Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 56, 2017
<…> От Аллы
Липницкой я узнал, что Вы прочли мою заметку о Филиппе Гершковиче. Заметка
короткая, но имеет длинную историю. Про то, что в Москве живет такой
удивительный музыкант, я услышал от своего друга, композитора Леонида Гофмана, где-то
в начале 80-х годов. У нас с ним имелась неиссякаемая тема для
разговоров – Осип Мандельштам. Леня тогда сочинял вокальный цикл на тему
мандельштамовской «Армении» («орущих камней государство» и т. д.), а для
меня О. М. – заочный «небесный» учитель, у которого я учился
искусству стихосложения. В один прекрасный вечер, зайдя к Гофману, я обнаружил
у него на кухне гостя, которому был представлен. Это был Филипп Гершкович, его
учитель. На кухонном столе лежал первый том сонат Бетховена, и Филипп комментировал
первые четыре такта Пятой сонаты. Впечатление было сильнейшее, во-первых, от
личности этого человека, во-вторых от неисчерпаемости предмета – речь шла
об экспозиции сонаты, но ее обсуждение заняло около часа… <…> Потом
было еще несколько сеансов такого же рода, но и в отсутствие Филиппа Леня
нередко встречал меня с раскрытым томом Edition Peters на кухонном столе с тем,
чтобы отточить свои преподавательские приемы, а заодно и просветить
приятеля-физика (в те годы я свои стихи еще никому не показывал, а о прозе даже
и не задумывался). <…>
Еще через несколько лет и я уехал из
Москвы в Израиль с багажом, состоявшим из 48 коробов с книгами, среди которых
был и томик под названием «Филип Гершкович о музыке».
В Израиле я
продолжил упражняться по своей первой профессии (теоретическая физика) и,
наконец, легализовал вторую (поэзия и эссеистика). В числе прочего я принимал
участие в составлении сборников «Российские евреи в Зарубежье», в которых
коллекционировались судьбы инородцев, покинувших Российскую империю и СССР, но
не ради Земли обетованной. Один из томов был посвящен российским евреям в
Германии и Австрии. Мне очень хотелось вписать в него имя Филиппа Гершковича,
но я не решился это сделать по причине недостаточности своего музыкального
образования. Его можно квалифицировать как «незаконченное среднее» плюс
кое-какое самообучение и полвека с лишним прилежного посещения концертных
залов. Плюс несколько сеансов в Строгино, о которых написано выше. Недавно мы
затеяли составление второго сборника, посвященного немецким и австрийским
евреям, и я все-таки осмелился взяться за это дело. Текст был написан,
подвергнут суровой критике Гофмана, исправлен по мере сил и выложен в Сеть.
Надеюсь, что фатальных ошибок в нем нет. <…> Мы с Вами почти полные ровесники.
Вы родились наутро после Хиросимы, я – в день, когда сбросили бомбу на
Нагасаки. А мой дядя Исаак – один из отцов советской атомной бомбы.
<…>
лето 2016
<…> Насчет конфигурации
семьи – ведь это в каком-то смысле общая еврейская судьба. Затиснутые в
местечки в Черте, наши предки не имели никакой свободы выбора профессии, кроме
стандартного местечкового «меню». Может, среди них и в XIX веке были скрытые Хейфецы, Шагалы и
Эйнштейны, но они так и прожили свои жизни резниками, портными и меламедами.
Как только черту стерли, пружина разжалась со страшной силой, и тогда
подавляемые дарования раскрылись во всем блеске. <…>
Мои собственные
еврейские предки – литваки из Жемайтии (по деду) и Курземе (по бабушке).
По мужской линии дальше деда сведений не сохранилось, а он был учитель –
не меламед, а именно учитель в светской школе, которая, по-видимому,
финансировалась каким-нибудь просвещенным еврейским фондом. Преподавал
математику, знал латынь (иврит, польский, немецкий, русский и идиш – по
умолчанию). Жили они в местечке Жагоры и, как мне сообщил Павел Полян, состояли
в родстве с гнездившимся в том же местечке семейством Мандельштам, из которого
тоже кое-кто обрел всемирную славу. А бабушкин раввинский род – из
Двинска, эта линия родословной прослеживается вглубь до второй половины XVII века, и известно, что в каждом поколении был по крайней
мере один выдающийся рав, удостаивавшийся звания «гаона». Семейство деда
покинуло Жагоры в 1915 году, и оба его сына стали физиками, один –
знаменитым, а второй – известным, если пользоваться оценочными эпитетами.
Другая ветвь семейства Кикоиных жила в Белоруссии (Гомель, Витебск, Минск). Они
были побогаче, занимались финансами, «благородными» ремеслами (часы,
драгметаллы). Хаскала добралась до тех мест раньше, чем до литовского
захолустья, и несколько тамошних Кикоиных перебрались во Францию еще до Первой
мировой. Один из них, Мишель Кикоин, учился в художественной школе в Вильно и
уехал в Париж в компании своих соучеников Хаима Сутина и Пинхуса Кремня. В
компании, которая теперь известна как «Парижская школа», они имели прозвище
Troika. Мишель, мой троюродный дед, жил в известном «Улье» (La Ruche), а
соседнюю келью занимал Марк Шагал. Еще одна ветвь породила несколько
французских киношников – режиссер и продюсер Жерар Кикоин, актриса Эльза
Кикоин. Как ни смешно, в роду у нас имеется и несколько крупных военных –
боевой генерал Советской армии, артиллерист Михаил Кикоин, прошедший с боями
всю Вторую мировую, а также полковник Мордехай Кикоин, служивший в армии
обороны Израиля и основавший там первую компьютерную часть. В Израиле Кикоины,
по моим сведениям, появились в 1925 году. Сейчас их здесь по меньшей мере
несколько десятков. <…>
09.09.2016
Публикацию
подготовила Алла Липницкая