Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 53, 2016
Статьи,
напечатанные впервые в российской периодике в 1907 году, планируются к
публикации во второй книге четвертого тома Полного Собрания Сочинений Владимира
(Зеэва) Жаботинского. Редакция благодарит за
предоставленные материалы инициатора, составителя и главного редактора издания
Феликса Дектора и просит ссылаться при перепечатке
материалов не только на «ИЖ», но также и на ПСС В. Жаботинского.
КРЕПОСТНЫЕ [1]
Надо было бы написать
комментарий к последней драме Юшкевича «В городе» [2].
В ней прокралась – конечно, без ведома автора – очень похожая аллегория еврейской жизни
в галуте. Дина с ее простой моралью: все отдай, когда жизнь требует! Она хочет
Соню, гордую золотую корону твоей головы? Отдай Соню! Она хочет Эву, чистую Эву,
твое последнее дитя? Отдай Эву! В этой Дине, если
вдуматься, есть олицетворение галута, железной нужды галута, что сурово и
безжалостно обрывает лучшие лепестки нашей национальной сущности. И в подмогу Дине работает веселая факторша [3]
Машки – добрая старая наша знакомая ассимиляция. Она сама вовсе не злая,
вы напрасно сердитесь на нее: она просто услужлива, она – честный маклер,
больше ничего. Разве она отнимает у старого Гланка
Соню, золотую корону его головы, или у Сони ее дитя? Она тут ни при чем: это галут отнимает Соню и ребенка Сони, а она, Машки, только
содействует и облегчает. Для содействия – она посредничает, ведет
переговоры, старается заинтересовать покупателя своим живым товаром: Соня, мол,
и красивая, и хорошая, и в сущности ужасно до вашей
милости привержена, а уже ласкова будет – у! А для облегчения – она
уговаривает Соню, что и жалеть, собственно, не о чем, что все «это»
предрассудки, а г-н покупатель весьма даже добрый мужчина. Честь? –
бредни! Ребенок? – кусок мяса. Скорей, скорей, не упрямьтесь, отдайте все,
облегчитесь – увидите, как это будет выгодно и приятно, и по гроб жизни
еще будете благодарить добрую Машки…
Каюсь, я на минуту было
подумал, что Машки умерла! Вижу теперь, до чего я все еще наивен. Машки умерла?
Как не так. Еще такого персидского порошка не изобрели. Машки просто-напросто
подладилась к духу времени, приоделась по-новомодному –
да ведь без этого нельзя в ее ремесле. Она просто выучилась говорить
по-нынешнему – так, чтобы через два слова в третье слышалось что-нибудь
вроде этакого национального достоинства. И ничего – как видите, стилем
овладела. Об этом можете судить по ее последнему произведению: прочтите
воззвание «Еврейской народной группы».
Собственно говоря, при чем
тут «народность» этой группы, неведомо. В нашей печати ей сразу дали ее
настоящее имя, с которым ей, очевидно, уж и придется маяться
до самой могилы: «Союз активной борьбы с сионизмом». Что есть у этой группы за
душою, кроме вражды к сионизму? Какая положительная программа? Воззвание что-то
лепечет о «национально-культурной» общине, о том, что она должна быть признана,
а в то же время оно против «принудительного союза» и «центрального органа»…
Господа национал-политики, извините за откровенность,
но ведь это явная путаница, да иначе и не могло быть при нашей всему свету
известной осведомленности в вопросах сего рода. Ну, скажите на милость, господа
Шефтель [4]
и Острогорский [5] –
вы, которые недавно еще протестовали против слова «национальное
самоопределение» в программе петербургского еврейского союза, – да вы,
позвольте спросить, разбираетесь ли толком в разнице между программой сионистов
и сеймовцев [6]?
Или вы, г-н Сев [7],
редактор скромно захиревшего журнала, который незадолго до смерти в
неподписанной статье признался, что «истина, хотя бы и политическая, ему не
ясна» – это вы, г-н Сев, получили внезапно откровение и выступаете за
«общину» против «сейма»? Или г-н Винавер [8],
еще в марте на одном из съездов Общества полноправия публично путавший
пропорциональное представительство с национальной курией, – не господин ли
Винавер придет диктовать Израилю, в противовес
зловредной антирусской пропаганде сионистов, истинно русскую еврейскую
национальную программу, надлежаще обрезанную в самом важном месте, согласно
закону Моисееву? – Полноте, милостивые государи, мы с вами старые
знакомые, пред нами вам нечего таиться. Не вам составлять положительные
программы: вы к этому и психологически и (раrdon) просто
теоретически не подготовлены, не позаботились подготовиться до сих пор, а
теперь поздновато. Вы это сами сознаете, а в разговорах наедине даже признаете.
Зачем же комедия? При чем это в вашем воззвании
критика нашей программы и какие-то путаные потуги на построение собственного «credo» из нахватанных слов,
которые вам самим плохо понятны? Скажите прямо: не в шитье была там сила.
