Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 55, 2017
АРТ-НУВО
Начало века.
Прохожих лики. Коктейль разлитый
в фиалы лета. На
волнах блики – рефрены Климта.
Веснушки алы,
пушисты чёлки, бледны в неволе
цветы сирени на
белом шёлке. Не арт-нуво ли?..
Зонты и шляпки,
ещё истома ласкает лица.
Ещё не слышно
раскатов грома, вдруг не случится…
Оркестр в парке,
взлетают важно монокль и веер.
И самолётик парит
бумажный, поймавши ветер…
И завиток твой на
тёплой коже дрожит и бьётся
пружинкой тонкой.
И небо смотрит в зрачок колодца.
Щеки коснуться под
гомон веток, под смех и говор…
И вдруг очнуться.
В начале века.
Уже другого.
МОЗАИКА
Мозаика
складывается из бликов
в окнах
зеркального небоскрёба.
Людей в одинаковых
чёрных костюмах
в толпе, где
каждый идёт отдельно.
Мозаика складывается из
капель,
стекающих с алых цветов
азалий,
из черепичной рифлёной крыши
и каменной тёмной улыбки
Будды.
Мозаика складывается из линий
огромных кедров в аллее парка.
Родного затылка со стрижкой
«ёжик»,
к которому можно прижаться
губами…
Из звона бубенчиков в арке
храма
и двух стариков, по гальке
дорожки
идущих с палками из бамбука,
держащихся за руки осторожно.
ЯПОНСКИЙ
КАЛЕЙДОСКОП
Как ты шарик ни
крути –
возвращаешься туда
же.
Стрелки прыгают в
пути,
и меняются
пейзажи.
Но внимательно
смотри:
все пейзажи лишь
снаружи,
меланхолия и лужи
расположены
внутри.
Я сбежал от
передряг,
укатился из-под
палки.
Мне сказали, Бог
бродяг
проживает в этом
парке.
Поднесу ему сакэ,
красный чепчик,
красный фартук,
нужно мне немного
фарта
на любом материке.
Я качусь, как
колобок,
я читаю Мураками.
Я надеюсь, Бог
нестрог
будет с нами, дураками.
Я от дедушки ушёл
и от бабушки,
конечно.
В этом климате
нездешнем –
несказанно
хорошо!..
Здесь отдельность
и покой
на Европу не
похожи.
А у барышень такой
неземной оттенок
кожи,
и от шейки до
штиблет
складки шёлка
розоваты,
может, ноги
кривоваты,
но волшебный
силуэт!
Посмотри в
калейдоскоп:
как меняются
картинки,
как меняются
морщинки
загорелого лица…
Только музыка твоя
на виниловой
пластинке
не меняется ни
капли,
а играет до конца.
РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ
Кто это там идёт в
толпе с улыбкою довольной?..
Как Папа Карло,
деловит, и весел, и лукав!
И в брызгах
солнечных лучей на площади Навона
в ладу с величием
руин его беспечный нрав.
А у кого ещё жена
прелестна, как фиалка?..
Нежна, как белый
креп-жоржет, изящна, как лоза!..
Ах, рядом с
женщиной такой цветёт любая палка,
поскольку ярки,
как цветы, Анютины глаза!..
Мы вместе с ним
глядим на Рим из утренней кантины.
Нам итальянский по
плечу и русский – нипочём!
И наши души веселит
пирожное с малиной
и гладиатор на
углу – с пластмассовым мечом.
Переплетаются
века, как ремешки сандалий.
На декорацию похож
дырявый Колизей.
Карабинеры на
мосту, и Цезарь на медали –
оживший маленьким
дождём истории музей.
В пустом кафе
официант зовёт дружка: «Джакомо!..»
И улыбается не
нам, а нам приносит счёт.
А время катится
легко и тикает знакомо,
и мы, до крошки
всё доев, уже хотим ещё.
Кто это там идёт в
толпе – четыре Буратины!..
А город набирает
темп и поправляет грим.
Нанизаны на улицу,
как бусины, витрины.
И мотоциклами
ревёт прекрасный юный Рим.
* * *
Он молчит на таком нерве, что
в лёгких пусто.
И кричит на такой ноте, что
птицы плачут:
– Прощай, Марина, я задыхаюсь,
Августа,
запах твоих ключиц ничего не
значит…
И ключи бросает в почтовый
ящик, наверно.
Но когда патруль проверяет его
на границе
(снег почти сошёл, и уже
набухает верба),
её призрак дрожит в дверях и
под утро снится.
Разрезает светом случайных фар
занавески
и сгребает простыни в жёлтом
бреду гостиниц,
и врывается в зыбкий сон
ароматом дерзким,
прижимаясь прохладной кожей к
его щетине…
ЛУНА
Луна качается в
гамаке
вверх рогами.
Бумажный веер –
цветок в руке,
оригами.
Изогнут берега
жадный рот,
влажны губы.
И хлопок облака
самолёт
режет грубо.
Погасли улицы,
мысли в тень
ускакали,
лишь полумесяцем в
темноте
флам в бокале.
Но гладит волны
морфей ночной
вдоль по шерсти,
и улыбается мне
луной
кот чеширский…
* * *
Лети и броди по
Бронной.
Вернись и живи в
пустыне.
Ты странник, ты
посторонний –
в зазоре времён
отныне.
Горбатой грядою
горы
твой мир оградить
сумели.
Причуды приморской
флоры
с годами родней
фланели.
Здесь раскалены,
как камни,
и утомлены, как
печи,
сирокко поют
волками
и плачут
по-человечьи.
Сирокко несут
сиротство,
на жажду сменив
надежду.
Жить до тишины
придётся
не там и не тут, а
между.
Лети и броди
Бродвеем.
Вернись и пройди
по саду,
с оливою чуть
левее
свободы деля
прохладу…
Песок засыпает
ноги
под всхлипы
далёких чаек.
Ты маленький,
одинокий,
и мама тебя
качает…
ЛИМАСОЛ
Там, в далёком
порту Лимасол,
лижут волны прибрежный песок.
И прокуренный грек для
проезжих гостей
накрывает под деревом стол.
Там в далёком
порту Лимасол
дождалась капитана
Ассоль.
Чистит лук,
заправляет томатом фасоль,
сыпет в рукколу
крупную соль.
У неё уже внуки,
отёкшие руки,
домашние хлеб и
вино,
и курчава
шелковица в тесном дворе,
как и головы
взрослых сынов.
Там, в далёком
порту Лимасол,
ходит по небу
мальчик босой.
И лимоном луна над
зелёной волной,
и неспешен
небесный посол.
Там, в далёком
порту Лимасол,
весел Эрос,
Антерос не зол.
Он играет в войну
и, к экрану прильнув,
к алой кнопке
подводит курсор…
Но оливковым
маслом заправлена тьма
и в холодный стекает
песок.
Лает истово пёс, и
немерено звёзд
там, где замерли
стрелки часов.