоящий профессор», когда мы устали от нескончаемых
обсуждений возможных названий журнала, сказал: «Давайте условно назовем его “Иерусалимский
журнал” и перейдем к следующему вопросу».
Его
жена, поэт и художник Сусанна Черноброва, придумавшая фирменного льва,
олицетворяющего ИЖ и десятки книг серии «Библиотека Иерусалимского журнала», в
которой вышли стихи и проза наших авторов.
Тонкий
лирический поэт, иерусалимский издатель, бывшая москвичка, успевшая, впрочем, набраться
необходимого нам всем журнального опыта и в дружественном Тель-Авиве Зинаида Палванова, единственный профессиональный полиграфист в
нашей команде.
Леонид
Левинзон, тогда еще «молодой автор», произведенный в
чин ответственного секретаря «лучшего из журналов» (амбиции наши скромностью не
страдали), а ныне известный прозаик, лауреат многочисленных литературных премий
и мой земляк по райскому Текоа.
А
каких мы позвали корректоров – справедливее именовать их редакторами –
тем более что так оно и было (В. В.) – бывший
редактор во многих киевских журналах Бина Смехова, бывший
главный редактор издательства «Библиотека-Алия»
Маргарита Шкловская!..
Редколлегия ширилась, к нам присоединились гениальный (не
побоюсь этого слова, тем паче Иосиф Бродский назвал его так гораздо первее меня) Шимон Маркиш и – обойдусь без эпитетов – Елена Игнатова
(лишь процитирую подслушанный в прошлом году вздох известной московской
поэтессы: «Ну какой я поэт… Вот Лена Игнатова – это
поэт!»). И далее – Велвл Чернин
и Алекс Тарн, Зеэв Гейзель и Семен Крайтман (весь список
см. на стр. 2)… Всех люблю, все сумасшедшие[1], и о каждом – мои
самые литературные и человеческие восторги.
И «не
зачисленные в редколлегию» – великие Григорий Канович и Игорь Губерман! Которые
тем не менее с самого начала, считали ИЖ «своим» и которых всегда можно было
попросить прочесть рукопись, посоветовать, выбрать…
Невозможно
представить журнал и без тех, кто, значась под грифом «организационное и
техническое обеспечение», избавляли редакцию от хлопот и сует с финансовой отчетностью,
компьютерными устройствами, программным обеспечением и другими «нетворческими»
проблемами журнального быта. И первыми из них назову брата Мишу, математика и каэспэшника, прославленного в семидесятых Володей
Ланцбергом в одноименной песне «Мишель» и с тех пор известного в международных песенных
кругах под этим же как бы французским ником; инженера и горного туриста Григория Гордина, выбравшего в свое время каждую из прекрасных полян
Чимганских фестивалей (а когда Чимган сменился ИЖом, вобравшим в себя и песенную нашу молодость, Гриня перетаскал – по городам и странам – несчетное
количество рюкзаков с журналами); составившую и
пересоставившую сотни скучнейших таблиц Ольгу Аксютину, в прошлом москвичку,
ныне жительницу, как пишут прогрессивные еврейские публицисты обоих полушарий,
«незаконного еврейского поселения Гило» – то бишь одного из южных районов
Иерусалима; самоотверженную участницу поселенческого движения Инну Винярскую,
которая привела нас в самый тёплый дом в Иерусалиме – Дом наследия Ури Цви Гринберга, где литклуб ИЖа благополучно пребывает
и посейчас; бывшего одессита и ташкентца Ефима
Котляра, устраивающего в своем доме в Чикаго презентации ИЖа,
начиная с первого номера; урожденную иерусалимку с
варшавскими, времен Российской империи, корнями, тоже ушедшую в горние миры Илану Фербер, которая на несколько лет отдала редакции в
безраздельное пользование свою квартиру рядом с резиденцией премьера.
(Весь
список – почти о каждом, даст Бог, напишу когда-нибудь отдельный рассказ –
опять же на стр. 2, а еще более полный список глубоких благодарностей – за
всё – читайте на страницах 426–427; а вот полностью полный – прошу
прощения – пока не составлен.)