«Программа» – это просто себе для блезиру, а суть одна: смять сионистов. В этом весь смысл
вашего выступления, в этом все богатство национальной идеи, что есть у вас за
душой. У вас нет и не было своих идеалов, но вы
хотите, чтобы вообще не было идеалов на еврейском небе. Вам нечего зажечь, но
вы хотите погасить нами зажженную звезду. По всему: по благородству цели, по
широте кругозора, даже по стилю, пересыпанному изъявлениями верноподданнических
чувств перед чужбиной – воистину точная еврейская копия с «союза активной
борьбы»… [9]
Однако надо сознаться: эти господа оказались смелее, чем мы ожидали. Им тайно хотелось
состряпать что-нибудь этакое – не партию, конечно
(Боже упаси, кадеты осерчают), а новый союз для достижения и благорастворения [10],
но только такой, куда не могли бы проникнуть сионисты. Как же застраховать себя
от сионистов? Ясное дело, напрашивалось только одно средство: установить для
каждого члена присягу на вечную крепостную оседлость. Здесь, мол, живем и
никогда сих мест не покинем! Собственно говоря, это была та же идея, с которой
у нас, в Одессе, носился один из здешних увеселителей городской публики:
создать еврейскую партию «отечественных прогрессистов»…
Но они как-то не
решались. – Понимаете, все-таки неловко! – сознавался мне один из
них. И я его прекрасно понимал. После погромов, когда все слои чужбины
соперничали между собой в жестокости и равнодушии к нашей судьбе, перед
зрелищем неслыханно-повальной эмиграции еврейских богачей и бедняков –
взять и расшаркаться: от имени еврейского народа подписью и приложением печати
свидетельствуем, что любезною этой отчизною премного довольны и ничего не
желаем, кроме как и дальше на лоне ее
пребывать, – уж это было бы слишком цинично, слишком раболепно…
Однако видите: потоптались
и решились. Добрая Машки собралась с духом и пришла-таки, наконец, объяснить
этой глупой Соне, что мечты о свободной гордой жизни – это бредни, что
свой ребенок – обуза, а между тем г-н покупатель, чего доброго, еще
закапризничает. Скорее! Отдай золотую корону с твоей головы и кричи «ура!»
Бью челом перед вашим
цинизмом, крепостные рабы чуждой территории, честные посредники между галутом и живым товаром еврейского народа. Вы договорились
до настоящего слова: довольно грезить о национальной свободе, о воссоединении
рассыпанного стана израильского – баста!
Мы – казенные поселенцы русской земли, и наплевать нам на все остальное.
Десятки тысяч наших братьев бегут вон отсюда и сотни тысяч мечтают о бегстве,
но какое вам дело до них? Ваша нация кончается в таможне, кто перешел на ту
сторону заставы, тот чужой. Когда в вашей отчизне разражается погром, нужно
построить хорошую больницу, вы с благодарностью приемлете от западных евреев
доброхотную помощь деньгами и старым бельем; но за это вы им объявляете мерси,
и кончено, квиты: братьями они вам не могут быть, делить их судьбу вы не
станете, жить с ними одной национальной жизнью вы не желаете, потому что вы
ведь россияне, а они иностранцы.
О, конечно, вы сознаете
национальную связь, диапазон ее зависит от пограничного столба. Если вашей
отчизне улыбнется военный успех и она заберет себе
владения персидского шаха, ваша нация соответственно возрастет на число
тамошних евреев; если бы теперь Бессарабия принадлежала румынам, в вашей нации
числилось бы на 100.000 народу меньше…
О, я знаю, вы
запротестуете – вы по складам прочитаете несколько страничек из Дубнова [11]
и затвердите оттуда несколько непрожеванных фраз о духовной нации и ее культурном единстве. Но это будут слова, дешевые и
неискренние. Надо выбрать одно из двух, милостивые государи. Да, можно быть
одновременно и честным гражданином всемирного еврейства, и честным гражданином
отдельной чужой страны: но при этом надо выбрать и ясно решить, что выше и первее – связь с народом или связь со страной, что
дороже – судьба народа или судьба страны?
Ваш выбор мы знаем,
крепостные души галута. В добрый час! Вы ступили на проторенный покатый путь, и
вся история западно-еврейского отступничества
заранее говорит нам, куда приведет нас этот путь. Дайте срок, еще мы услышим от
вас знакомые слова: еще вы переименуете себя в израэлитов [12] , еще будете величать уайтчепельского [13]
еврея титулом «единоверца»; в вашем благоговении перед чужим пограничным
столбом вы пойдете еще дальше… Закрепощаться так
закрепощаться, черт побери. В добрый час, счастливой дороги!
