Из истории создания Еврейского университета в Иерусалиме
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 54, 2016
ОТ
ПРАЖСКОГО РАВВИНА
ДО ГЁТТИНГЕНСКОГО ПРОФЕССОРА
В первой трети XX века в Гёттингенском
университете имени Георга-Августа о профессоре Ландау ходили легенды. Он
прославился не только блестящими математическими результатами, еще более
известен он безжалостной требовательностью к строгости доказательств. Если он
видел необоснованное утверждение или неоправданно сложный логический путь к
цели, его критика становилась убийственной.
Требовательность к себе и другим у
Эдмунда Ландау не знала компромиссов. Он не принимал на веру ни одно допущение,
часто находя ошибки в рассуждениях своих коллег. Естественно, такие черты не
добавляли ему друзей, но математики уважали его за научную честность и
несомненный дар ученого.
Сам он всегда внимательно относился
к деталям, тщательно проверял каждый логический шаг рассуждений, не жалел
времени на поиски более простого пути к результату. Кроме того, Ландау известен
своей энциклопедической
образованностью: в тех областях
математики, в которых работал, он знал практически все результаты, где бы они
ни были опубликованы. Редко кто мог ему возразить по существу.
Наиболее важные результаты он
получил в теории чисел, где решил проблему Гильберта, и в теории аналитических
функций, в которой сформулировал и доказал носящую его имя теорему. Он член
Берлин-Бранденбургской академии наук (BBAW), был избран во многие европейские
научные общества. С 1924 года Ландау – иностранный
член-корреспондент Российской Академии наук, а с 1932 года – иностранный член АН СССР.
Так называемые
символы Ландау («о» большое и «о» маленькое) знают не только
математики, но и многие физики и инженеры. Можно сказать, что и вся судьба его – профессора-еврея в Третьем рейхе – стала в определенном
смысле символом времени.
Знаменитый математик родился в
Берлине 14 февраля 1877 года в обеспеченной еврейской семье с богатой историей.
Его мать –
Йоханна
Якоби –
происходила
из семьи знаменитых берлинских банкиров. Отец Эдмунда – тайный советник Леопольд Ландау
(1848–1920) – известный
профессор-гинеколог, оставивший свой след в медицине. О
его квалификации красноречиво говорит тот факт, что ему было доверено лечение
женской половины прусской королевской семьи. Тогда еще врач-еврей в королевском
дворце никого не удивлял. Семья Ландау жила на широкую ногу, в их доме
насчитывалось шесть слуг.
Как и большинство немецких евреев
кайзеровской Германии, Леопольд Ландау сочетал в себе немецкий патриотизм и
неравнодушие к делам еврейским. Тогда еще между этими чувствами не наблюдалось
пропасти, которую принес с собой нацизм. Профессор поддерживал Берлинскую
академию наук по иудаике, основанную в 1919 году, а также ряд сионистских
проектов, в частности открытие еврейской школы в Палестине. Леопольд помогал
еврейским студентам, приезжавшим на учебу в Германию. Среди них оказался и Хаим
Вейцман, останавливавшийся в Берлине в 1902 году. Хаим Вейцман стал
впоследствии крупным химиком, активным сионистом и первым президентом
государства Израиль. Эта встреча повлияла и на судьбу Эдмунда Ландау.
Юный Ландау рано проявил
математические способности. Рассказывают, что ребенком трех лет он ехал с
матерью в городском экипаже, и мать забыла там зонтик. Услышав причитания
матери, ребенок тут же назвал номер экипажа – 354, и зонтик быстро
нашли.
Эдмунд учился в знаменитом
Французском лицее в Берлине и окончил его в 16 лет, на два года раньше
положенного. В разные годы в этом лицее учились многие известные люди, среди
них Виктор Клемперер, Курт Тухольский, Вернер фон Браун… Об уровне
преподавания можно судить по тому, что среди школьных учителей Ландау значился
профессор Фердинанд Линдеман, доказавший в 1882 году трансцендентность
числа Пи,
другими словами – неразрешимость классической проблемы квадратуры круга.
После лицея Эдмунд изучал математику
в Берлинском университете и уже в двадцать два года защитил диссертацию по
теории чисел. Его научным руководителем стал знаменитый Фердинанд Георг
Фробениус, известный своими работами по теории матриц и теории конечных групп.
Помимо научной работы Ландау всегда
интересовался математическими ребусами и головоломками. Перед защитой
диссертации он опубликовал две книги по математическим проблемам шахмат.
В июне 1900 года Эдмунд написал
письмо Давиду Гильберту в Гёттинген, где в общих чертах рассказал об идеях
доказательства одной важной теоремы из области алгебраических числовых полей.
Этот результат вместе с другими работами по рядам Дирихле и аналитической
теории чисел вошли в его вторую докторскую работу, которую он защитил в 1901
году, всего через два года после первой. Фробениус относился критически к новым
областям, в которых работал его бывший ученик, но Эдмунд Ландау уже уверенно
шел своим путем. Из диссертации Ландау и выросло решение одной из двадцати трех
проблем Гильберта, которые великий математик оставил в наследство двадцатому
веку.
С 1899 по 1909 годы Ландау
преподавал в Берлинском университете в должности приват-доцента. В этот период
он работал очень интенсивно, в 1904 году список его научных публикаций
насчитывал 27 работ, а к 1909 году это число возросло до 70. Но научных и
педагогических заслуг было мало для того, чтобы реализовать мечту каждого
ученого –
стать
полным профессором. И хотя в университете не раз появлялась профессорские
вакансии, заветную должность Ландау получить в Берлине не удавалось – сказывались традиционно
сильные антисемитские предрассудки. Если бы не смелость и принципиальность
Феликса Клейна – главы гёттингенской
математической школы – и его единомышленника,
влиятельного министерского чиновника Фридриха Альтхоффа, неизвестно, когда бы
Ландау смог подняться на высшую ступеньку научной иерархии.
В 1905 году Эдмунд женился на
Марианне Эрлих, дочери великого Пауля Эрлиха, получившего в 1908 году вместе с
Ильей Мечниковым Нобелевскую премию по
медицине за работы по исследованию механизмов иммунитета. Пауль Эрлих учился в
университете вместе с Леопольдом Ландау и жил неподалеку, неудивительно, что их
дети познакомились и поженились.