Что
же касается итогов: не всё плохо. Мы хотели показать, что израильская литература
на русском языке существует, и представить литературу эту – в разных
эстетических ипостасях – Иерусалиму и миру, сохраняя при этом не только иерусалимоцентричность и сионистские намерения, но и связь
с собственно русской литературой. Ревнуя не к Марье Ивановне (или
Циле Соломоновне) в их многочисленных вариациях, а,
например, к пушкинскому «Современнику», к «Рассвету» Жаботинского, к советским «Новому
миру» и «Знамени». И прошли по намеченному маршруту.
Скажу
еще более нескромно: многое удалось. Может быть, самое главное – ИЖ открыл
читателям новые имена, которые, уверен, уже вошли в Литературу
(здесь – с большой буквы). Часть из них – в другом контексте – упомянул
выше, смело добавлю Илью Берковича, Лену Берсон,
Наталию Ким, Игоря Когана, Хаву Корзакову,
Никольского, Викторию Райхер, Михаила Фельдмана, Аллу
Широнину… Мог бы называть еще, но остановлюсь в перечислениях.
Удалось,
и печаль моего расставания с главредством светла. И
года собственные, и года многих из соратников клонят к суровым, но опять-таки
светлым переменам – по крайней мере в собственной
жизни.
А перемены,
происходящие в области связи писателя с читателем, еще более серьёзны – по
революционности их можно сравнить только с началом эпохи Гутенберга.
«Бумажная» литературная периодика стремится к электронной;
большинство читателей ИЖа знает его по версии в
«Журнальном зале». (Кстати, обратите внимание: и в этом, и в прошлых
номерах немало линков – ссылок на интернет-ресурсы.)
Большинство
из новых множащихся интернет-журналов (проводя аналогии, можно их сопоставить с
некими криптовалютами) по
своему уровню далеки от завоевавших признание «конвенциональных». Однако среди
этих изданий на наших глазах появляются почти настоящие.
Не говоря уже о персональных ЖЖ, FB и прочих
«одноклассниках», в которых интеракция «писатель-читатель» по своей
оперативности фантастична. Аудитория многих из замечательных литераторов
исчисляется там десятками тысяч! И незамечательных
тоже, но разве так было не всегда?
В новой реинкарнации литпроцесса,
несомненно, найдут (и уже находят!) своё место и любимые авторы ИЖа.
А нам, отцам-матерям-дедам-бабушкам-основателям, – пора,
как писал незабываемый Александр Аронов, остановиться, оглянуться и
уступить дорогу литактивистам следующих поколений. На
роли многомудрых дэн сяопинов
мы на какое-то время, может быть, еще и сгодимся, но уж оптимистический лозунг
«Десять тысяч лет председателю Мао!» с самого начала выглядел нереалистичным.
ПОЧЕМУ
СЛУЦКИЙ?
Большую
часть этого специального и, как сказал уже, в каком-то смысле итогового номера занимают
неопубликованные ранее стихи Бориса Слуцкого и заметки о нем. Почему именно Слуцкий?
Но
сначала – благодарности.
Дмитрию Сухареву, который вполне может быть причислен и к
основателям, и к ангелам-хранителям журнала: все годы, начиная уже с третьего
номера, он был с ИЖом – своими стихами и прозой,
статьями и заметками, но также и произведениями рекомендованных им авторов, не
только «державшими уровень» издания, но и наполнявшими журнал новыми красками и
придававшими ему особенную стереоскопию взгляда на происходящее в литературе и в мире. И отдельное
спасибо Антонычу за то, что в восьмидесятых, когда он
затеял в Ташкенте – ташкентская мафия! – вечер памяти Б. С., мне
пришлось (точнее, посчастливилось) заново перечитать Слуцкого. И за самое
деятельное участие в формировании «слуцкого»
номера.
Давнему
другу журнала, известному барду и подвижнику Андрею Крамаренко, скрупулезно прочесавшему
архивы Б. С., «расшифровавшему» сотни ранее неопубликованных стихотворений
классика.
