Коллаж
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 54, 2016
Памяти Бориса Слуцкого
Ведь мы студенты, а
они – солдаты,
И этим обозначены
места.
Д. С.
Горит знамённая
звезда,
Идут военные
войска.
С.
Б.
ИУДЕЯ 2016
На перекрёстке сбывшихся времён,
и предвоенных, и опять военных,
он жив ещё, хотя и обагрён
проклятьями пиитов вдохновенных.
…Но этот хруст – на снос и
под арест…
Сбавь скоростя и погляди
окрест:
везде свои – бульдозеры и
судьи.
Свои везде, а он стоит один
в скрещении расхожих
середин,
стоит один, как витязь на
распутьи.
И никого – ни брата, ни
комбата.
Его потом во всём и обвинят
и все кручины пересочинят.
Притормози, возьми с собой
солдата.
ПЕРМЬ
1967
…а в Шестидневную не воевал.
И вообще, в тот юбилейный год
я с ходу записался в стройотряд
и с новыми друзьями выпивал
в общаге же – на Мира, 60.
Царил июнь, и белая сирень
цвела и расцветала каждый день
в Балатово и возле универа.
И под гитару глухо напевал,
сражая Олю, но не наповал,
и думал про себя: какого хера?..
Какие крали были на истфаке!
А кое-что, наверно, прозревал,
когда хрипел: «Давайте, после драки…»
БРАТЬЯ
1.
– И слава Богу, – скажешь. –
Не беда,
он выдюжил и там, и стал
поэтом –
Всевышний усмотрел, кого куда.
Его краснознамённая звезда
была, конечно, с пламенным
приветом,
но и звездою нашего стыда.
Он жил в России, а не
проживал.
И воевал, и горе горевал,
и строки – будто высекал в
граните.
Его корили, ставили на вид,
и всяко укорачивал главлит,
но укротить – вот это
извините.
Пророк и воин – что ему
Парнас,
когда и ночь – не ночь, а
звёздный час
звезды советской, но и родовой
и болееконечной –
шестигранной.
…А утром выйдешь – вдалеке
от роз
под солнцем просыхает барбарис
в зелёной плащ-накидке
строевой,
искрящейся – и вот уже
багряной.
2.
И брат его судьбу не выбирал:
комвзвод, комбат, а после генерал,
он взял себе фамилию Амит,
что в переводе так и есть – собрат.
Свои породы есть и у пехот –
для марш-броска, и для разведки боем.
Ходить в ночное выпало обоим,
но младший брал не пеших языков –
а приземлил хороший самолёт,
из тех ещё, советских ястребков.
И наши воротились по домам
живыми безо всяких «Аз воздам»,
и жён любили, и детей рожали,
и следующих внуков умножали
по легендарным
же родным холмам.
ХРОНИКИ
I
…и до Термеза поезд не
довёз,
а здесь – по возрасту не
подошёл.
И вдоль берёз как посуху
прошёл,
и под оливами прошёл на раз.
Прошёл и даже ног не замочил.
Прошёл и никого не замочил.
В прицел ни на кого не
посмотрел.
Так получилось. И остался цел.
Над преисподней новый дом
возвёл,
пускай не дом, скорей полуподвал,
и не возвёл, реконструировал,
да и не сам – с друзьями
колдовал.
Облицевал – чтоб метра полтора
мраморизованных известняков
победно розовели бы с утра
над неживою глубиной
веков.
С Геенной нежился глаза в
глаза,
по-нашему – с долиной Гееном.
…Стелилась виноградная лоза,
но я-то сам ни разу агроном.
И чёрный грамматический
словарь
на ту же полку в доме
водрузил.
И миновал меня девятый вал.
Да и десятый тоже не сразил.
Короче – вообще не воевал
и говорил словами и взахлёб.
Но сыновей в пехоту отдавал,
присматривая, попехотней чтоб.