Как и Леопольд Ландау, Эдмунд всегда
интересовался иудаизмом. По свидетельству Маттиаса, сына Эдмунда, в начале
двадцатого века его отец считался единственным профессором-евреем в Гёттингене,
регулярно посещавшим синагогу [1] … До Ландау религиозная
еврейская община в Гёттингене могла похвастаться только членством первого
еврейского профессора в немецких университетах Морица Абрахама Штерна,
получившего свою должность в 1859 году одновременно со знаменитым Бернхардом
Риманом.
В двадцатых годах Эдмунд Ландау
добавил к данным ему при рождении именам Эдмунд Георг Герман древнееврейское
имя Йехезкель (Иезекиль) в память о дальнем родственнике, знаменитом пражском раввине, прославившемся своей книгой «Ха-нода
бе-Иегуда». Йехезкель Ландау (Yehezqel Landau, 1713–1793) [2] приобрел широкую
известность благодаря борьбе с «еврейскими ересями» – саббатианством и франкизмом.
ЕВРЕЙСКИЙ
УНИВЕРСИТЕТ: ЗАМЫСЕЛ И ВОПЛОЩЕНИЕ
Эдмунд Ландау сыграл заметную роль в
становлении Еврейского университета, созданного в двадцатых годах двадцатого
века в Иерусалиме. Когда Гитлер пришел к власти, многие ученые из Германии
нашли спасение в этом университете, получив там должности преподавателей или
исследователей. Первым немецким математиком, ставшим профессором в Иерусалиме,
оказался именно Эдмунд Ландау.
Двенадцать камней в основание
университета заложил в 1918 году на горе Скопус к северу от Старого города
Иерусалима будущий первый президент Израиля Хаим Вейцман.
Строительство первых корпусов было закончено к началу 1925 года, и первого
апреля состоялась церемония открытия, на которой председательствовал английский
министр иностранных дел Артур Джеймс Бальфур,
автор знаменитой декларации, носящей его имя. Идею создания университета
поддержал главный раввин Палестины Авраам Ицхак Коэн Кук. В Совет директоров
(правление) университета вошли такие выдающиеся ученые, как Альберт Эйнштейн,
Зигмунд Фрейд, Мартин Бубер…
Место математики в структуре нового
университета определилось не без влияния Эдмунда Ландау.
В марте 1920 года в Лондоне собрался
Исполнительный комитет Всемирной сионистской организации. Членам комитета был
предложен подготовленный при непосредственном участии Хаима Вейцмана специальный
меморандум на двух языках – английском и иврите.
Меморандум назывался «Доклад о подготовке университета в Иерусалиме». Его авторы стремились перевести
общие пожелания о создании Еврейского университета, высказанные еще на первом
сионистском конгрессе в Базеле в 1897 году, в конкретную программу действий.
Для этого необходимо было решить, какие науки будут в университете развиваться,
из каких научно-исследовательских институтов он будет состоять, на каких
принципах будет вестись преподавание.
Меморандум предлагал создать в
Еврейском университете в Иерусалиме (сокращенно ЕУИ) несколько автономных,
независимых друг от друга научно-исследовательских институтов по естественным
наукам, медицине и иудаике. Предполагалось, что институты физики, химии и
микробиологии должны стать ядром факультета естественных наук. Подчеркивалось,
что исследования на этом факультете, как и научная работа в области медицины,
не должны считаться второстепенными по сравнению с изучением еврейской истории
и традиции.
Другим важным принципом,
сформулированным в Меморандуме, было требование начать обучение студентов
только после того, как в университете наладится исследовательская работа.
Институты должны сначала заслужить репутацию первоклассных научных центров, что
создаст необходимую академическую атмосферу в Палестине и не позволит
университету скатиться на уровень второсортного учебного заведения, которых так
много в слаборазвитых странах, особенно на Востоке. Особенно подчеркивалось,
что институты в своих исследованиях должны всячески избегать узости тематики и,
несмотря на ограниченность ресурсов, стремиться к уровню ведущих академических
центров.
Примерно то же говорил спустя пять
лет Хаим Вейцман на торжественной церемонии открытия Университета первого
апреля 1925 года: «Мы приложили все силы к тому, чтобы наш университет заслужил
уважение и добился подобающего места в общем рейтинге научных учреждений» [3] .
Здесь стоит подчеркнуть, что в
Меморандуме, разработанном в 1920 году, нет ни слова об институте математики.
В планах устроителей университета
математика не рассматривалась как приоритетное направление научной деятельности
и обучения студентов. И тем не менее через три года после
торжественного открытия Еврейского университета в Иерусалиме был создан
математический институт, чья деятельность была целиком связана именно с чистой
математикой, хотя ориентация на приложения была ведущей идеей для других институтов.
Что это,
задуманное развитие проекта или игра случая, результат столкновения различных
интересов участвовавших в организации университета лиц и партий? Чтобы ответить
на эти вопросы, нам придется немного подробнее рассмотреть историю создания
Института математики имени Альберта Эйнштейна в составе ЕУИ.
Примерно за год до официального
открытия университета в Иерусалиме американский еврей Филип Ваттенберг (Philip
Wattenberg) пожертвовал новому учебному заведению довольно крупную сумму денег.
Условие, которое поставил Ваттенберг основателям ЕУИ, было простое: деньги
должны пойти в специальный фонд для строительства института, который будет
назван в честь Альберта Эйнштейна. Щедрый филантроп хотел навечно соединить
свою фамилию с именем великого физика.
Ваттенберг сказал: «Связать свое имя
с Еврейским университетом и с Альбертом Эйнштейном – это, без сомнения, самый
легкий способ обрести бессмертие».
Организаторы приняли условия
Ваттенберга, и уже на торжественной церемонии открытия в апреле 1925 года был
заложен первый камень в основание Физико-математического института имени
Эйнштейна.