Ольге
Фризен (Слуцкой), племяннице поэта и обладательнице
авторских прав на его произведения, безвозмездно давшей нам разрешение на
публикацию.
…Почему
Слуцкий? Какое отношение имеет он, великий русский поэт XX
века, к нашей, «современной израильской»? По правде говоря,
почти всё, что хотел сказать в связи с творчеством и судьбой Бориса Абрамовича
Слуцкого, я уже написал и даже напечатал[2]. Однако по мелочам добавлю –
уже не в рифму, но тоже своё, личное, выношенное.
Своими
корнями наша литература связана, прежде всего, с русской литературой, но и с
еврейской традицией (от обеих этих сущностей Борис Абрамыч,
безусловно, далёк не был), и с израильской современной культурой. И ещё один
важный для меня тезис: сегодня не менее чем дискуссия на тему «Избранный ли мы
народ?», значимо осознание того, что мы народ собирающийся (и, слава
Богу, примерно наполовину – в количественном отношении – уже собравшийся,
причем, здесь, на исторической родине). Вполне естественны и
усилия повлиять на то, чтобы заново возникающая общность вобрала в себя лучшее
из культур, которые мы привезли с собой – и «русские», и «марокканцы», и
«американцы», и «французы»… – все. И даже без оправданий типа
«современное государство Израиль создано выходцами из России» понятно, что меня
в будущей культуре страны больше других волнует «русская» составляющая – особенный,
еврейско-русский воздух.[3] В недавней беседе один из самых любимых моих
русских поэтов неожиданно для меня сформулировал: «Русский язык – это один
из языков еврейской культуры». Не могу согласиться полностью, но и опровергать
не стану.
С
написанным Владимиром Жаботинским «о евреях и русской литературе» (взять хотя
бы статью 1908 года с именно таким буквально названием[4] и другие его статьи на
эту же тему, часть из которых были перепечатаны ИЖом
из газет 1900-х годов) я абсолютно солидарен. Но после 1917-го, сломавшего черту оседлости, ситуация поменялась, и евреи оказались
представлены в российской литературе немыслимо широко. Отмечу при этом два существенных
момента.
1. Большевистская революция уничтожила значительную часть русской интеллигенции
в России (многих буквально, некоторые оказались в эмиграции, были и те, кто с
новым режимом сотрудничать не хотел). При этом наиболее
подготовленными к «замещению выбывших» оказались евреи – и по причине
культивируемой нашим народом на продолжении тысячелетий практически всеобщей грамотности,
и вследствие безоговорочного приятия бывшими обитателями местечек провозглашенных
революцией (и не только провозглашенных) идей равноправия и интернационализма.
У российских евреев за десятилетия советской власти на просторах многонационального
СССР возникло и окрепло как бы спасительное чувство полной сопричастности не
только к русской литературе, но и к русской же истории, включая древнюю. Хотя есть тут и неюмористические исключения: прекрасные
русские поэты Давид Самойлов и Виктор Соснора,
например.
2.
Советская власть, закрыв границы, освободила еврейских литераторов от выбора
страны проживания (никакой дискриминации: нееврейских и нелитераторов
– тоже), а затем и от возможности писать на «своих» языках (на иврите, а позже и
на идише). Насколько плодотворным было это, теперь уже необратимое влияние на
русскую литературу, вопрос схоластический. Скажу лишь об одной стороне
необъятного этого вопроса – о самоощущении настоящего поэта: ему просто
необходимо осознавать себя голосом своей страны, быть уверенным, по
крайней мере надеяться, что в своей стране его
прочтут.
Великий
русский поэт, не говоря сейчас о прочих необходимых составляющих этого
определения, на мой взгляд, тот, кто говорил от имени России. (Пушкин,
Лермонтов, Блок, Цветаева, Маяковский, Есенин, Высоцкий, Чухонцев, Бродский,
Щербаков… В этот мой список, принципиально субъективный
и неполный, недостающие фамилии добавьте сами, а лишние, на ваш взгляд, – спокойно
уберите.)