Только помните: далеко
уведет вас эта дорога. Вы не рассчитали момента. Стара, видимо, стала некогда
столь догадливая Машки: она путает сезоны. Конечно, ремесло сделало из нее
большого психолога, и с этим тоже надо считаться. Машки привыкла держать нос по
ветру, и уж если она в этакую минуту выступает с выгодным предложением, значит, она чует удобную
почву – чует, что под кровлей у глупого жалкого Гланка
суетилась отчаянно безысходная нужда, и Соня опять готова продать свою золотую
корону. Иначе не пришла бы благоразумная Машки со
своим гешефтом. Она очень осторожна и бережет свое достоинство: чтобы спустили
с лестницы – этого она не любит. Если Машки опять вынырнула, значит,
недаром…
Но я все-таки думаю, что
постарела и опустилась бойкая факторша еврейского ренегатства, утратила психологическую
прозорливость, потеряла прежнее чутье, не поняла момента. Правда, велика нужда
в еврейском доме, безысходно отчаяние, но уже воскресло нечто могучее, долго
дремавшее под мусором, в душе обитателей, и золотая корона больше не продается.
Не выйдет больше на улицу гордая еврейская дочь торговать своей честью, не
отдаст за чужие подарки своей надежды на свободную, независимую жизнь. Ни за
ласку, ни за угрозы не пойдет на отречение; стиснет зубы, прижмет к себе
дитя – и прочь от порога отгонит посредницу непрошеного торга.
Вы не рассчитали сезона,
честные маклеры еврейского равноправия. Не вовремя запели вы песню, и дорого за
нее заплатите; не вовремя ступили на тропинку национальной проституции, и
глубоко в злую яму вас заведет бесславная дорожка.
ОТВЕТ М. М. ВИНАВЕРУ [14]
Милостивый государь!
В вашем ответе на открытое
письмо г-на Арнольда Зайденмана [15]
содержится фраза: [16]
Не знаю, почему именно вы
взяли на себя труд обращаться ко мне, а не тот, кто был главным застрельщиком
идеи о самостоятельной сионистской партии, кто выступал как докладчик по этому
вопросу на Гельсингфорсском съезде… [17]
Кого и почему вы считаете
главным застрельщиком, не имею чести знать; но докладчиком был я, и,
следовательно, ваш косвенный вызов относится ко мне. Хорошо, я исполняю ваше
желание.
Правда, я мог бы спросить,
за что я удостоен
такого внимания. Письма г-на Зайденмана я не мог
здесь найти, но не все ли равно, кто из нас вам возражает, раз речь идет о
партии, имеющей свои установленные догматы? Но я избавлю вас от этого вопроса,
ибо сам знаю ответ на него. В том-то и дело, что вы находите более удобным для
себя считаться не со взглядами партии, исходящими от
съездов или официальных органов, а со взглядами частного лица, отдельного
публициста. Для обвинения нашей партии вы пользуетесь не резолюциями Гельсингфорсского съезда и не актами нашего комитета, а
цитатами из моей статьи. Это, очевидно, система: она проведена и в вашем ответе
г-ну Зайденману, и в дебютном воззвании
новообразовавшейся «еврейской народной группы». Это обстоятельство само по себе
уже включает полную оценку «группы», воззвания и вашего печатного письма. Но,
если вы требуете, то я, конечно, ничего не имею против того, чтобы подчеркнуть
и подкрепить эту оценку несколько подробнее.
Центр обвинительной тяжести
воззвания еврейской народной группы заключается в следующем отрывке:
С трибуны Госдумы они
(сионисты) должны объявить русскому народу, что евреи здесь иностранцы, что они
не требуют от «чужбины» ничего, кроме возможности правильно организовать свое
«выселение», ибо они «принципиальные эмигранты» (см. «Наши задачи». Хроника
еврейской жизни, № 23). Они должны в Думе обособиться в особую
группу с обязательной дисциплиной, – они должны сами лишить себя
возможности вступать в какую-либо общеполитическую партию. Чуждые участия во
всех тех группах, которые вершат судьбы страны, они должны покидать свое
уединение только (!) для того, чтобы с трибуны Думы заявлять о том, что они «не
оседлые жители чужбины».
И на этом основании
воззвание заканчивается так:
Но пусть никогда с трибуны
Госдумы не раздается голос еврея, клеймящего нас кличкой «иностранцев» среди
народов России.
Это сказано в воззвании, и
это другими словами повторено в вашем письме.
Вы, г-н Винавер,
нашли действительно очень тяжелое обвинение. Сионисты идут в Думу для
того – и «только для того», чтобы провозгласить там евреев «иностранцами».
А это значит, конечно, похоронить равноправие. Еврейское население России
страстно желает равноправия, ради него главным образом и идет к избирательным
урнам, а сионисты хотят провести своих людей в Думу «только для того», чтобы
погубить дело равноправия.
Будем называть вещи своими
именами: вы нас обвиняете в покушении на грандиозное национальное
предательство. Чтобы выступать с таким обвинением, нужно, конечно, иметь явные
доказательства. Так как цели, «для» которых каждая партия идет в Думу, определяются прежде всего ее официальной программой, то
отсюда, казалось бы, и надо было начать ваши справки. Но вы предпочли
обратиться к другим источникам: вы прочли теоретическое введение моей статьи
«Наши задачи» в № 23 одного из наших еженедельников и объявили: доказано.