На открытие университета был
приглашен и профессор Гёттингенского университета Эдмунд Ландау. Хотя в то
время он уже был одним из наиболее уважаемых математиков своего поколения, не
это было главной причиной приглашения. Более существенным оказались давние
дружеские связи отца Эдмунда – тайного советника
Леопольда Ландау – и руководителя Всемирной
сионистской организации Хаима Вейцмана. Сыграл свою роль и тот факт, что Эдмунд
был зятем нобелевского лауреата по медицине Пауля Эрлиха. Знакомство Ландау с
идеей ЕУИ началось до Первой мировой войны, когда планы создания университета в
Иерусалиме были еще очень зыбкими и неопределенными.
В 1913–1914 годах Хаим Вейцман
старался привлечь Пауля Эрлиха к проекту будущего университета. В то время
Эрлих был, вероятно, наиболее известным, влиятельным и уважаемым из еврейских
ученых, работавших в Германии. Естественно, что Вейцман искал подходы к Эрлиху
через своего старого знакомого Леопольда Ландау и его сына Эдмунда. И эта
тактика увенчалась успехом: Эрлих согласился с идеей создать в Палестине аналог
Пастеровского института, который должен был стать важной частью будущего
университета. Эти планы нашли и материальную поддержку: барон Эдмонд де
Ротшильд из Парижа согласился финансировать проект. Казалось, идея Вейцмана
должна вот-вот реализоваться. Но тут разразилась Первая мировая война, и планы
строительства нового медицинского института, как и всего Еврейского
университета в Иерусалиме, пришлось отложить на
послевоенное время.
Леопольд Ландау сам, как мог,
помогал развитию еврейской жизни в Палестине и старался убедить своего
сына поддержать Вейцмана в его усилиях создать там Еврейский университет.
Нет фактов, доказывающих, что уже
тогда Эдмунд Ландау собирался сам участвовать в работе ЕУИ. Но после смерти
отца в 1920 году активность гёттингенского профессора в палестинских
академических делах стала весьма заметной. Он не только стал членом
попечительского совета будущего университета, лично занимался после смерти
Феликса Клейна приобретением его библиотеки для ЕУИ, но и принял участие в
подготовке физико-математического выпуска журнала «Записки иерусалимского
университета и библиотеки» [4] , вышедшего в свет первый
раз в 1923 году в Берлине под редакцией Альберта Эйнштейна. Издателю этого
многоотраслевого научного журнала Иммануилу Великовскому, разностороннему человеку
с дипломом врача, незадолго до того эмигрировавшему из России, удалось привлечь
к работе над журналом первоклассных ученых из разных стран. В редакционную
коллегию журнала входили ведущие математики того времени: Эдмунд Ландау
(Германия), Жак Адамар (Франция), Туллио Леви-Чивита (Италия). Физиков в
редколлегии представлял сам Альберт Эйнштейн, биологов и врачей – Август фон Вассерман и
Александр Безредка, философов – Эрнст Кассирер… Журнал
Иммануила Великовского, хотя и не связанный прямо с проектом ЕУИ, был важным
шагом к тому, чтобы идея университета воплотилась, в конце концов, в реальность
на горе Скопус.
Статьи в журнале Scripta Universitatis
печатались на языке оригинала с обязательным переводом на иврит. Ландау уже
тогда начал систематически изучать этот язык, по крайней мере в части
математической лексики и правил написания математических терминов. Надежным
помощником профессора в изучении иврита оказался его ученик и ассистент
Беньямин Амира, родившийся в России и выросший в Палестине. Эдмунд Ландау
твердо знал одну из аксиом Еврейского университета в Иерусалиме: преподавание должно вестись только на
святом языке. И когда профессор из Гёттингена приехал в Иерусалим с лекциями,
он, в отличие от многих своих коллег, был достаточно подготовлен, чтобы
выражать свои мысли на иврите.
Письма Ландау из Иерусалима
показывают, что он все больше проникался сионисткой идеологией, все сильнее
ощущал себя евреем. Письма написаны на иврите, даты указаны по традиционному
еврейскому календарю, Иерусалим постоянно называется Святым городом, а подпись
под письмом выглядит вполне по-еврейски: Йехезкель а-Леви (Yehezqel ha-Levi).
Такая основательная подготовка показывает,
что Ландау рассматривал свою будущую работу в Иерусалиме как вполне реальную
для себя возможность. И первые же его шаги на Святой земле показали, что к такой
возможности профессор относится совершенно серьезно.
ИНСТИТУТ
МАТЕМАТИКИ: ЭВОЛЮЦИЯ ИДЕИ
Свою первую лекцию второго апреля
1925 года Эдмунд Ландау прочитал в Иерусалиме на святом языке. Лекция
называлась «Решенные и нерешенные проблемы элементарной теории чисел» и
состоялась на следующий день после торжественного открытия Университета. А еще через
день профессор выступил во время символической закладки камня в фундамент
нового Физико-математического института имени Эйнштейна. И это выступление
приглашенный гёттингенский математик сделал на иврите.
Несмотря на солидную подготовку к
поездке в Иерусалим, из текста приветствия Ландау видно, что в 1925 году он еще
не представлял себе ясно, какое место в новом университете он может занять.
Поэтому почетный гость церемонии поддержал предложение отцов-основателей
объединить физику и математику под одной крышей. Напомним, что самому Ландау
всегда был присущ строгий «берлинский» математический стиль, бескомпромиссный
пурист даже к приложениям своей науки относился свысока, насмешливо называя
любую работу по прикладной математике «смазкой» (Schmieröl). Сам
термин появился в лексиконе Ландау после того, как он прослушал защиту одной
диссертации, выполненной под руководством Людвига Прандтля, директора
основанного им в Гёттингене Института гидро- и аэродинамики, входящего в
систему академических институтов, объединенных под эгидой Общества имени
кайзера Вильгельма.
Тем более странно было слышать в
приветствии гёттингенского гостя такие слова о физике и математике: «В
большинстве европейских университетов эти две сферы деятельности не могут быть
объединены под одной крышей, так как области приложений каждой из них стали
поистине безбрежными. Но здесь, в Иерусалиме, мы собираемся создать новый
университет и можем заложить камень в фундамент здания, в котором будут
развиваться обе эти науки, имеющие очень много общих точек».