От
имени России. И в этом смысле Слуцкий, в чьем творчестве «еврейская тема» звучала сильнее,
чем у любого другого поэта, писавшего в советские времена на русском, тем не менее был, не сомневаюсь, великим русским поэтом страны СССР.
Так же, как великий Фазиль Искандер, писавший больше других о родных ему абхазах,
был именно русским прозаиком (и поэтом) того же Советского Союза.
…Но
есть между русскостями и нерусскостями
великих писателей и существенная разница. Искандеру в советские времена и в
голову не приходило писать об антиабхазизме – проявления
такового до «перестройки и гласности» (а далее – и грузинско-абхазских
войн) даже в Грузии (так мне кажется), а тем паче в Москве были пренебрежимо
минимальны. А вот об антисемитизме Слуцкий не написать не мог[5].
Взаимоотношения
между евреями и «коренными народами» – тема чуть ли не вечная и
неисчерпаемая. И в этих заметках по касательной я ее не закрою. И все же –
несколько неторопливых слов. Основная, по-моему, причина повсеместного антисемитизма –
повсеместное же проживание евреев в других национальных государствах. И это не
только беда, но и в немалой степени вина моего народа, не сумевшего за почти
два тысячелетия восстановить и отстоять свою государственность. Возможность
вернуться в Эрец-Исраэль – история нам за века
изгнания и рассеяния иногда все-таки предоставляла. Не воспользовались.
Гремучая тоска одолевала меня, когда смотрел на роскошнейшие синагоги Праги:
неужели все это богатство нельзя было употребить на строительство в
Иерусалиме?..
И ЕЩЕ
ПО КАСАТЕЛЬНОЙ
Сегодня,
когда болота в Стране осушены, дороги проложены, университеты и больницы
построены (а синагоги здесь были всегда) и границы – из России, Европы,
Америки – открыты, жалобы тамошних соплеменников на антисемитизм не
вызывают во мне никакого сочувствия.
В
оправдание нынешней своей черствости, что ли, скажу, что и за сорок лет
«предыдущей», в галуте, жизни, сетования эти к сердцу
не принимал. Не то что бы совсем не приходилось самому с антисемитизмом
сталкиваться. Приходилось – но в настолько гомеопатических дозах, что и
упоминать об этом смешно. Хотя слышал – вот, мол, в
Киеве, вот, мол, в Минске… – но Всевышний хранил и от Киева, и от Минска.
Счастливое детство (впрочем, детство, оно вообще счастливое) в военных
городках, где, мне казалось, обитателей различают разве что по воинскому
званию: капитан, жена майора, сын полковника, дочь генерала… Об
Израиле почти ничего не знал, тем более хорошего. Обучение меня идишу отец
закончил, когда я перешел в третий класс – того же «Мальчика Мотла» проще было прочесть на русском. А двуязычный
дореволюционный Танах отважился подполковник Советской
армии извлечь из глубин книжного шкафа («хочешь почитать?») лишь за полгода до
моей свадьбы (только тогда и прояснилась загадка из детства: почему книги
заперты на ключ?). Извилины, хорошо промытые «Пионерской
правдой» да и «Правдой» взрослой (газеты в доме – в открытом доступе),
рождали в юном рифмоплете чудовищные строки об израильских танкистах, укрывшихся
почему-то в английских (или в немецких? – и тот, и другой вариант однозначно
вражеские) танках от дружественных арабских воинов.
Потом –
студенческая Пермь (если твоя молодость прошла в Перми, то это праздник,
который всегда с тобой, – переиначивал я Папу Хэма).
Затем – Ташкент, самый, возможно, космополитический город в Союзе, где,
правда, довелось мне услышать и такую сентенцию: «Конечно, русские евреев не
любят, но узбеков они не любят еще больше; узбеки евреев тоже не любят, но еще
больше не любят русских». Чувства юмора хватало, чтобы не принимать это
всерьез, тем более и русские, и узбекские, и корейские, и греческие, и турецкие,
и немецкие, и армянские мои друзья поводов относиться к подобным афоризмам
иначе, чем в шутку, не давали.
