Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 57, 2017
* * *
От острых восприятий – яркий луч,
он изнутри не посягает на окрестность,
несовершенство облаков и туч
на подсознанье диктовалось с детства.
За год до танков в Праге и конца
весны, пришедшей за полярной ночью,
мы у родителей случились, образца
тех, кто был уничтожен среди прочих.
Из первой памяти пришёл порезом Яр,
я и сейчас ищу ответ в его оврагах.
Фантомный – пулевых отверстий жар
порой невыносим в своих
зигзагах…
А в целом генетический багаж
у нас такой – врагам бы не
приснилось,
мы потому не замечаем мелких краж,
что вечно на дороге в Саласпилс.
Экватор не сменил ориентир,
слой облаков всегда лучу уступит,
и кто, кого, зачем и как простил…
Ответ из области риторики поступит.
Мы всё же появились – вопреки,
с особым стержнем, ощущением надрыва,
и не изменим предначертанной строки,
чтоб всё у них не вышло с перерывом…
* * *
Каринэ Арутюновой
Вид из окна в заснеженность двора,
у зимних аномалий цвет сирени,
в повествованьях оживают тени
всех дочерей от сотворенья до костра.
Бессильны все сирены миштары,
когда, всё вдохновение истратив,
услышав трубный глас небесной рати,
окажешься у Храмовой горы…
…Внезапно от Воздвиженки – наверх,
по лестнице, где солнечные блики,
в тот светло-синий Город многоликий,
чьё притяженье – испокон, но не для всех.
Как греет созерцанье куполов,
застывших и парящих над Рекою,
кисть над холстом занесена рукою…
Эскизы прозы озареньем слов.
Наброски – силуэты женских тел –
нездешней нежностью заденут за живое.
Такую музыку извольте слушать стоя,
когда вы остаётесь не у дел.
Бокал вина – знаменье, не игра;
все атрибуты ремесла
упрятав на ночь,
услышать про загадочную Нарочь…
Вид из окна в заснеженность двора…
* * *
Казалось, что вчера, не раньше,
Via Fiume и dei Gracchi,
у римлян здесь морские дачи,
как будто предсказал факир…
В кинотеатре итальянском,
в открыто-замкнутом пространстве,
с определённым постоянством
по капле открывался мир,
а рядом Лейла из Тбилиси,
мы видели такие выси,
на уходящем в море мысе
нам сны рассказывал сатир.
Тринадцать приключилось в Риме,
и прямо из огня в полымя,
во что, покуда и во имя
этруски закатили пир.
Футбол – на чёрной гальке пляжа,
мы обыграли местных дважды,
нас били неохотно даже,
и дождь январский моросил.
До самолётов – дни, недели –
Нью-Йорки – Калгари – Сиднеи,
мы под гитару не допели
всё то, о чём писал Сапгир.
В ретроспективе осязая
плоды ладиспольского рая,
в проулки память исчезает,
и значит – этот город был.
* * *
В зоне комфорта дождь, крадётся туман,
нелёгкое небо сулит наваждений ряд,
во времени года зашит изначальный изъян,
спрос на шотландский виски и шахерезад.
На рейд корабли
не заходят который год,
от взлётных полос отказался аэропорт,
к тому, который упрямо чего-то ждёт,
пришли с понятыми и вынесли даже йод.
И та, которая спит по ночам одна,
не вешает штор и одета
лишь иногда,
приходит с допросов немая, врагов не
сдав,
долго стоит под душем, смиряя нрав.
На театральной сцене застыл пулемёт,
такой символизм отшибает желание петь,
из окон мерцает огнями красивая смерть,
но стая ворон не может взлететь и ждёт.
Гадалок и магов намедни
сожгли в хлеву –
мутили народ – вещали, что близится день,
на стадионе – над полем нависла тень,
бригада хирургов срезала всю траву.
Тем временем он и она включены
в списки готовых уйти на восток поездов,
в её гримёрке – гитары, в его
ежедневнике – слов
не хватит на то, чтобы видеть вещие сны.