Я уже выше дал понять свое
весьма скептическое отношение к доброкачественности этого приема. Я –
частное лицо, не занимающее никакой должности в организации; статья «Наши
задачи» выражает мое личное мнение; на съезде в моем докладе
о самостоятельном выступлении я подошел к вопросу совершенно с другой стороны и
не касался ни чужбины, ни выселения, как можете убедиться из отчетов: вы не
имели никакого права преподносить публике мои личные взгляды и выдавать их за
официальные тезисы партии, если бы даже эти мои взгляды сами по себе были вами
переданы без извращений.
Но вы и этого не сделали,
г-н Винавер. Чтобы комментировать мою статью, надо
было дочитать ее до конца, и в подборе цитат придерживаться несколько иной
системы, нежели та, которой вы, очевидно, следовали. И тогда вы были бы
вынуждены процитировать не то место из введения, где я чисто теоретически
устанавливаю объективный, независимый от нашей воли характер переживаемого
еврейством вытеснительного процесса, – а другое,
в котором я даю именно на ваш вопрос категорически ясный и прямой ответ. Этого
места вы не потрудились привести. Я сделаю это за вас. Оно гласит:
Мы – граждане
еврейского народа, а через него – той страны, где он живет; поскольку он
живет в этой стране, мы, согласно завету Иеремии, заинтересованы в ее благе.
<…> Мы, таким образом, ведем принципиально гражданскую политику по
отношению к стране.
Это сказано в той же статье
«Наши задачи» в № 26 той же Хроники еврейской жизни, стб.
6. Ясно?
Вы вообще скуповаты в
цитатах и ссылках, г-н Винавер. Ибо если уж вы так
интересуетесь вопросом о гражданском настроении сионистов, почему вы не
заглянули в некоторые другие литературные источники? Почему вы, например, не
вспомнили о том сионистском публицисте, который, бесспорно, куда авторитетнее
скромного автора «Наших задач».
Вам бы следовало
процитировать Макса Нордау [18]
в его известном открытом письме к венгерским сионистам, где он настаивает, что сионизм безусловно совместим с патриотической преданностью
той земле, где данная еврейская группа в данный момент несет свои гражданские
обязанности. И особенно полезно было бы, наконец, процитировать следующее место
из программы австрийских сионистов:
§ 2. Национальное единство всех
евреев и стремления Базельской программы не
находятся, однако, ни в каком противоречии к государственной идее и
государственным интересам тех стран, где живут теперь евреи, – отнюдь не
касаются прав и обязанностей евреев по отношению к этим странам и не умаляют
степени преданности, которую евреи к этим странам чувствуют». (См. Хроника
еврейской жизни, № 27).
Но и после всего этого я
все-таки думаю, что о целях, какие себе ставит партия в своей парламентской
деятельности, добросовестный противник судит прежде
всего по ее платформе и заявлениям ее официально руководящих органов. Наша платформа принята на съезде в Гельсингфорсе,
опубликована в России на четырех языках и гласит, что сионисты идут в Думу
добиваться: 1) демократизации государственного строя, 2) равноправия, 3)
представительства меньшинства и 4) признания еврейской национальности с ее
языками и ее субботой и с вытекающим из этого признания созывом еврейского
национального собрания. Наш официальный руководящий орган Виленский
центральный комитет уже месяц тому назад опубликовал воззвание на жаргоне,
распространенное в сотнях тысяч экземпляров и заключающее в себе те же лозунги Гельсингфорсской платформы; и в самом заглавии этого
воззвания заключается ответ на все ваши обвинения. Оно озаглавлено: «Чего хотят
сионисты при нынешних выборах в Госдуму». Ясно?
Прежде чем вы подписали
свое имя под категорическим заявлением, что сионисты идут в Думу для
провозглашения евреев «иностранцами» – и «только для того», – надо
было прочесть нашу платформу, надо было прочесть еще многое другое – в том
числе и мою статью до конца – и, главное, надо было действительно
руководствоваться исканием правды. Замалчивать официальные заявления партии и
вместо них подставлять соображения частного лица, да и тут опускать именно те
цитаты, которые прямо касаются поставленного вопроса, – это, милостивый
государь, не значит искать правды.
И если ваша новоявленная
«группа» в своем манифесте, подписанном вчерашними ассимиляторами, позволяет
себе на основании такого «материала» обвинять в чудовищном национальном предательстве
ту партию, которая впервые подняла голос за признание национальной самоценности еврейского народа, – то передайте этой
группе, ее вожакам и авторам ее воззваний, что этот способ доказательства
называется подтасовкой, а весь этот образ действий – политической
интригой.
И опять спрошу: –
ясно?
В вашем ответе г-ну Зайденману уже слышится, впрочем, сознание ничтожности этой
аргументации, и вы пробуете подкрепить свое обвинение новым
доказательством – от противного:
Для чего же вы тогда
обособились в особую сионистскую партию, если вы не желаете продуцировать то,
что составляет все отличие вашего флага от флага других групп в еврействе?..
Право, г-н Винавер, мы очевидно возвращаемся к временам политического наивничанья. Ведь у социалистов и кадетов теперь в сущности
одна цель. Зачем же социалистам обособляться в отдельную политическую партию?