Короче, всё тридцатипятилетнее детство (а вот это –
уже моё. И. Б.), включая «антисоветчину»
(переживания до боли в горле об оккупированной Праге, нескрываемые симпатии к
лишенным родины крымским татарам и к борющимся за независимость эстонцам),
случилось «интернациональным». В кавычках, потому что попадавшихся на жизненном
пути активистов сионистских безотчетно сторонился. А уж начав печататься,
безупречно ощущал себя русским литератором. Конечно, русским. А каким же еще?
Воспоминания
эти вклеены сюда лишь затем, чтобы нижеследующая риторика прозвучала менее менторской, чем она есть. Сам-то я до приезда в
Израиль и о Жаботинском мало что знал. Спасибо Федору Михалычу
Достоевскому и Игорю Ростиславычу Шафаревичу – просветили.
Однако продолжу самопальную дидактику.
О
тех, кто евреем себя почему-то не считает, не говорю. Ассимиляция – процесс
естественный, и сегодня, когда Израиль существует, для еврейского народа в
целом – угрозы она не представляет. Самоопределяйтесь хоть индеями, хоть англо-франко-канадцами и забудьте.
О
тех, кто чувствует, что их ранимая еврейская душа зачахнет ли, разорвется ль
без родных и любимых российских берёз (альпийских лугов, атласских
кедров), тоже не буду. Потому что любовь.
А вот
те, кто каждый год четырнадцатого числа месяца Нисан собираются в Большом Спасоглинищевском (давно не Архипова!), на Lexington Avenue
да и на Oranienburger Strasse… – отпраздновать исход из Египта, а, вернувшись
к застольям в уютные квартиры, повторяют: «В следующем году – в Иерусалиме!»,
но неизменно продолжают оставаться в своих, условно говоря, вавилонах – хорошая
работа, успешный бизнес, высокий статус…
Понятно,
что материальные благосостояния этих потенциальных (ну очень уж потенциальных)
репатриантов при переезде в наши солнечные палестины могут и понизиться, но ведь
не настолько же критически для существования…
Но самое, мягко говоря, недоумение мое – перед теми,
кто, продолжая чувствовать себя евреем, выбирает стезю политического ли, духовного
ли «обустройства» России (Украины, Франции, Штатов…).
А
русские евреи, они скорее умрут,
чем
ниже архиерея должность себе подберут.
Они
почему-то – гордые и даже с побитой мордою
следят
за самой последней, за самой модной модою. –
писал
Слуцкий (см. страницу 55 этого номера).
Обустройская эта
деятельность неизбежно мешает каким-то из «коренных» политиков и гуманитариев,
задевая их идеалы и – что зачастую существеннее – интересы. Отсюда, из Иерусалима,
на возникающие в связи с этим разборки можно смотреть и с улыбкой. Но вот что
касается и нас, израильтян: карьерные устремления еврейских обустройщиков
нередко приводят их к выбору позиции как можно более антиизраильской. Это
английский англичанин может себе позволить объективный взгляд на конфликты,
происходящие в нашем регионе, а англичанин еврейский – нет, и на
сознательном, и на подсознательном уровне не может: не дай Бог заподозрят в
недостаточной лояльности к Великой Британии, а то и в сотрудничестве с Моссадом…
У
меня нет персональных претензий ни к одному из евреев, живущих за границами
исторической родины (среди них и мои друзья), но народ в целом отвечает за
каждого.
В
радикализме своем и Катастрофу воспринимаю не как нечто непостижимое и уникальное
в веках, а как предельно явный Знак Всевышнего: жить именно в своей стране,
сколь бы «неудобной» для жизни она ни была; принимаю
как жесточайший урок моему народу за не проходящее тысячи лет желание жить там,
где удобней.
И Гитлер,
и Богдан Хмельницкий, и Торквемада в этом контексте для меня, конечно же,
сатанинское отродье, но еще и
бич (меч) Божий.
