Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 55, 2017
Отсутствие
телевизора заставило меня рано научиться читать. Позабыв массу важнейших
сведений и спутав кучу событий, я храню в памяти крохотную заметку из журнала
«Огонек» конца 50-х. Даже заголовок помню: «В аппетит без прожева летит» (!).
Женщина, обуреваемая голодом, подавилась куском мяса. Пытаясь вилкой
протолкнуть его в пищевод, потерпевшая заодно заглотила и вилку! Врачи-виртуозы
спасли несчастную, магнитом вытянув из нее металлический трезубец. Какой, в
сущности, бред… Тем не менее фотографию выуженной вилки я помню отчетливее, чем
лица своих одноклассников.
Напрасно
внушали нам, будто «желтая» буржуазная пресса на просторах СССР не ночевала.
Приведенный пример опровергает сей факт напрочь, зато может послужить основой
для диссертации на тему «Расширение функций журналистики в эпоху массовой
культуры». Лозунг «Информация – наша профессия» с появлением бульварных
изданий начал стремительно устаревать. Бульвар живет не информацией, а
сплетнями и домыслами. Заметка «Попал под лошадь», которой так замечательно
воспользовался ее герой – Остап Бендер, тоже была опубликована не в
«Плейбое», а в советской газете. А история с проглоченной вилкой мастерски
проманипулировала моими детскими эмоциями, включая страх за свою маленькую
жизнь и бессознательное чувство облегчения от того, что описанное случилось не
со мной. Подловатенький, прямо скажем, набор. Но это и есть главная задача
«желтой чумы» – играть на понижение и упрощать мир до предела. Соизмерение
с собственным ничтожеством и причастность к чужим недоступным тайнам и образу
жизни – две опоры стойкого покупательского спроса на малоформатные
таблоиды и многополосные дебилоиды канареечной гаммы.
Мину
под серьезное чтение как протяженный во времени процесс, требующий внимания и
сосредоточения, а в идеале подразумевающий сотворчество, соработничество с
писателем, заложила, конечно, журналистика – мать всех пороков (ирония
здесь если и присутствует, то лишь на обочине основного утверждения). Уильям
Рендолф Херст, американский медиамагнат, основатель холдинга Hearst Corporation, создал индустрию новостей и первым поставил на
сплетни и скандалы как источник прибыли. Херст ввел ключевые понятия
квазиинформации – «желтая пресса», «связи с общественностью». И сам титул
«медиамагнат» тоже принадлежит ему. Куда там Достоевскому с глаголом
«стушеваться» или Хлебникову с «летчиком» – авторскими лексическими
единицами, так прочно вошедшими в язык, что авторство потерялось!
Но
главное событие, после которого чтение становилось безнадежным анахронизмом,
инициировал сто двадцать лет назад, в 1896 году, злейший враг и конкурент
Херста Джозеф Пулитцер. Он легализовал явление, которое Херст
номинировал, – «желтую» прессу, издания, всеми презираемые и почти всеми
тайком или открыто почитываемые.
Пулитцер,
венгерский еврей, по переселении из Будапешта в Сент-Луис не знавший
английского, первым придумал газетные кампании, когда публичную персону мочат
неделями. И хедлайн – кричащие заголовки, подающие самое
мизерабельное событие как сенсацию, – тоже его умной головы дело. Недаром
высшая журналистская премия США носит имя Пулитцеровской и остается предметом
вожделений всех причастных «второй древнейшей».
И в
России в заголовки типа «Рок-звезда залила соседей нечистотами» вчитываются
отнюдь не только гастарбайтеры, а и самые что ни на есть интеллигенты. Между
прочим, бульварные газеты процветали в империи уже в 60-е годы XIX века. И цена
их соответствовала американскому центу – один из самых читаемых Россией
листков назывался «Газета-копейка».
В
1896-м в газете Пулитцера New York World возник художник-график Ричард Фелтон Аутколт. Ему
быстро наскучило рисовать иллюстрации к «воскресным» рассказам – по его
мнению, они были слишком длинные, и он предложил боссу печатать истории в
картинках с минимумом текста. Так родился Желтый малыш Мики Дьюган, лысый
уродец в желтой мешковатой рубахе и с торчащими зубами и ушами, неунывающий
обитатель городского дна, инфицированный Великой американской мечтой. Так
появился – и превратился в гигантскую индустрию – жанр комикса: фразы
на уличном сленге писались прямо на пузе Мики. Комментарии шустрого паренька к
собственным приключениям, которые пририсовывались к картинке, были доступны
пониманию почти сплошь безъязыких иммигрантов. Пространство чтения в связи с
этим еще поджалось. А бильд-редакторы с тех пор свято уверены, что текст –
не более чем элемент дизайна.
Потомки
первых фанатов Мики Дьюгана прилично овладели английским, а тиражи с тех пор,
как «центовая» пресса превратилась в «желтую», не только не упали, но неуклонно
росли. Сегодня на роль ушастого желторубашечника, уличного остряка, претендует
каждый второй пользователь соцсетей. Наука пошла впрок, и похабноватый юмор
прет неостановимо, как каша из волшебного горшочка, перелезая из блога в блог,
из поста в пост. В сущности, сегодня пресса любого оттенка несет на себе
бульварное клеймо. И, чем глубже мировой информационный кризис, тем гуще разливается
эпидемия журналистского гепатита.
