Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 55, 2017
Кто-то из френдленты спросил в
преддверии Дня победы: кого из настоящих участников той войны вы знаете лично?
Я задумался и понял: последним из знакомых мне ветеранов был Ион Лазаревич
Деген.
Он настаивал на таком варианте своего имени, не как у
пророка или командарма Якира, короче и мужественнее.
Деген принял меня по
протекции, но отнесся не дежурно, просидели мы часов пять. Ушла и вернулась его
жена, но мы продолжали наш разговор.
В ту пору начиналась его поздняя
слава, за свои «Валенки» он уже был назван «великим русским поэтом, убитым на
фронте». Это было напечатано в «Огоньке», выходившем неимоверным тиражом, а
когда стали появляться публикации, что автор жив, получалась двойная
неловкость: отзывать звание «великого русского» было неловко, но и оставлять
его за пожилым израильским доктором тоже было нехорошо.
Квартира Дегена в Рамат-Гане, обставленная во вкусе
начала 70-х, мне понравилась. Запомнилась намеренная грубость книжных полок из
наструганных досок.
Многое из того, что он мне тогда рассказал, он потом
написал и напечатал, это можно прочитать.
…Ранняя безотцовщина.
…Голод на Украине.
Я записал за ним стихотворение. В интернете я его не
нашел.
1933
Я подобрал цветные стёкла
Разбитых витражей костёла.
Была деликатесом свёкла.
Немели, вымирая, сёла.
Костёл взорвали на щебёнку,
Чтоб он не источал
отравы.
Как было мне понять,
ребёнку,
Кто правый в этом, кто
неправый.
Но в сердце долго ныла
рана
О светлой яркости
эмали,
О доброй музыке
органа,
С костёлом и орган
взорвали.
В оскомину зелёной
сливы
Вонзал я голода
иголки,
А мир сиял, такой
красивый,
Сквозь разноцветные
осколки.
…Тайком зашел в синагогу послушать хазанут, мама
поколотила его за это. Эпоха страха оставила свой оттиск.
…Война. Танки, которые бросают в разведку боем.
Возвращаются единицы.
…Стихи. Ему, мальчику из украинского
местечка, хотелось писать, как Долматовский, например, вот так:
На поляне возле школы /
Стали танки на привал / И тальянки звук веселый / Всю деревню вмиг
собрал.
Но лезли строчки вроде этих:
На фронте не сойдёшь с
ума едва ли,
Не научившись сразу
забывать.
Мы из подбитых танков
выгребали
Всё, что в могилу
можно закопать.
Трагичнейшие «Валенки» выросли из ситуации почти
анекдотичной по тем суровым меркам. Боец выскочил из горящего танка без обуви и
побежал босой по снегу.
Ортопед-травматолог. Доктор медицинских наук. Я
понимал, что значит защитить кандидатскую, а потом – докторскую
практическому врачу, еврею, в Киеве, в 60–70-е. Сколько упорства, труда, отваги
стоит за этой строкой биографии.
Когда он увидел танк «Меркава», заплакал. У
израильской машины мотор был спереди и принимал на себя удар снаряда. А Деген
провоевал в танке, в котором мотор был сзади: создатели беспокоились о
сохранности танка, а не о людях, находящихся в нем.
Передо мной сидел пожилой человек, седой, с
выставленной вперед несгибающейся, как танковый ствол, ногой, но черные глаза
его горели, выдавая огромную неизрасходованную силу и бешенство характера.
Перед расставанием я получил в подарок три книги с
надписями, сдержанными и доброжелательными: сборник стихов, биографию то ли
гения, то ли безумца Эммануила Великовского и воспоминания о пути в Израиль «Из
дома рабства».
Ушел я перед вечером. Начиналась суббота,
и мне нужно было успеть на последний автобус. В автобусе размышлял об
огромности этой жизни, вместившей в себя и большую войну, и большую поэзию, и большую
медицину, и большую науку, и дорогу в маленький Израиль. И все вошли целиком,
легли на свое место, не выпирали, и ни одна из них не стала главнее остальных в
этой судьбе.
Я знал поэтов, проживших жизнь на иждивении одного
своего великого стихотворения, знал ветеранов, которые и через сорок лет после
победы все еще шли в атаку, знал врачей, у которых на надгробном памятнике было
высечено «кандидат медицинских наук, заведующий отделением».
Иное – Деген, в нем ощущалось сила и величина
личности, в которой есть еще пространство, есть возможность много чего
вместить.
Так оно и произошло, он написал еще немало книг,
познал славу, в том числе и литературную.
Да просто – в силе и действии прожил еще двадцать
пять лет.