Буквально через пару дней, когда
стало ясно, что именно Ландау будет представлять математику в этой
физико-математической структуре, он резко изменил свое мнение и стал настаивать
на том, чтобы здание, построенное на деньги Ваттенберга, принадлежало бы только
Институту математики имени Эйнштейна, а Институт физики должен размещаться в
своем, отдельном доме. К счастью, у Филипа Ваттенберга нашлись деньги и на
новое здание (совместное пожертвование с Дорой Шапиро) [5] , так что здание
Физического института в Иерусалимском университете стоит независимо от
Института математики.
В приветственном выступлении Ландау
3 апреля 1925 года прозвучали еще две темы, по-видимому, давно его
интересовавшие, – евреи и математика, а
также значение чистой науки: «Что касается самой математики, хорошо известна та
роль, которую играют в этой науке евреи из европейских стран; я бы хотел
надеяться, что в стенах этого здания, которое мы сейчас начали возводить, евреи
покажут свои способности в форме открытий и изобретений, имеющих теоретическое
и практическое значение. Мы хотим, чтобы это сооружение подтвердило огромную
пользу чистой науки, не признающей никаких границ между нациями; наша горячая
надежда состоит в том, чтобы одобрение этой идеи распространилось из Сиона как
можно дальше и проникло в сердца тех, кто сегодня придерживается другого
мнения».
Через десять дней после церемонии
открытия университета в Иерусалиме два руководящих органа – Совет директоров под
управлением Хаима Вейцмана и Попечительский Совет, руководимый
Альбертом Эйнштейном, – приняли решение о создании
института чистой математики вместо планировавшегося физико-математического
института. Это решение, без сомнения, связано с готовностью Ландау приехать в
Иерусалим для руководства этим институтом и чтения лекций, хотя в протоколе
совместного заседания Правления университета и Ученого Совета от 12 апреля 1925
года приведены другие аргументы: «Доктор Вейцман предложил создать институт
чистой математики. Начальный штат института должен состоять из одного
профессора и двух ассистентов… Это должно и может быть сделано немедленно,
так как такое решение больше всего подходит еврейской натуре, не требует
больших затрат и имеется возможность пригласить в штат первоклассных ученых и
преподавателей. Правление делегирует д-ру Вейцману и д-ру Магнесу полномочия
предложить профессору Ландау пост руководителя Института чистой математики».
По поводу приведенных обоснований
стоит сделать пару замечаний. Упоминание о том, что чистая математика «подходит
еврейской натуре», есть дань распространенным в начале двадцатого века
дискуссиям о «сверхсклонности» евреев к абстрактному мышлению. Из подобных
взглядов родилась впоследствии идея «еврейской математики», которой
противостоит «немецкая математика», на чем настаивал Людвиг Бибербах и его
национал-социалистические единомышленники.
Стоимость любого проекта для
администрации Еврейского университета была существенным фактором – денег, полученных от жертвователей, всегда не
хватало. Так и Альберт Эйнштейн предлагал сначала в ЕУИ развивать теоретическую
физику, не требующую больших затрат, а экспериментальную отложить на потом,
когда для этого появятся материальные предпосылки.
Такого же мнения был и Эдмунд
Ландау. В своих воспоминаниях канцлер Еврейского университета Иегуда Магнес
цитировал гёттингенского профессора: «Математика –
это самая дешевая и самая еврейская наука» [6] .
Ландау уведомил Попечительский совет и Правление
университета о своем согласии еще раз приехать в Иерусалим, чтобы открыть
Институт математики, но приглашение требовало соблюдения академических
формальностей. Только через год, на следующем объединенном заседании
руководящих комитетов университета в Лондоне, в начале августа 1926-го, знаменитый французский
математик Жак Адамар, привлеченный Вейцманом к работе в Совете директоров еще в 1914 году,
предложил «пригласить Ландау,
чтобы открыть институт и руководить его работой». Это предложение было
принято, и только тогда председательствующий направил Ландау официальное
приглашение.
Эдмунд информировал своих коллег,
что запросит у администрации Гёттингенского университета длительный отпуск,
который, как он надеется, будет ему предоставлен.
Не дожидаясь открытия Института
математики в Иерусалиме, Ландау позаботился о его библиотеке. С помощью профессора Еврейский
университет купил огромное собрание книг недавно скончавшегося гёттингенского
патриарха Феликса Клейна. Главным помощником Ландау выступал упомянутый выше
его ассистент Беньямин Амира, ставший впоследствии первым штатным сотрудником
иерусалимского Института математики имени Эйнштейна.
Беньямином Амира подготовлены и
первые документы нового института, в частности проект его штатного
расписания. По предложению Ландау в него должны были входить один профессор по
чистой математике, один доцент, читающий лекции в соответствии с общим планом,
и один библиотекарь, ответственный также за собрание учебных пособий. И библиотекарь,
и доцент должны кроме выполнения своих учебных обязанностей
помогать профессору в научной работе.
Путь к созданию Института математики
при Еврейском университете был открыт.
НАЧАЛО
ЗАНЯТИЙ
Регулярные занятия в Еврейском
университете начались в 1927–1928 учебном году. Тогда
штат университета насчитывал около тридцати преподавателей, занимавшихся с
более чем 140 студентами. Примерно три десятка из них собирались изучать
математику. И хотя Математический институт официально еще не был открыт, первые
лекции по физике и математике были уже прочитаны за несколько лет до начала
нормальных занятий.
Самую первую лекцию по физике за два
года до официального открытия университета прочитал Альберт Эйнштейн в 1923
году. Лекция началась несколькими фразами на иврите, на котором в дальнейшем
должно было вестись преподавание. Великий физик передал Еврейскому университету
все права по использованию его имени, а также завещал свой архив.
Подготовительные лекции по математике читались Беньямином Амира в
1926–1927 учебном году. Однако
официальное открытие Института математики стало возможным только после приезда
в Иерусалим его первого директора Эдмунда Ландау, который появился в Святом
городе с семьей летом 1927 года, чтобы в предстоящем учебном году начать
регулярные занятия со студентами.
Следует подчеркнуть, что многие
известные люди помогали создавать Еврейский университет. Членами Ученого совета помимо Эйнштейна были видные ученые, уже
упомянутые математики Жак Адамар, Туллио Леви-Чивита, голландский физик Леонард
Орнштейн [7] … Но лишь Эдмунд Ландау
не только участвовал в торжественной церемонии открытия университета, но сделал
еще более решительный шаг – отправился в Иерусалим
читать там лекции и вести семинарские занятия со студентами.