не значит ли это, что они хотят «продуцировать» во второй Думе обобществление
орудий производства? и т. д. Я думал, что эти институтские разговоры уже
кончены; оказывается, что некоторые из нас все еще ничего не забыли и ничему не
научились. Так позвольте же вам это разъяснить.
Всякое народное движение в
известный критический момент переходит от концепции катастрофально-утопической –
к эволюционной. В сионистской партии этот кризис
закончился только недавно, на VII конгрессе [19]
и на Гельсингфорсском съезде. Вместо наивного
представления первых дней сионизма, будто национально-государственное
возрождение еврейского народа может явиться результатом одного «скачка»,
сложилась стройная система постепенного сплочения и развития национальных сил.
Наша партия пришла к убеждению, что путь к восстановлению нашей независимости
возможен только через полноправное, сплоченное и постепенно крепнувшее
еврейство. И потому в нашу программу естественно вошло требование
демократического режима, равноправия и национального самоуправления. Это не
есть для нас нечто отдельное от сионизма, это наша программа-минимум, логически
вытекающая из нашей программы-максимум. И только ради
этой программы-минимум идем мы теперь в русский
парламент, ибо только это в настоящий момент может нам дать Государственная
дума: свободный режим, равенство и права национального сплочения. Цель в Думе у
нас одна со всеми прогрессивными еврейскими группами, кроме ассимиляторов, и
ничего другого мы во второй Думе «продуцировать» не желаем, ибо вообще не
считаем Думу местом для платонических провозглашений и безрезультатных
демонстраций. Мы идем в Думу добиваться реальных прав – и именно потому
идем под своим партийным флагом. Ибо для каждой партии необходимо внедрить в
память масс сознание того, что именно она как таковая боролась за их реальные
права, и боролась потому, что борьба за их реальные права есть органическая
часть ее партийного credo. Мы идем во вторую Думу
только для свободы и прав – но мы хотим, чтобы еврейство запомнило, что в
парламентской борьбе за его права были сионисты, и были потому, что нет такой
нужды у еврейского народа, на которую не было бы ответа в нашей системе национального
возрождения.
Правда, вы опять-таки сами
чувствуете, что нам в Думе нечего «продуцировать», кроме нашей избирательной
платформы, и потому спешите забежать вперед и подсказать
кому следует верное средство для «разоблачений»: если, мол, вы сами не
провозгласите евреев иностранцами, то ведь вас об этом в Думе не преминут
спросить, а особенно не преминут эти противные представители реакции, которые
давно уже хотят нас объявить пришельцами и иностранцами, и что же вы тогда
скажете? Отречетесь или «провозгласите»? «Спрячете флаг» или откажетесь от
гражданства?
Вот что я вам на это скажу,
г-н Винавер. Я своего флага не прятал и никогда не
спрячу; я сионист и не понимаю еврейского блага вне сионизма. Но я не признаю
евреев в России пришельцами, не считаю их иностранцами. Наши деды жили во
многих областях России за сотни лет до того, как туда пришли нынешние хозяева;
мы содействовали ее экономическому росту, создали ее огромную торговлю на
юго-западе, оживили и обогатили ее окраинные города; наш народ положил
много – может быть, слишком много – жертв молодыми своими жизнями за
ее освобождение. Мы не пришельцы и не иностранцы, мы – исконные граждане
этой земли; мы желаем нести на себе все обязанности, все повинности, какие
будут возложены на всех ее граждан, и требуем себе всей полноты прав, какие
будут им присвоены. Но при этом мы не станем присягать, как
это сделано курсивом в воззвании вашей группы, что крупные массы еврейского
народа «никогда не покинут» обитаемых ими ныне стран – мы не нанесем этого
оскорбления мириадам наших эмигрантов, уходящих толпами за море не только из
России, но и в не меньшей степени из равноправного гетто Галиции. Ибо мы
твердо знаем, что не мы здесь хозяева и никогда хозяевами не будем, потому что
социальная атмосфера всех областей, где живут евреи, создается не ими, а
национальным большинством, по его образу и подобию, сообразно его укладу и его
потребностям; и оттого непреодолимая, независимая от нашего воздействия сила
вещей шаг за шагом, неумолимо и безостановочно будет оттеснять
и выталкивать национальные меньшинства. И прежде всего те меньшинства, у
которых нет основы в массовом земледельческом населении, ибо только та нация
прочно сидит на своем месте, у которой есть корни в черноземе. Против этой силы
вещей немыслимо бороться, и именно оттого мы, сионисты, действительно считаем
утопическими всякие попытки радикально «опочвить»
еврея в пределах диаспоры. Ибо для этого прежде всего
необходимо было бы создание в России массовидного
еврейского земледельческого класса – а мы, сионисты, непреложно убеждены в
том, что в России нет и не может быть места для еврейского земледельца, –
и, г-н Винавер, ради еврейского блага, о котором вы
так радеете, советую вам не оспаривать этого пункта и потому вообще не подымать
большого шума вокруг этого вопроса о настоящем «опочвлении»
нашей голодающей массы в России…
Евреи не пришельцы и не
иностранцы: евреи – исконные полноправные граждане, и во имя
справедливости они должны быть признаны таковыми, и они будут верно и честно нести свой гражданский долг перед Россией.
