Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 53, 2016
* * *
Зелёный
свет тяжеловатый
Стекает
с дальнего ребра.
Приходит
друг одутловатый
И
говорит, что нам пора.
Куда?
Тебе потом расскажут,
А не
расскажут – всё равно,
Что
будет дальше, не покажут,
Да и
зачем тебе кино?
Тебе бы попрохладней пива,
Чтоб,
внутрь впустивши холода,
Заколыхалось
там лениво,
Как в
космос вмёрзшие суда.
Пускай
по льду они, поверху,
По
чёрной зелени скользнут,
Опаздывая
на поверку
На день,
на час, на пять минут,
На
незначительную долю,
На
толику заветных грамм,
На тот
глоток, что я позволю
Себе, а
недругу не дам.
* * *
Где хлеб
грядущий заморожен
В полях
невидимой войны,
Где
извлечён клинок из ножен,
Так и не
вложенный в ножны,
Кого ни
встретишь, все чужие,
Чухонским
идолам под стать,
И имя
звучное России
В глухих
снегах не прочитать.
Но что
начертано на ткани
И в
пышный герб помещено,
То не
рябит перед глазами
И не
сливается в одно.
И в этом
зеркале держава
Привычно
движется к концу,
Неважно,
влево или вправо,
И смерть
ей, кажется, к лицу.
* * *
А перед
ним бежали братья Гримм.
Куда?
Зачем? Да кто же знает это.
А лес
стоял, тяжёл, и недвижим,
И чёрен в ожидании рассвета.
Они бежали
в лес, туда, где спал
Сюжет
бродячий, с пожираньем тела,
Чтоб
разбудить его, чтоб он восстал,
Пока
опушка снов не поредела.
Он
узнавал немецкий лёгкий бег –
Бегут
все трое, и под ними снег
Так
остается чист и так нетронут,
Что
хочется свалиться на ночлег,
Покуда персонажи не
застонут
Перед
рассветом – мол, вставать пора,
Не то
разбудит смутная пора.
А сверху
видел всё Бог-Нахтигаль,
Он
отпускал, и снова настигал,
И вслед
свистел, и длительность погони
Нисколько
не была ему важна.
Завис он
над Шварцвальдом, как луна,
Как
тонкий серп на мутном небосклоне,
И это
было на исходе сна.
Проснись!
Проснись! Неужто дело в том,
Что писаны готическим шрифтом
Все эти
чащи, мельницы, овраги,
Все эти
клочья, ярусы, слои
И лес,
что не отбрасывает тени,
Торчащий в
непременном забытьи,
Как
вырезка из крашеной бумаги,
И эти,
там бегущие во тьме,
Выбрасывая
высоко колени,
Забытые,
постылые, ничьи,
Не
знающие истины и цели…
Остановиться
просто не умели,
И это
всё, что держится в уме.
ПРОЩАНИЕ С ДИВАНОМ
Продавленный,
протёртый и прожжённый,
Служил
диван нам двадцать с лишним лет,
И вот
стою как громом поражённый –
Выходит,
что дивана больше нет?
А что же
есть? Что нам теперь осталось?
На чём
сидеть, лежать, в конце концов?
На чём читать
оставшуюся малость –
Хотя бы
поучения отцов?
Другой
диван, что, никелем сверкая,
Ему на
смену едет издаля,
Из
Турции, да хоть и из Китая,
Нам не
заменит прежнего. И для
Воображенья
остаются только
Подушка,
возлежавшая на нём,
Да на
рябине вечная настойка,
Которой не
употребляют днём.
Прощай,
диван! Он растворился в дымке
Прощания
бесчисленных причин.
Осталась
только тень да фотоснимки,
Но и на
них он слабо различим.
* * *
…И крайняя звезда в конце
села,
как свет в последнем
домике прихода.
Рильке
Сад
тёмной сыростью пропах,
И суть
его темна,
Но не
живут там смутный страх
И
смутная вина,
И
паутину на губах
Сдувает
тишина.
Но на
беду и в том саду
Находит
немота,
Когда
духовную еду
Проносят
мимо рта
И
заполняет пустоту
Привычная
тщета.
Ни прошибить, ни обойти
Преграду
не дано,
И
вариантов нет почти,
Ну разве лечь
на дно,
Откуда
виден край пути,
Последнее
окно.
* * *
Холодною
весной, когда цветут орехи
И сытый
кандидат, уверенный в успехе,
Усмешкой
нас дарит с облезлого фасада,
Ни
доверять ему, ни тосковать не надо.
На что
же уповать, скажи, политтехнолог?
Молчание
в ответ – партийный век недолог.
Со стен
пустеющих неслышно облетая,
Бумажный
сор летит до самого Китая.
А там
поймают лист, и не поймут, откуда
К ним
это занесло, и вдруг, на грани чуда,
Читать
его начнут, скандировать цитаты,
Которыми мы все
мучительно богаты.
А здесь
у нас весна, которой нет короче,
К
полудню припечёт, захолодает к ночи,
И горный
ветерок в обличии трамвая
По
рельсам заспешит, бренча и подвывая.
В виду
турецких стен, в виду султанских башен
Скользит
себе трамвай, и фон ему не страшен,
И тень
его бежит то позади, то сбоку,
Догнать
пытается прекрасную эпоху.