Приезду профессора предшествовали
очень нелегкие и длительные переговоры с руководством университета. В
утомительной «торговле» с Магнесом Ландау не столько заботился о своем
материальном положении (ясно было, что гёттингенских условий никто в Иерусалиме
ему не обеспечит), сколько требовал свободы в выборе курсов и независимого
положения в университете. Гёттингенский профессор видел себя главой Института
математики, как это ему обещали в самом начале переговоров. Преподавание должно
вестись на самом высоком уровне, как на математических факультетах передовых
тогда центров математической мысли – Гёттингена и Парижа.
В основе математического образования
должны были лежать серьезные курсы анализа, дифференциального и интегрального
исчисления, аналитической геометрии,
теории чисел, основ линейной и общей алгебры… Для углубленного изучения
математики Ландау планировал читать студентам функциональный анализ и теорию
функций, дифференциальные уравнения, тригонометрические ряды и аксиомы
геометрии. В соответствии со вкусами аудитории он собирался предложить и более
специальные курсы лекций и семинаров: по группам Галуа, теории вероятностей,
вариационному исчислению, теории множеств, проективной геометрии и
аналитической механики.
Первоначальное правило, закрепленное
в Меморандуме 1920 года, о том, что преподавание студентам должно начаться
только после того, как наладится серьезная научно-исследовательская работа в
университетских институтах, в учебном 1927–1928 году было
подкорректировано. Изменения коснулись факультета гуманитарных наук, где было
разрешено немедленное обучение студентов, не дожидаясь соответствующего уровня
научных исследований в подчиненных ему институтах. Эйнштейновский институт математики
(сокращенно ЭИМ) на первых порах входил в
состав этого факультета, пока не был официально создан факультет естественных
наук и математики. Поэтому прием студентов на обучение в ЭИМ был объявлен,
примерно тридцать юношей и девушек прошли специальную отборочную комиссию и
были зачислены в студенты. Отборочная комиссия потребовалась потому, что
количество желающих заниматься математикой превысило все мыслимые границы.
Иегуда Магнес в одном из публичных выступлений пожаловался: «Как
сильно увлечен еврейский мозг математикой! Для нас было невозможно допустить к
занятиям в ЭИМ всех блестящих юношей и девушек, желавших посвятить себя этой
науке».
Первый учебный год Ландау
распланировал так. Сам он должен был читать два курса – теория чисел и основы
анализа –
и
вести семинары по ним (по часу в неделю) совместно с доктором Беньямином Амира. Тот читал еще
курс дифференциального и интегрального исчисления (по шесть часов в неделю). Штатных
сотрудников для выполнения всех учебных заданий года не хватало, и Ландау
привлек трех внештатных преподавателей, живших в Иерусалиме или недалеко от
него. Главным критерием было личное знакомство профессора с
ними, еще по совместной работе в Гёттингене.
Одним из этих внештатных лекторов
была Дивша Амира (Divsha Amira, урожденная Этин, Etin), жена Беньямина и сама
блестящий математик. Эдмунд Ландау определял ее как «единственного геометра» в
Святой земле. Дивша окончила
гимназию имени Герцля в Тель-Авиве в 1914 году, а к моменту начала работы в ЕУИ
преподавала математику в Еврейской гимназии в Иерусалиме [8] . Докторскую степень она
получила в Гёттингене, где ее руководителем был сам Эдмунд Ландау, а потом
несколько лет преподавала в Женеве. В Еврейском университете ей поручили чтение
различных курсов по геометрии. Через несколько лет, в 1938 году, она
опубликовала первый на иврите школьный учебник своего любимого предмета,
основанный на аксиоматическом подходе, впервые предложенном Давидом Гильбертом
в знаменитой книге «Основания геометрии» [9] , вышедшей в 1899 году. В
1963 году Дивша опубликовала расширенный вариант своего учебника.
Вторым преподавателем, которого
привлек в ЕУИ Эдмунд Ландау, был Исаак Шёнберг (Isaac Jacob Schoenberg, 1903–1990), которого все
знакомые звали «Изо». Он был родом из Румынии, окончил в 1922 году университет
в городе Яссы. Затем в течение нескольких лет продолжал образование в Берлине и
Гёттингене, где слушал лекции Ландау. Диссертацию защитил в Ясском университете
в 1926 году, после чего на короткое время оказался в Иерусалиме, куда всегда
стремились его родители, пламенные
сионисты. Ландау поручил Исааку чтение лекций по алгебре и теории детерминантов
(четыре часа в неделю), а также
вместе с Беньямином Амира проведение семинаров по алгебре и геометрии (два часа в неделю).
Однако долго преподавать в Еврейском
университете Шёнбергу не пришлось. Он познакомился с дочерью Ландау Шарлоттой,
вскоре они поженились и отправились в США, где Изо сделал яркую
математическую карьеру. Занятное подтверждение известной шутки Норберта Винера
«о совершенно особой форме наследования математических
способностей,
передающихся обычно не от отца к
сыну, а от
тестя к зятю» [10] . Кстати, это был не
единственный «математический брак» в семье Шёнбергов. Сестра Исаака стала женой
другого известного математика Ганса Радемахера (Hans Rademacher, 1892–1969), тоже студента
Эдмунда Ландау и Германа Вейля. Хотя у Ганса Радемахера не было ни капли еврейской
крови, он тем не менее бежал от нацистов в 1934 году, так
как был убежденный пацифист и противник гитлеровского режима. Да и брак с
еврейкой ему, как и Герману Вейлю, не сулил в Третьем рейхе ничего хорошего.
Третьим внештатным преподавателем в
Эйнштейновском математическом институте стал Зеев Хайес (Zeev Chajes), который
тоже учился у Ландау в Гёттингене, после чего был принят на работу в
Черновицкий университет, но не смог там долго оставаться из-за невыносимой
антисемитской атмосферы. Зеев переехал в Иерусалим и вел занятия на семинаре
для учителей, проводимом партией религиозных сионистов Мизрахи. В Еврейском
университете Хайес вел вместе с Беньямином Амира семинары по дифференциальному
и интегральному исчислению (два часа в неделю).