II
Куда ни глянь, везде моя родня
–
Бердичев, Салони́ки ли,
Танжер…
Не всем хватило чёрного огня,
ну в тех же Черновицах,
например.
И мой геном и каждый божий ген
содержит память разных украин,
но в нём наверняка и Карфаген,
и ханаанский первенец Сидон.
А в огненные чрева пропастей
в ни чем иным не поправимый
час
вести своих, а не чужих детей
здесь, в Ханаане, принято как
раз.
Мы покидали Вавилон и Рим,
и Третий Рим, и дольний
Брайтон-Бич,
чтобы, вернувшись в Иерусалим,
обычай этот заново постичь.
Чтоб не хухры-мухры – а из
элит,
не хухем-шмухем, а наоборот.
И в полный рост живой огонь
разлит
у каждых восемнадцатых ворот.
ДОРОГА
Ну подвези его, он тоже был
солдатом,
другой страны, и на войне
другой,
и, гвардии майор, а не изгой,
он дошагал в победном сорок
пятом
до сáмой Австрии. Но не
сюда,
с двоюродным не пересёкся
братом.
А детские занятия ивритом
ему потом сгодились в холода.
И то, что думал, то и произнёс
на этом литсобраньи
пресловутом.
А что до нобелевки, и у нас
за красные словца лауреатом
стал общечеловеческий адмор,
и тоже, кстати, не без ЦРУ
страну разъяв чертою межевою,
за миру мир, за мирный
договор,
за мир немедленный и на миру,
где не химер, а наша смерть
красна,
красна буквально – кровью
ножевою.
А здесь весна, и облака легки,
и маки распускают лепестки,
и реют бело-голубые флаги.
Благоухает и цветёт вокруг,
печалится небритый политрук,
и пальцы тянутся к трофейной фляге.
Он говорил от имени России
и на заре, и на исходе сил.
Хотя его об этом не просили.
А Пушкина хоть кто-нибудь просил?
Он сорок лет, скрижальных сорок лет
нас вёл вперёд меж Тулой и Москвою.
Того пути на свете больше нет.
Остановись, возьми его с собою.
Высокая болезнь… высокий слог…
Вот этого он никогда не мог –
его простым контузило снарядом.
Но тех, кого согнали, всех подряд,
и положили в ров за рядом ряд,
отпел и называл своим народом.
Остановись, возьми его с собой.
Там, под Славянском, не закончен бой
Гвардейской 57-й стрелковой.
И в Харькове. И под Москвой сбоит.
И нет, не голова – душа болит
от новой заварухи бестолковой.
…и всё-таки дошёл. Притормози.
Возьми его с собой и отвези
до самых пальм двоюродного дома.
Скажи ему, что горе не беда,
победа не бывает навсегда,
ну разве только у Армагеддона.
* * *
Солдат. Соединилось и срослось
всё то, что раньше воевало врозь,
по-своему ярясь и холодея, –
стихи, Моссад, Россия, Иудея,
двадцатый век и двадцать первый век,
и прошлая – лесов, полей и рек,
и эта – мóря и полупустыни.
И думаешь, чего желать ещё,
но вдруг услышишь – друг ли, имярек
надышит с пылу: «Слава Украине!»,
и хочется спросить: «Не горячо?»
И некому сказать? Ну я скажу
за весь Ерушалаим и Текоа,
не за Одессу, ничего такого,
а тот же Харьков – довоображу
по привокзальной площади, куда я
в отсутствие других неважных дел
из поезда однажды выходил
и видел дожидавшихся трамвая.
Простую мысль домысливал одну я
и, подходя к земному рубежу,
я так скажу, пока еще рифмуя:
Благословенья посылает впрок
единый Бог, русско-еврейский Бог –
на идише, иврите, малоросском…
И ласковый струится ветерок
к оливам нашим и опять к берёзкам,
туда, сюда, дорога далека.
Рукою машет небесам солдат.
Не останавливаются. Закат
подкрашивает алым облака.
На землю опускается шабат
или возносится над перекрёстком.