Что
же произошло дальше сто двадцать лет назад? Херст живенько перекупил Аутколта,
и желтопузый малыш запрыгал по полосам херстовой New York World. Пулитцер нанял других художников и не отпустил
Мики из своей газеты. Теперь он веселил читателя ежедневно, а Херст тем
временем громогласно судился с Пулитцером. Сотрудник третьей газеты – New York Press – Эрвин Уордмэн назвал это «желтой войной», а издания – «желтой прессой». Херст
оценил и присвоил ноу-хау, объявив городу и миру, что теперь его знамя желтого
цвета. Эпитет «желтая» уже свидетельствует о том, что во главу угла массовой
культуры изначально положено оформление, визуал, а не слово. Вскоре магнат
выдал и манифест «желтой» журналистики: «Читатель интересуется прежде всего
событиями, которые содержат элементы его собственной примитивной природы.
Таковыми являются самосохранение, любовь, размножение и тщеславие».
Цинизм
в отношении потребителя – лишь один из симптомов эпидемии бумажной (а
теперь и электронной) желтухи. Дотошная наглядность, лобовая
иллюстративность – вот типические признаки этой заразы. «Читатели
газет – глотатели пустот», – припечатала современников Марина
Цветаева. Однодневность газеты, заложенная в самом ее формате, с безудержной
интенсификацией человеческой истории сменилась одномоментностью.
Вспомните,
о чем вы читали в ленте новостей сегодня утром. Не удалось? А теперь
воспроизведите стихотворение Пушкина «Зимний вечер», которое вы учили в третьем
классе:
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…
Ну
что? Память не подвела? Благодарите «учительницу первую свою», а заодно
сравните, насколько ослабило рецепторы вашей памяти рефлекторное лазанье по
сети.
Жажда
скандала и эксклюзива давно не являются исключительными проявлениями
«желтизны». Этим отличаются любые публичные «месседжи» со времен наскальных
рисунков. Что касается спроса и предложения, тут субъекты давно поменялись
местами. При тотальной «заказухе» и голимой рекламе под видом информации
предложение давно рождает спрос. Особенно отчетливо это проявляет резво
желтеющий «великий голубой» – телевидение. «Кислотностью» расцветки его
семимильными шагами догоняет интернет.
Почему
же эта игра покуда беспроигрышна? Потому что, вопреки пошлости и банальности
продаваемого материала, игроки на этом поле собрались весьма изощренные. Кто
громче всех кричит об ущемлении свободы слова? Те, кто данной свободой
манипулируют виртуознее других.
Одна
из первых газет «желтого» спектра в новой России безошибочно называлась
«Частная жизнь». Именно эта сфера была наиболее жестко табуирована. Именно это
табу породило прославленный слоган: «В СССР секса нет!», а следом –
протестный разгул газетно-журнальной похабщины. Сколько бы мы ни твердили, что
журналистика бывает разная, совершенно очевидно, какая цветовая гамма
преобладает в информационном пространстве. Честные журналисты, которые,
несомненно, остались как реликты профессии, газетной весны давно не делают. И
времена, когда после статьи в СМИ невинного выпускали из тюрьмы, а бездомному
давали квартиру, невозвратно прошли. Слишком искажены пропорции и смещены
масштабы.
Всякий,
кто отучает нас от очередной фундаментальной ценности, утверждает прямо
противоположное. Продолжатель дела Х и П, идеолог «желтой» прессы лорд
Нортклиф, который во время Первой мировой создал британскую пропагандистскую
машину, был уверен, что не кто иной, как он, научил человечество читать: «Вы
думаете, оно читало “Таймс” или Шекспира? Оно ничего не читало. Оно только ело,
пило и размножалось». На вопли о безнравственности «желтого» способа подачи
информации Нортклиф сыто возражал: «А чем же прикажете их заинтересовывать?
Ихтиологией?»
Да
так ли уж безнравственно праздное любопытство, спросит читатель. В конце
концов, роман Достоевского «Преступление и наказание» родился из чтения
газетной хроники. Что на это ответить? Сначала напишите «Преступление и
наказание», а там разберемся, «из какого сора» ваше произведение родилось.
В
комедии Чехова «Вишневый сад» Гаев, играя на бильярде, все норовит загнать
«желтого в угол». А вечный студент Петя Трофимов советует ему: «Вы лучше
желтого в середину дуплетом». Минимизировать «желтую опасность» можем только
мы – ненасытные соглядатаи чужих успехов и провалов.
Всем
памятен роман Стивена Кинга «Зеленая миля» и его отличная экранизация.
«Проходить зеленую милю» метафорически означает движение к неизбежному, в том
числе шествие приговоренных к электрическому стулу по зеленому линолеуму, как в
книге и фильме.
Можно
перифразировать: мир проходит свою «желтую милю». Путь затянулся, и конца этому
коридору пока не видно.