Штат Института математики
для первого года занятий был сформирован, и ничто, как казалось, не могло
помешать Эдмунду Ландау методично и целеустремленно выводить ЭИМ на передовые
позиции в мировом математическом образовании. Ведь именно такую цель ставили перед
ним отцы-основатели Еврейского университета. Да и сам честолюбивый профессор не
удовлетворился бы меньшей задачей. Однако жизнь, как всегда, внесла в хорошо
продуманный сюжет свои коррективы, и результат получился
далеким от ожидаемого.
Волею обстоятельств ученый оказался
в центре интриги, в которой смешались и борьба за власть, и престиж ученого.
Главными действующими лицами здесь стали, с одной стороны, канцлер университета
Иегуда Магнес, а с другой – Альберт Эйнштейн и Хаим
Вейцман. Эдмунд Ландау оказался разменной фигурой в этой игре, с чем он
согласиться не мог.
Но начало казалось обнадеживающим.
После трудных переговоров с канцлером большинство условий, выдвинутых Ландау,
было принято, и регулярные лекции в Эйнштейновском институте математике в новом
учебном году начались, Ландау вновь появился на
кафедре перед иерусалимскими студентами. Одна из его учениц – Дина Нойман-Харари – вспоминает, что у профессора сложились
теплые отношения с группой студентов, которых он даже принимал у себя дома. Но
этим лекциям не было суждено продлиться долго.
ЖЕРТВА
ИНТРИГИ
Долгое время, вплоть до середины
тридцатых годов, Еврейский университет в Иерусалиме не имел назначенного или
избранного научного руководителя, например, ректора, как принято во многих
странах. Существовало несколько управляющих органов, но ни один из них не мог
взять на себя все ректорские функции.
Хаим Вейцман, который в то время жил
и работал в Лондоне, считался главой Правления (Совета директоров, или
Исполнительного комитета) и президентом университета. Альберт Эйнштейн,
назначенный в 1917 году директором Института физики Общества имени кайзера
Вильгельма в Берлине, считался одновременно председателем Ученого совета Еврейского
университета. Практически руководил всей работой ЕУИ Иегуда Магнес,
единственный из руководства университета постоянно живший в Иерусалиме. Несмотря на отсутствие академических титулов и
званий, он в должности канцлера фактически управлял всей текущей работой
нового учебного заведения.
В отсутствие Вейцмана и Эйнштейна
всеми финансовыми потоками, направленными на строительство университета,
распоряжался единолично Магнес. Он же управлял растущим хозяйством на горе
Скопус. Скромная хозяйственная должность канцлера фактически объединила функции
ректора и президента, что не могло не беспокоить отцов-основателей. Магнес
единолично принимал принципиальные решения, определяющие будущее уникального
учебного заведения, а цена ошибки могла стать очень высокой. Вейцман и Эйнштейн
не собирались перекладывать на плечи бывшего реформистского раввина из США
такую ответственность. Выход виделся в создании еще одной руководящей должности – ректора университета,
который смог бы разделить власть и ответственность с канцлером. Неожиданно для
себя одним из претендентов на новую должность оказался Эдмунд Ландау.
Гёттингенский математик прибыл в
Иерусалим в качестве «приглашенного профессора» – так значилась его
должность в контракте. Это подразумевало временный характер его деятельности в
университете. По-видимому, перспективы развития нового Института математики так
увлекли Ландау, что он вскоре после прибытия обратился к руководству
университета зачислить его на постоянную профессорскую должность. Новая должность давала бы
ему не только некоторое дополнительное материальное вознаграждение, она
предоставляла большую свободу принятия решений в качестве директора Института.
Сейчас же он как по любой мелочи, так и по принципиальным вопросам должен был
обращаться к канцлеру. Просьба Ландау так и осталась без ответа – Магнес не желал ни с кем
делиться даже крохами своего влияния. Зато Эдмунд понял, насколько ограничены
его возможности номинального главы института, которому на деле не предоставлено
никаких прав. Это, естественно, злило привыкшего к немецкому порядку ученого.
Но и без того первые месяцы жизни и работы в Палестине выдались для Ландау
нелегкими.
Жена тяжело переносила климат
Иерусалима, строительство института математики затягивалось, хотя Эдмунду было
обещано, что к его приезду здание будет построено. В конце весеннего семестра
1928 года терпение профессора лопнуло, и он написал прошение об отставке. В нем
особо подчеркивалось, что институт так и не был достроен до последнего учебного
дня.
«Здание Эйнштейна-Ваттенберга»
строители сдали только к концу 1928 года. Тогда Ландау уже не было в
Иерусалиме, на торжественной церемонии открытия он не присутствовал,
ограничившись лишь приветственным письмом на иврите.
Тем не менее есть серьезные основания
полагать, что Ландау мог бы остаться профессором Еврейского университета, если
бы не идея Магнеса назначить его ректором.
Сам математик не стремился к
административной деятельности, в его письмах нет и намека на это. Если бы не Магнес, то
и вопроса о назначении Ландау ректором не возникло бы. Однако когда и Вейцман,
и Эйнштейн все настойчивее стали требовать введения должности научного главы
университета, Магнес счел кандидатуру далекого от политики Ландау самой
подходящей для того, чтобы сохранить все рычаги управления в своих руках.
Заодно и просьбы Ландау об укреплении его положения в университете будут
выполнены, так что профессору не на что будет жаловаться, а университету не
придется искать нового крупного математика.
Среди отцов-основателей университета
в Иерусалиме долгое время не было согласия, как будет называться должность
научного руководителя ЕУИ. Были голоса за немецкую модель с ректором,
английскую –
с
вице-канцлером, американскую – с президентом. Но в чем и
Вейцман, и Эйнштейн были едины, так это в том, что кандидатура Ландау не
годится для этой роли. Оба ученых понимали, что из-за своего характера
гёттингенский профессор не станет надежным противовесом самоуправству канцлера. Кроме того,
Эйнштейн считал область научных интересов Ландау слишком узкой и далекой от
приложений, поэтому предложение Магнеса было единодушно отвергнуто. При этом
оба ученых подчеркивали, что лучшего директора Института математики не найти, и
в письмах отмечали, что «профессора Ландау
нельзя обременять административными функциями».