Мы, сионисты, никого не «зовем» покинуть Россию: надо совершенно не знать
современного сионизма, чтобы не понимать, что мы
прежде всего не верим ни в какие «призывы» – мы считаемся только с силою
вещей, которая сама стихийно ведет и довершит свое нерукотворное, неотвратимое
дело вытеснения. И никто не вправе присягать, что еврейские
массы «никогда» не уступят силе вещей, как будто здесь возможно сопротивление;
и никто из частных вершителей политического рока этой страны не вправе требовать
от евреев этой присяги на оседлость во что бы то ни стало, даже наперекор
стихийной воле социальных обстоятельств, и этой присягой обуславливать
равноправие. Сила вещей создается не евреями, и евреи не ответственны за
ее результаты; и полные права гражданства даются не за отказ на вечные времена,
за себя и потомков, от права на выборку заграничного паспорта, – а за
обязательство добросовестного служения стране на всех поприщах гражданского
долга. Только этого обязательства и потребуют у евреев те политические группы
России, которыми руководит идеал справедливости.
Да, отвечаете вы, но ведь,
кроме «справедливых», в Думе будут и антисемиты, и уже они используют по-своему
ваш сионистский флаг… Supremum argumentum! [20]
Нечего таиться, г-н Винавер: это и есть ваш сильнейший довод, и недаром уж им
больше всего орудуют на местах разосланные вашей «группой» усмирители
сионистского бунта. Они знают, чем можно пронять еврейскую массу: евреи боятся
антисемитов, антисемиты в Думе могут ухватиться за сионизм, и посему евреям
рекомендуется – позвольте выразиться прямо – припрятать сионистов по крайней мере до получения равноправия.
Тонкий план, г-н Винавер, и большую честь он сделал бы еврейству, если бы
оно его приняло, такую же честь, какую теперь он делает своим изобретателям. Но
тогда ставьте сразу вопрос смелее и глубже. Антисемитам для «этого» не нужно
сионистов в Думе; еще до появления сионизма они для «этого» с успехом
утилизировали нечто гораздо более громкое, более важное и глубокое – всю
двухтысячелетнюю идеологию нашего племени. Вы не их и никого на свете не
убедите, что яркая мечта о возвращении в Сион, которой насквозь пропитан весь
этот огромный национально-религиозный фольклор из гимнов и преданий, чужда
народному духу. Закон подбора действует и в области идей: сохраняются только
приспособленные к духу народа, и из самой святой глубины должна была вылиться
эта идеология, чтобы народ так благоговейно, так упорно, с такими жертвами
берег и хранил ее. Это будет попрочнее партийного
сионизма, которому без году неделя, – и за это уже однажды ухватился
политический человек, который был повыше наших теперешних допрашивателей. Сто
лет тому назад Наполеон указал французскому еврейству на это слово «Сион»,
испещряющее каждую страницу наших пергаментов, и спросил, отрекаетесь ли? И они
отреклись; они объявили, что все это, в сущности, одна религиозная болтовня, а
на самом деле французские евреи признают себя закрепощенными за Францией и
никакого Сиона знать не хотят. Этой ценой они купили
равноправие, но не купили уважения, и через 100 лет после того французский
народ делом Дрейфуса дал их потомкам
пощечину, которой ни в нашем, ни в вашем сердце, г-н Винавер,
еще не загладила политика Андрэ и Комба.
Можете прятать сионистов сколько угодно, но будьте уверены, что шила в мешке не
утаишь, и без того антисемиты поставят еврейским депутатам вопрос Наполеона.
Что же, г-н Винавер: начинаем историю с начала, будем
отрекаться?
Видите ли, г-н Винавер, каковы бы ни были наши цели при нашем стремлении в
Думу, одной цели мы безусловно себе не ставим:
это – переубеждать антисемитов. Мы это считаем и невозможным, и ненужным,
и не для того вступаем на политическую арену России, чтобы этих господ уверять
в наших чувствах и с ними торговаться о равноправии. Ибо мы верим, что их сила –
только в дубинке погромщика, но над совестью народных представителей России не
им отдана будет руководительная власть. Мы верим, что
в выборной палате многомиллионного российского народа в тот день найдется
довольно людей благородного духа и честной мысли, которые спросят нас только об
одном: будете ли верой и правдой служить благу России – и отдадут нам наше
право, не требуя отречения.
В это мы верим. Но что бы
ни случилось и кому бы волей судьбы ни пришлось говорить с думской трибуны
именем еврейского населения, никогда, – помните это, г-н Винавер, и преподайте это вашим товарищам по
«группе», – никогда не даст еврейство никому из своих представителей права
на публичное отречение от его национальных преданий и исторических идеалов.
Передайте вашим товарищам, что есть разница между малой горстью еврейских
ростовщиков во Франции на заре истекшего столетия и пятимиллионной массой
трудового еврейского люда в современной России: за эту цену мы не продаемся.