Впрочем,
опять заговорился…
КАК СТИХИ ГОТОВИЛИСЬ К ПЕЧАТИ
Не
все расшифрованные к настоящему времени стихи Бориса Слуцкого печатаются в этом
журнале, хотя право первопечати Андрей Крамаренко давно
и щедро предоставил ИЖу.
Но –
по Дерибасовской гуляют постепенно, по улице Яффо – тем более. Пока суть да дело,
сравнительно небольшая, но отличная подборка Б. С. вышла в одиннадцатом (2017)
номере «Нового мира»; еще одна запланирована в «Знамени».
Нашу
же публикацию «подборкой», пожалуй, не назовешь. В неё вошло порядка двухсот
(!) ранее не печатавшихся стихотворений Слуцкого. Точное число называть не
будем, ибо даже после всевозможных проверок, проведенных Андреем, ненулевая
вероятность того, что какие-то из этих стихов хотя бы однажды (не в книгах и
литературных журналах) опубликованы были, все-таки существует.
А еще
из хороших новостей: и после публикаций в перечисленных журналах в наших
компьютерах осталось еще множество неизвестных стихов Слуцкого, ожидающих
встречи с читателем. Которая, несомненно, произойдет,
и не однажды, в течение ближайшего года, оставшегося до столетнего юбилея
великого поэта.
В определенном смысле каждое из представленных в номере
стихотворений можно назвать черновиком, потому что и перед самым выходом –
подборки ли, книги – автор в очередной раз перечитывает стихи уже в почти
полиграфическом виде, какие-то строки дописывает или, наоборот, убирает, меняет
отдельные слова и знаки препинания на другие, которые в этот момент ему кажутся
более точными.
Здесь мы имели дело с тетрадными записями, и нам самим
(Крамаренко, Сухареву и мне, а затем и замечательнейшему корректору Галине Культиасовой) пришлось взять на себя ответственность
расставлять недостающие и даже перерасставлять
существовавшие знаки препинания, догадываться, какой из записанных вариантов
тех или иных строк выбрал бы сам Борис Абрамович, и даже – хотя об этом
неприлично говорить вслух – «отсекать» от печатаемого те строки, что мы (не
всегда, замечу, в консенсусе) посчитали совсем
предварительными набросками, стенографией замыслов, к которым Слуцкий в
дальнейшем не возвращался.
А
сейчас – о мечтах.
В как
можно более полном собрании сочинений Б. С., которое, очень надеюсь, в
ближайшие годы станет доступным не только для текстологов и литературоведов, но
и для всех ценителей поэзии Слуцкого, могут быть включены не только
напечатанные в книгах и журналах тексты, но и отсканированные страницы тетрадей
поэта.
Сегодняшние
интернет-технологии позволят выстроить и разместить на
виртуальных страницах стихи и хронологически (некоторые из них все же удается
датировать, хотя бы и приблизительно, а отдельные – точно), и по алфавиту,
и тематически (если у стихов, в принципе, может быть «тематика»). После этого заинтересованные
волонтеры смогут откомментировать тексты – каждый
по-своему и не мешая друг другу.
На вымечтанном этом сайте будут происходить и обсуждения самих
стихов, и обсуждения комментариев тоже. И уже затем, когда с мешком подарков
придет Дед Мороз, за работу – уважаемую и оплачиваемую – смогут
взяться специалисты и профессионалы.
Крупные.
И ЕЩЕ
РАЗ – БЛАГОДАРНОСТИ
Спонсорам.
Это последние номера ИЖа выходят без их красивых логотипов.
А в предпоследних красовались логотипы эти – «на
всякий случай», а получилось – исключительно для красоты же. Но случались
в истории журнала и уважаемые спонсоры – Минабсорбции,
Минкульт, муниципалитет, «Русский мир», Еврейский конгресс…
Спасибо
всем!
И в первую
очередь – родным и друзьям, выкраивавшим деньги «на поддержку» из небогатых
зарплат, из невеликих пенсий, а бывало – из социальных пособий.
И по-настоящему
богатым благотворителям, просившим, однако (боюсь, что знаю, почему), их имена
публично не упоминать: «Пусть благодарность останется в душе». За скромность –
отдельное спасибо.