Во главе университета
отцы-основатели хотели видеть молодого и энергичного человека, который мог бы
противостоять влиянию Магнеса. Их выбор пал на Зелига Бродецкого, профессора
прикладной математики в английском Лидсе. Бродецкий, как и Ландау, был членом
обоих руководящих комитетов университета – Правления и Ученого совета. Он родился в
украинском городе Ольвиополь, вместе с родителями ребенком эмигрировал в
Англию. Изучал математику и математическую астрономию в Кембридже и Лейпциге. В
1920–1949 годах занимал должность
профессора в Лидсском университете. С ранних лет Бродецкий был убежденным
сионистом. В 1928 году он стал членом
исполнительного комитета Сионистской организации Англии и вошел в правление
Еврейского агентства, возглавив его политический отдел в Лондоне. В 1948-м сменил Хаима Вейцмана на
посту президента Британской сионистской федерации.
Все переговоры и переписка о
назначении президента Еврейского университета в Иерусалиме велись секретно, но,
как известно, все тайное когда-то становится явным. Информация о том, что его
кандидатура отвергнута основателями университета, дошла до Ландау, и гордый
профессор немедленно разорвал все прошлые договоренности с ЕУИ и весной 1928
года вернулся с семьей в Гёттинген.
Не понравились закулисные игры с
назначением руководителя университета и второму кандидату. Когда Бродецкий
узнал, что был не единственной кандидатурой на пост научного руководителя
университета, то он отказался от предлагаемой должности.
Руководящие органы Еврейского
университета в Иерусалиме определились лишь семь лет спустя, когда профессор
Самуэль Хуго Бергман (Samuel Hugo Bergman) был назначен ректором, возглавив
недавно созданный сенат университета. Одновременно Магнес был назначен
президентом университета. Только после смерти Магнеса в 1948 году Бродецкий
стал вторым президентом ЕУИ.
КОЛЕСО
ИСТОРИИ
Среди публикаций Эдмунда Ландау нет
ни одной, написанной в период его пребывания в Иерусалиме. Это можно объяснить
новизной обстановки, грузом новых обязанностей, на него свалившихся,
необходимостью акклиматизации… Возможно также, что профессор слишком привык к
своему уютному гёттингенскому кабинету и не мог сосредоточиться в непривычных
условиях. Однако никто не слышал от него жалоб на непродуктивность
иерусалимского периода. Говоря о своем отъезде из Палестины,
Эдмунд скорее винил Магнеса в непродуманных
управленческих решениях, чем сетовал на свою неспособность заниматься
математическим творчеством в Святом городе.
От пережитых в Иерусалиме
неприятностей ученый быстро оправился, и его творческая продуктивность осталась
высокой. С 1928-го по 1933-й Ландау опубликовал около
сорока статей. Участие в работе Еврейского университета ученый не считал нужным
скрывать, в одной из статей он прямо об этом написал, включив в немецкий текст
даже несколько ивритских слов: «Этим
способом я доказывал теорему Пикара студентам первого
семестра в моих лекциях о “yesodot ha-’analizah”
(“элементы анализа”)
зимой 1927-28 учебного года в Иерусалимском университете и лекциях по теории
функций в зимнем семестре 1928-29 учебного года в Гёттингенском университет» [11] .
Определенно можно утверждать, что
пережитые Ландау трудности в Иерусалиме не повлияли на его чувство
ответственности за начатое дело. Находясь в Гёттингене, он по-прежнему следил
за учебными программами для студентов в
Эйнштейновском институте математики. Кроме того, он со всей серьезностью
подходил к выбору своего преемника на посту директора института. В письме
руководству Еврейского университета, написанном на иврите сразу после
возвращения в Гёттинген, профессор обещал: «Я
надеюсь, что и отсюда смогу контролировать все математические дела, пока не прибудет
новый профессор. (Я оставил четкий план для трех курсов лекций –
д-ра Ш. [Шёнберга], д-ра Б. А.
[Беньямина Амира] и д-ра Д. А.
[Дивши Амира] – полностью,
со всеми деталями). И в будущем я буду тоже помогать, если в этом будет
необходимость».
Весенний семестр 1928 года прошел
четко по плану, оставленному Ландау.
Надо сказать, что такое «удаленное
директорство» не было единственным случаем в ЕУИ. Известный немецкий ориенталист Йозеф Горовиц из
Франкфурта-на-Майне в марте 1926 года стал
основателем и первым директором университетской Школы востоковедения. Прочитав
вводные лекции, он через несколько недель вернулся в Германию, оставив своим
помощникам детально разработанные учебные планы и темы для научных работ.
Горовиц руководил этими темами и контролировал учебный план на правах
«гостевого директора». Такое заочное руководство продолжалось несколько лет до
смерти ученого в 1936 году.
Ландау выбрал другой путь. Он решил
подобрать себе подходящую замену, чтобы Институт математики оставался в
надежных руках и начатое дело не
заглохло. И настойчивый профессор такую кандидатуру нашел: его преемником оказался
Адольф Абрахам Френкель из университета города Киля. История показала, что
выбор Ландау получился исключительно удачным, и ЭИМ стал одним из самых
уважаемых математических институтов в мире.
Сам же Эдмунд рассчитывал продолжить
свою профессорскую деятельность в благоустроенном и чинном академическом
Гёттингене. Но судьба оставила ему только пять спокойных лет.
В 1927 году нью-йоркская газета
«Еврейский народ», выходившая на идише, опубликовала заметку «Новые профессора
в Еврейском университете» [12] . В ней, в частности, был
такой фрагмент: «Катится колесо
истории. Примерно сто пятьдесят лет назад жил в Праге гаон рабби Йехезкель
Ландау, благословенна его память, называемый учеными “Нода
би-Йегуда (Noda bi-Yehuda)”.
Его сын рабби Шмуэль Ландау был известен как крупный ученый. Внук гаона “Нода
би-Йегуды”, рабби Моше Ландау,
написал книгу “Маарахей
Лашон (Ma’arakhey Lashon)”.
