Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 55, 2017
* * *
Бабочка, по законам аэродинамики, летать не может.
Ангелина Евгеньевна приближается к супермаркету.
В одной руке у неё кошёлка, в другой тележка,
В третьей сумка на колёсиках по имени Дарья.
Под мышкой авоська и кошелёк.
Толик просит курочку, Борик – курточку,
Наташа – яблок, сыра и сельдерея.
Степан Антонович ест только постное,
Маргарита Васильевна
любит копчёное,
Вася жуёт, что дали, главное – много,
Мама четвёртый год не встаёт с постели.
Ангелина Евгеньевна бросается в очередь.
У неё давление двести сорок на восемьдесят.
У неё приливы, нервы и недержание.
Наташа хочет новые сапоги,
А ещё собаку. Собаку ещё куда же!
С ней надо гулять, а кто это будет делать.
Во дворе уже месяц стройка, в природе осень.
Ангелина Евгеньевна отоваривается в молочном
отделе.
Новые сапоги стоят столько же, сколько осень,
Стройка, собака, куртка и курица вместе взятые.
Гомеопат запретил курить. А она никогда не курила.
В этот момент появляется добрая фея.
Машет палочкой и говорит приветливо:
– Ангелина Евгеньевна, какое твоё желание?
Загадай любое, я все исполню немедленно.
Нет, она говорит не так. Она говорит:
– Гелечка! Ты моя быстрая ласточка, любимая
девочка.
Я куплю тебе воздушный шарик и кофточку,
мы
поедем кататься на карусели.
И улыбается, как в семьдесят третьем году.
Ангелина Евгеньевна садится на пол супермаркета,
Трясёт косичками, отчаянно брызжет слезами
И кричит:
– Купи мне куклу в зелёной шляпе!
Куклу за восемь рублей и пятнадцать копеек!
Добрая фея склоняется в белом халате.
Укол, корвалол,
попейте водички, адрес?
Ангелина Евгеньевна забыла адрес.
Улица Кирова, а
помимо? Город какой?
А город – тот самый, всё очень просто.
Он стоит за дверью, в него не стоит очередь.
Ангелина Евгеньевна выдыхает. Встаёт, благодарит
окружающих, глотает лекарство, выходит из магазина.
Несёт кошелку, авоську, куртку, катит Дарью.
В Дарье курица, сыр, сметана, сельдерей, сапоги,
селёдка.
Отдельно в коробке – кукла в зелёной шляпе.
Бабочка, по законам аэродинамики, летать не может.
Но она летает.
* * *
У моей весёлой соседки Полли
вместо сердца клинок из стали.
Для моей весёлой соседки Полли
мойры пряли, а гномы ткали.
Пауки сетями латали дыры,
дикобразы иглами шили платья,
а жила она под потолком квартиры
и ни дня не лежала в своей кровати.
У моей весёлой соседки манна
в сундуках шуршит под домашней кровлей.
У неё семья – золотая мама
и четыре десятка братьев кровных.
А когда она будет Полина Петровна
и летать научится гордо и ровно,
ей никто на свете не сделает больно,
никогда на свете не сделает больно.
ЙОМ-КИПУР
Голод набирает стремительные обороты,
город погружается в неостановимые грёзы.
В подворотнях небритые обормоты
принимают роды у толстой музы.
Муза надрывно стонет, извивается, бьётся
(ей не больно, она просто делает вид),
повитухи переглядываются, смеются,
им не так и важно, чего она там родит.
Над городом нервно восходит луна, голодая,
сама не понимая – откуда она взялась.
Она ещё глупая, она ещё молодая,
в этом месяце ещё разума не набралась.
Лисы молят добычу, спящую на насесте:
«Курочка, птичка белая, давай побудем вдвоём».
Но птичку завтра с утра отдадут невесте –
очиститься от грехов перед Судным днём.
Невеста худая, белая, невинная, молодая,
она голодает, как дышит, – и мир спасён.
На сердце у неё тайна, молчи – какая,
уйдём отсюда, здесь будет в порядке всё.
Судный день нахлынет, голодом полируя
небо, набухшее от лунного молока.
Курочка белая, давай с тобой попируем,
раз уж дорога до конца света недалека.
* * *
Хочется детских ярких снов:
Мама смеётся с качелей,
Папа чинит карманный фонарик,
Брат за пазухой притащил котёнка,
Бабушка просто спит.
Или чтобы приснилась сказка:
Ганс и Гретель встречают в лесу старуху,
Полную мудрости, опыта и так далее.
Старуха дарит им молодильное яблоко
И машет вслед, опираясь на палку.
А ты вприпрыжку
Бежишь домой и даришь яблоко маме.
Мама смеётся с качелей,
Папа хвалит тебя за подарок,
Брат завидует молча,
Бабушка просто спит.
В общем, часто такое и снится:
Дочка смеётся с качелей,
Муж накупил тарелок взамен разбитых,
Сын за пазухой притащил котёнка,
Мама жива.