Спасибо
и тем, кто не смог, и тем, кто не захотел.
Что
помогало познавать жизнь и избавляться от иллюзий. Это вначале казалось: как только сумеем
доказать, что журнал наш очень хороший, выстроится целая очередь фондов и
филантропов с предложениями помочь материально. Не выстроилась.
Писатели (и редакторы тоже) должны познавать мир во всем
его разнообразии. Про это сам же писал в рифму еще полжизни тому:
Жизнь
можно изучать везде,
и
в том числе – в Центральном Комитете…
Тут
самое место вспомнить смешную историю. Много лет назад, в бытность нынешнего
премьера министром финансов в правительстве Шарона, моему
брату удалось-таки – в результате целого года перезвонов с советником
главы Минфина по алие и абсорбции – организовать
встречу редколлегии с главным казначеем страны. Нетаниягу
сильно опоздал и сходу начал говорить по сути:
«Во-первых, вам, наверное, нужны деньги?» – «И во-вторых тоже» – находчиво
отозвалась одна из редколлег. «Сколько?» Все смотрели
на меня, и я, подобно Шуре Балаганову, не задержался
с ответом: «Сто тысяч». «Ерунда, – облегченно вздохнул бывший и будущий
премьер-министр. – Мы тратим десятки миллионов на фильмы, в которых плохие
израильские солдаты насилуют хороших палестинских девушек. А тут всего сто
тысяч. Ехиэль, – повернулся он к заведующему
канцелярией, – помоги им получить субсидию. Это же цвет русской алии!» – «Они не получат» – без раздумий,
спокойно и совершенно бесстрашно ответил зав. – «Почему?» – поинтересовался
министр. – «Не пройдут по
критериям». – «Но почему?!!» – не удержался я от жалобного возгласа. –
«Те, кто выделяют деньги, устанавливают критерии так, что их получают только
друзья. А если эти люди до сих пор субсидий не получали, значит, они не дружат
с теми, кто выделяет». – «Но ты все-таки сделай что-нибудь, Ехиэль. Это же цвет русской алии!» –
ласково глядя в глаза ходокам, повторил свой комплимент мужественный наш лидер.
Надо
ли добавлять, что Биньямин Бенционович помочь нам так
и не смог…
И еще
один запомнившийся разговор, на ту же тему, на этот раз – с
российско-еврейским олигархом: «Ну скажи, какая польза
от твоего журнала?» – «Но речь ведь идет о литературе, о культуре», –
попытался поднять я градус диалога. – Без культуры народа не существует». –
«А… оставь. Народ… культура… Вот я недавно миллион
долларов на памятник Холокосту дал. Из янтаря! Единственный
в мире! Так меня за один день три раза по центральному телевидению показали!»
Так
что за науку спасибо.
И не
менее главная, может быть, самая главная благодарность – нашим читателям.
Без
них ИЖ не имел бы никакого смысла.
Надеемся, что и в этом специальном, в этом сдвоенном выпуске
журнала, помимо стихов Бориса Слуцкого, воспоминаний о поэте и размышлений о
его творчестве, вы – с интересом, а может быть, и с удовольствием –
прочтете также не специальные, не сдвоенные, и, слава Богу, не итоговые, а очередные –
стихи и прозу израильских (и не только израильских) прозаиков и поэтов.
С
Новым годом!
[1] Копирайт Игоря
Губермана. Это он – с самой
первой презентации ИЖа – в роскошном зале Иерусалимского
муниципалитета – мы всё хотели сделать
по-большому – начал (и уже не
переставал) называть меня сумасшедшим, и только полтора десятилетия спустя
начал я понимать, что в шутке этой помимо собственно шутки и эвфемистического
признания в добром отношении
содержалась и полезная информация.
[2] ИЖ №54,
«Военное», http://magazines.russ.ru/ier/2016/54/voennoe.html
[3] Довид Кнут (1900, Оргеев, Бессарабской губернии –
1955, Тель-Авив).
[5] Люблю антисемитов, задарма дающих мне бесплатные уроки…