Наш народ чахнет в удушье бесправия, каждый стон его говорит о жажде
равенства – но есть предел политическому торгу, и за гражданское признание
мы заплатим России всем, чем должно заплатить: силами, потом,
самопожертвованием. Но не отступничеством.
ЗАБАСТОВКА В
РИШОН-ЛЕ-ЦИОНЕ [21]
Похоже, что мы не знаем
всех деталей забастовки в Ришон-ле-Ционе [22].
Письма г-на Людвиполя [23]
вряд ли можно считать достаточно объективным источником. Одесский комитет
получил отчет г-на Гисина [24],
который сообщает то же, что и Людвиполь, только
спокойно, без эмоций. Поэтому не станем анализировать этот конкретный случай, а
изложим нашу принципиальную позицию по вопросу о классовых конфликтах в молодой
еврейской промышленности Палестины: какова роль
забастовок в ходе «практической работы», то есть в осуществлении задач
сионизма?
Рассмотрим эту проблему
не вообще, а применительно к еврейской рабочей организации, которая хочет
действенно участвовать в строительстве нашего национального дома.
Идеологи Поалей Цион говорят, что задача
сионизма осуществится сама собой. Еврейский капитал и еврейский труд
повсеместно вытесняются, а посему им суждено воссоединиться в Палестине (и так
далее в том же духе). Не будем говорить об истинности или, наоборот,
предвзятости такого рода теории, насколько она гиперболизирует и по-своему
обожествляет тезис самостоятельности исторического прогресса. Как ни
могущественны движущие силы развития, ни один здравомыслящий человек не
вздумает отрицать огромную ценность сознательной деятельности. Разумеется, люди
не могут силой воли повернуть течение жизни вспять, направить ее по пути,
который противоречит ходу истории. Но человеческая воля становится великой
силой, если она содействует естественному направлению исторического развития.
Она расчищает и расширяет его путь. Человеческая воля – величайшая сила,
способствующая объективному развитию исторического процесса. Да, действительно,
сочетание внешних обстоятельств с внутренним настроением евреев подталкивает и будет подталкивать их в направлении
Палестины. Но приблизиться к воротам Палестины еще не значит переступить ее
порог. Только сознательный труд может обеспечить Палестине наличие двух
факторов, которые практически откроют эти ворота тому, кто в них стучит. Фактор
номер один – достаточно высокий уровень экономики, без чего не может быть
спроса на рабочую силу, а, стало быть, и значительной иммиграции. Этот фактор
именуется в сионистской литературе «притягательной силой индустрии». И фактор
номер два – превращение еврейского населения страны в
общественно-политическую силу, способную расширить законодательные рамки, препятствующие
развитию колонизации. Естественное заселение страны требует сочетания обоих
факторов. Только в этом случае процесс заселения будет развиваться более или
менее нормально. Разумеется, эти факторы могут возникнуть только благодаря
сознательной воле. Для того чтобы началась естественная колонизация, нужны халуцим как пионеры труда и пионеры капитала.
Главная задача тех и других – и с этим должны согласиться все те, кто
думает о проблемах промышленной колонизации, – дать капиталу возможность
нормально развиваться и приносить натуральный процент. Практически только это
сможет подготовить почву для серьезного притока средств, а не просто
добровольных пожертвований стран диаспоры. Мы живем в век капитализма, когда не
только гражданские, но даже и военные цели достигаются, в первую очередь, при
помощи капитала.
Для практической работы в
Палестине необходим капитал, а капитал требует благоприятных условий. В
благоприятные условия для молодой, полудикой страны, рынок которой еще очень
мал, входит и дешевая рабочая сила. Может быть, ученые создадут новые,
гуманитарные способы возрождения и развития запущенных стран. Мы с радостью
примем и первыми внедрим эти новации. Но пока их нет – развитие
капитализма и прогресс индустриализации строятся на эксплуатации человеческого
труда. Короче говоря, Палестине нужен дешевый еврейский труд, что зависит не
только от стоимости самого труда, но и от сговорчивости по вопросам классовых
интересов трудящихся. Мы должны либо считаться с этими условиями, либо просто
отказаться от практической работы в Палестине.
Еврейское сообщество
обязано всячески улучшать эту ситуацию. Мы должны основать в Палестине ряд
культурных учреждений, обустроить кухни, жилье, читальные залы и т. д., дабы
хоть отчасти компенсировать низкий уровень жизни тамошних трудящихся. И это еще
одна из тех задач, которые нам предстоит решить, пусть даже на какое-то время. Халуцим призываются жертвовать своим классовым интересом. В
противном случае их участие в национальной работе не имеет смысла. Трудящиеся
на местах отдают революции последний грош, время и силы, фактически урезая свой
скудный заработок и сокращая часы отдыха; точно так же и халуцим для достижения цели сионизма должны выбрать одно из
двух: либо жертвовать классовыми своими интересами ради национальных до тех
пор, пока не будут созданы условия, необходимые для естественной колонизации,
либо вовсе отрешиться от подготовительной работы, сложить руки и ждать, когда
другие создадут «притягательную силу» и распахнут врата.