Или снова сказка:
Ганс и Гретель встречают в лесу старуху,
Старуха дарит им молодильное яблоко,
Они вприпрыжку бегут домой и так далее.
А ты машешь вслед, опираясь на палку.
МАРИЗЕ КЕДАР
Большое дело – уйти, никого не пугая.
Вот одна моя жизнь, а вот другая.
В первой люди болеют, выздоравливают, ругают
друг друга и хвалят. А во второй, звеня,
крошится камень. Там, под напевы рава,
роют могилы слева, копают справа,
люди стоят у края, и переправа
их ожидает та же, что и меня.
Большая удача – уйти, ни во что не играя.
Вот одна моя линия жизни, а вот – вторая.
Солнечная сторона и теневая,
и неясно, откуда куда посылать гонца.
Только на миг померещится чья-то прядка,
чья-то улыбка, подсказка, что всё в порядке:
те, что ушли, от нас отличаются вряд ли
сильнее, чем правая и левая стороны одного лица.
АКЕДА
Воспитательница детского сада
толстуха Рейчел
шлёт фотографии группы с детской площадки.
Вон Давид раскачивает кипарис,
там Йонатан копает фонтан,
здесь Тамар играет в песочек с Диной.
Видно Шмуэля вверх ногами,
Рафаэля в оранжевых шортах,
профиль Дворы, лохматую чёлку Эстер
и кудряшки Елены, сзади.
А мама Ицхака,
не увидев на пёстром фоне лица Ицхака,
шлёт сообщение:
«Рейчел, где моя обезьянка?»
(В это время Авраам подыскивает веревку.)
Командир стрелкового подразделения
толстуха Рейчел
щёлкает телефоном солдат в выходной на базе.
Вот Давид салютует бутылкой кетчупа
Йонатану, стреляющему из сосиски,
а Тамар, смеясь, обнимается с Диной.
Видно Шмуэля в чистой футболке,
Рафаэля в дырявой майке,
профиль Дворы, короткую стрижку Эстер
и кудряшки Елены в причёске «хвостик».
А мама Ицхака,
не найдя среди общей смуты лица Ицхака,
волнуется:
«Рейчел, где моя обезьянка?»
(Между тем Авраам осматривает тележку.)
Медсестра отделения для ходячих
толстуха Рейчел
шлёт фотографии с вечеринки в честь праздника
Пурим.
Вот Давид в полосатой пижаме и клоунской шляпе,
вот Йонатан с костылём, на плече попугай из газеты.
У Тамар диабет, и она нарядилась младенцем,
Дина курит в кадре (Дина всё время курит).
Видно Шмуэля в пятнах засохшей каши,
Рафаэля в инвалидной коляске,
профиль Дворы, платок Эстер
и кудряшки Елены, седые.
А мама Ицхака,
которая умерла в две тысячи четырнадцатом
году,
этой ночью приснится толстухе Рейчел
и строго спросит:
«Рейчел, где моя обезьянка?»
(Авраам с тележкой ползёт на гору.)
У тележки исправны борта и колёса,
в ней Ицхак надежно спелёнут веревкой.
Авраам вспотел и бранится вполголоса,
Ицхак спокоен и смотрит в небо
(говорить он ещё не умеет).
В облаках нахохлился толстый ангел:
У него неважное настроенье,
хотя с виду вроде бы всё в порядке.
Здесь Давид гуляет в облачном платье,
там Йонатан устроил фонтан из радуг.
Дина лепит облачные скульптуры,
в каждой из них несложно узнать Тамар.
Видно Шмуэля вверх ногами,
Рафаэля, свободного от покровов,
профиль Дворы, глаза Эстер
и кудряшки Елены, опять золотые.
А мама Ицхака
(она умерла в две тысячи четырнадцатом году –
слава богу, успела)
тормошит задремавшего ангела:
«Где моя обезьянка?»
Она тянет его за крылья,
теребит за белые перья,
разозлившись, даже выдернула одно:
«Где моя обезьянка?»
(Авраам заносит наточенный нож.)
И ангел со вздохом
Разворачивается в пространстве,
Бормочет что-то невнятное,
Почёсывает под крылом,
роняет седую пушинку
и летит, набирая скорость.
* * *
Закрываю глаза и вижу цепочки писем.
Привычка думать словами въелась в кончики пальцев.
Можно много лет протянуть без пищи,
если не просыпаться.
Закрываю глаза и вижу большие буквы.
Только буквы и ничего другого.
Закрывая глаза, не время бояться буки,
бяки, бабы-яги и большого взрыва:
все они выносимы.
Время бояться слова,
простого, как понятого,
истёршегося до монеты,
до воздушной подушки, до белого цвета,
до пустого неба над воздухом Хиросимы.
Не знала Пандора, что она натворила.
Не ведала Эвридика силы потока.
Закрываю глаза и вижу Мефодия и Кирилла.
Мефодий шепчет: «Может, не надо?»
А Кирилл ему отвечает: «Да ладно,
Мы не смеялись так
Со времен потопа».