Сегодня все их потомки полностью или частично ассимилировались. Но и в наше
время среди потомков Ландау появляются гении. На этот раз –
современный гений. Один из четырех величайших
математических умов всего мира. Это профессор прославленного Гёттингенского
университета д-р Йехезкель Ландау, носящий имя своего пражского предка. В
предстоящий зимний семестр он будет читать лекции по высшей математике
студентам Еврейского университета в Иерусалиме. Он вернулся к своим корням, как
будто дух его великого прапрадеда силой привел его в Иерусалим. Как говорил сам
математик, в Иерусалиме он чувствует, что Тора исходит из Сиона. Профессор
Ландау достойно продолжает в Иерусалиме цепь, начатую его великим предком рабби
Ландау из Праги».
До сих пор не удалось выяснить, кто
были, по мнению автора статьи, остальные трое «величайших математических умов
всего мира». Но в принадлежности Ландау к славной четверке сомневаться не
приходится. И его роль в организации математического образования в Еврейском
университете трудно переоценить.
Создание университета в Иерусалиме
поддерживали многие выдающиеся ученые, начиная с Альберта Эйнштейна. Но, в
отличие от них, Эдмунд Ландау не ограничился помощью издалека и приветственными
заявлениями. Он оказался одним из немногих профессоров, кто приехал в Эрец-Исраэль не только на
торжественные церемонии, но для обычной ежедневной рутинной работы. Фактически
под влиянием Ландау был построен первый после официального открытия
университета учебный корпус – Эйнштейновский математический
институт.
Планы Ландау были грандиозны, он
собирался создать в Иерусалиме мировой центр чистой математики, столь близкой,
по его мнению, еврейскому духу. Он предложил даже провести на Святой земле Международный
математический конгресс, который должен был состояться летом 1928 года. Не вина
Ландау, что Магнес и другие члены правления Университета не поддержали
эту идею.
Все это говорит о том, что Ландау
рассматривал создание математического института в Иерусалиме как дело своей
жизни. Переходя
в иерусалимский университет, обеспеченный геттингенский профессор явно
жертвовал своим материальным положением. И не вина Ландау, что эта
жертва оказалась, в конце концов, не принятой университетом. Потеря такого
профессора оказалось, без сомнения, серьезной неудачей для ЕУИ.
Но и для Ландау возвращение в
Германию, готовую вот-вот оказаться во власти нацистов, тоже обернулось
трагедией. Знай он достоверно, что его ждет через пять лет в Гёттингене,
возможно, он повременил бы с отъездом из Иерусалима. Но судьба редко открывает
свои планы даже таким выдающимся мыслителям. Гениально ориентируясь в
математическом ландшафте, Ландау, как и тысячи его соотечественников, не увидел
страшную опасность грядущей катастрофы.
Близким другом Эдмунда считался Фриц
Ратенау, двоюродный брат знаменитого промышленника и политика, министра
иностранных дел в Веймарской республике Вальтера Ратенау. Во время одной из
встреч с математиком Фриц Ратенау предупредил его, что нацисты в случае победы
на выборах собираются организовать в живописной Люнебургской пустоши концлагерь
для евреев. Ответ Ландау наглядно демонстрирует не столько цинизм, сколько
наивность и неосведомленность в делах политических: «В
таком случае я немедленно зарезервирую для себя комнату с балконом на юг» [13] .
Жизнь
повернулась иначе. Когда нацисты пришли к власти, Эдмунд Ландау оказался в
числе первых гёттингенских профессоров, лишенных права преподавать. Большинство
из них власти уволили по новому закону «О восстановлении профессионального
чиновничества» от 7 апреля 1933 года. На Эдмунда Ландау, ставшего профессором
еще до Первой мировой войны, этот закон не распространялся. Но его лекциям
объявили бойкот пронацистски настроенные студенты, и профессор вынужден был
уволиться сам. Через пять лет он умер от сердечного приступа.
Сегодня
Эйнштейновский институт Еврейского университета в Иерусалиме входит в число
ведущих мировых математических центров. Именно об этом мечтал гениальный
потомок Нода би-Йегуды, стоявший у его истоков.
[1] Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press.
Princeton 2003. P. 454.
[2] По свидетельству
племянницы физика Льва Давидовича Ландау Эллы Рындиной, их род тоже восходит к
знаменитому пражскому раввину (см. ее статью в «Заметках по еврейской истории»
№ 12, 2008). Так что Эдмунд и Лев Давидович – отдаленные родственники.
[3] Цитируется по
статье Katz Shaul. Berlin
Roots – Zionist Incarnation: The Ethos of Pure Mathematics and the
Beginnings of the Einstein Institute of Mathematics at the Hebrew University of
Jerusalem. Science
in Context, 17 (1/2), 2004. Приведенные ниже выдержки из выступлений Ландау и
протоколы Правления ЕУИ взяты также оттуда.
[4] Название журнала
представлено на обложке на латыни: Scripta Universitatis atque Bibliothecae
Hierosolymitanarum.
[5] Curti Merle. American Philanthropy Abroad: A History. Transaction
Publishers, New Brunswick and Oxford, 1988. P. 326.
[6] Dissenter in Zion: From the Writings of Judah L. Magnes, edited by
Arthur A. Goren. Harvard University Press, Cambridge, Mass. 1982.
[7] Леонард Орнштейн (Leonard Salomon Ornstein, 1880–1941) – голландский физик. После нападения Германии на Голландию в 1940 году отказался эмигрировать
в США, чтобы сохранить свою лабораторию в университете. Однако был уволен
нацистами из-за еврейского происхождения и через полгода умер.
[8] Еврейская гимназия
в Иерусалиме была создана в 1908 году как часть сионистского проекта. Среди
основателей гимназии и первых учителей были Ицхак Бен-Цви, ставший впоследствии
вторым президентом Израиля, и его будущая жена Рахель Янаит.
[9] Hilbert David. Grundlagen der
Geometrie. Leipzig, B. G. Teubner, 1899.
[10] Винер Норберт. Я математик. М.: «Наука», 1967.
[11] Edmund Landau Collected Works. Edited by L. Mirsky,
I. J. Schoenberg, W. Schwartz and H. Wefelscheid. Volumes
1–9. Thales Verlag, Essen 1984, v. 9, № 220.
[12] Wallman, I. L. 1927. New Professors in the Hebrew University (Neye
profesoren in hebreishen universitet). Dos Yiddishe Folk 19(39):6 (2 December)
[Yiddish].
[13] Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press.
Princeton 2003. P. 455.