В ретроспекции этот период назовут
чем-то созвучным истории Средних веков,
если, конечно, сойдут следы от подков
и будет кому
вернуться, допустим, в Гурзуф.
Ну а пока – в прогнозе туман и дожди,
зона комфорта законодательно отменена,
суть не во времени года, это пришли
времена,
в которых
подобный расклад неотвратим.
* * *
Славе
Мелкумову
Человек собирает часы
из деталей, оставшихся после…
Неуместность затеи у всех
вызывает улыбки и слёзы.
Так однажды кладут на весы
все неверья ютящихся
возле
и глядят из оконных прорех
на сожжённые ветки берёзы.
Человек вопреки,
не назло
собирает часы из останков
нежилого вчерашнего дня
и вчера ещё слышного стона.
Что ж, быть может, ему повезло:
никому не желать этих танков,
слово в рваной улыбке – резня,
отголоски у слов – монотонны.
Человек собирает часы,
словно время застывшее будит,
будто снова даёт ему шанс
пролететь по иному пути;
у негласной стоит полосы:
от него доброты не убудет,
это вовсе не сон и не транс.
И часы эти будут идти.
СОЛО ДЛЯ ДВУХ ОКЕАНОВ С ОДНОЙ
СЕМИСТРУННОЙ ГИТАРОЙ
Ефиму Лещинскому
Мой друг, с возвращеньем обоих на базу,
и значит, всё будет отлично,
Поделимся тайнами двух океанов, отхлынет
немного саднящая сага о личном…
Нектара хлебнем итальянского или
калифорнийского –
здесь уже холод в осенние эти недели,
Поделим минувшее на настоящее в паре с
грядущим,
в которых любили, читали и пели.
Есть Город, в котором ты знал чудеса
и который я просто
от нечего делать придумал,
где светлая, правда, незримая есть
полоса,
от которой нечасто, но всё же отходят автобусы
в Умань.
тот Город, оставленный, но существующий
в нас
и счёт возвращений
в который потерян,
где нас принимают, прикинув на глаз,
и где киевицы
не знают нужды ни в одеждах, ни в тени.
А здесь, в средне-западной точке страны,
невероятной, чудной, оказавшейся нашей,
где так не приветствуют чувство вины, где
выбор грядёт,
от
которого миру становится страшно…
Не то чтобы мы ощущали себя вне игры,
только к нам вечерами
порою крадутся сомненья,
и если уже дошагали до этой нежданной
поры,
как дороги нам все родные,
ушедшие местоименья.
Мой друг, ты возьми семиструнку
свою,
вопреки всем бросающим вызов
нелепым прогрессам
к нехитрым словам мотив подбери,
и пойдём на общенье с листвой, неприкаянным лесом.
Всё сложится
славно, и боль, осязаема снегом, – отпустит, простит, заземлит миражи, и фантомы, и миги,
Останется только чуть светлая грусть,
а в ней будет музыка, строки стихов
и любимые книги.
* * *
Нивки. Лето. Во дворе – то футбол, то штандер.
«Золота Маккены»
вне правит Ихтиандр.
У песочницы, в углу, – «дубль
пусто-пусто»,
Вдруг на выпускном балу в школе стало
грустно.
За домами жгут костры шкеты
лет по девять,
как же запахи остры, и пристало верить,
что «Динамо» без труда справится с
«Торпедо»,
в кухне бабушка, устав, ждёт к обеду
деда.
У подъезда в орденах спорят ветераны,
невесом вечерний страх, и жива Диана.
В разговорах ещё нет Остии
и Вены,
Люди в тридцать девять лет не живут
изменой.
Путь дворами до метро – веха
приключений,
рай в пломбире и ситро и еще в печенье.
Левый берег – через мост, там вдали –
Каретный.
В «Спорттоварах» на мяче виден ГОСТ заветный.
Как безбожно далеки Иловайск и Пески.
Лодка. Вёсла, плеск реки, поплавки и
лески…