Пролетарские сионисты должны открыто избрать свой путь. Мы имеем право не только
обсудить этот вопрос в их изданиях, но получить ясный и недвусмысленный ответ
официальной партийной прессы. Мы вправе рассчитывать на
ответ, данный без оглядки на то, «что скажут иные народы» да как отреагирует
«святейший их синод»; в строгом соответствии с подлинным интересом еврейских
трудящихся масс, чья судьба неотделима от всенародной, чьи задачи целиком и
полностью связаны с общенациональной задачей еврейского народа.
НАБРОСКИ БЕЗ ЗАГЛАВИЯ [25]
Наша печать оставила, кажется, без отклика статью г-на А. Борухова [26] в одном из недавних
номеров Еврейской Мысли – «Что такое ассимиляция?». [27] Между тем взгляды,
выраженные в этой статье, требовали внимания. Самой статьи сейчас у меня нет
под руками, так что взгляды эти мне придется формулировать самому. Если я и не
вполне точно передам оттенки мысли автора, то перед ним заранее извиняюсь, но для
сущности вопроса, которого хочу коснуться, это и не так важно. Существенно то,
что в статье г-на Борухова с теми или иными
индивидуальными отклонениями проведено такое понимание связи между эксодом [28] и борьбой за национальные
права в диаспоре, которое вообще более или менее распространено еще среди
сионистов.
Это понимание сводится, по-моему, к следующей короткой
формуле: национальные права в диаспоре имеют самодовлеющее значение.
Почему? – на это отвечают разно. Иногда говорят, что при наличии
национальных прав можно будет и в диаспоре до известной степени развить
национальную культуру и создавать самобытные ценности, нам на славу и
человечеству на пользу. Но гораздо чаще слышится более простое объяснение: ведь
не все евреи «уйдут в Сион», значительная доля останется в рассеянии, и вот для
них, чтобы не пропали, надо устроить автономию. – Я выразил это с
обывательской наивностью – вообще же это облекают, конечно, в более
эффектные слова. Но я думаю, что в основе подобной концепции лежит именно обывательское
понимание еврейской динамики.
Может ли еврейство в диаспоре, при хороших правах,
создавать самобытные ценности – это спорный вопрос. Я лично в это
абсолютно не верю по причинам, которые здесь не к месту, и со смягчающими
оговорками, которые здесь тоже не к месту. Ибо дело не в том, может ли, а в
том, стоит ли игра свеч. Я на минуту согласен даже допустить, что рассеяние
особенно благоприятствует самобытно-культурному творчеству, – но это ни в
коем случае не резон для сохранения галута, раз только пребывание в галуте
связано для народа с реальными лишениями. Быть может, вообще народ создает тем
высшую поэзию или музыку, чем больше страдает, но мириться ради этого с
продолжением его страданий может разве ультраэстет, а
уж никак не политик. И если мы строим политическую схему, то решающим для нас
должен быть не вопрос о том, при каком положении возможно самобытное творчество
народа, а исключительно вопрос о том, при каких условиях эта самобытность может
существовать с наименьшим трением – с наименьшими для нации лишениями и
страданиями. И если я сионист, т. е. раз навсегда установил, что галут неразрывно связан с явными или скрытыми лишениями, то
никакие творческие перспективы не могут заслонить от меня основной задачи:
полной и коренной нормализации еврейского народа. Сделать же из еврейства
поставщика особых ценностей для обогащения общечеловеческой сокровищницы –
это очень лестно, и мы даже мечтаем, что так оно и
будет после осуществления сионизма; но определяющим моментом
нашей политики эта лестная мечта может быть лишь постольку, поскольку она
связана с полным искоренением Jüdennot’а. Если бы нам и взаправду доказали, что и в страданиях галута
возможно «творчество», мы это приняли бы к сведению с полным удовольствием, но
это не могло бы сыграть никакой роли в нашей политической концепции, регулятивом которой является именно уничтожение
специфически еврейских страданий. Мы не откажемся ни от каких
возможностей внутри галута, наоборот – мы их жадно используем, но для
одной цели: для ликвидации галута. Взятые же сами по себе, эти возможности в
мировоззрении сиониста в счет не идут и не могут идти.
Одной из таких возможностей, в счет не идущих, является,
если хотите, та перспектива, что часть еврейства и после осуществления сионизма
останется в галуте. Миноритарные и даже заграничные группы есть и у нормальных
народов; будут они, конечно, и у нормализованного еврейства. Сколько их будет,
много или мало по отношению к нашей тогдашней метрополии, т. е. большая или
меньшая часть евреев «выселится» или «останется» – это вопросы будущего, о
которых смешно было бы теперь спорить. Количественное соотношение между центром
и галутом определится границами естественной емкости
конкретного Jüdenstaat’a или, вернее, соотношением между этой емкостью, с одной
стороны, и развитием вытеснительного процесса в
диаспоре – с другой. Размеров ни того,
ни другого предусмотреть мы теперь не можем; впрочем, если иметь в виду
конкретную площадь Палестины с ее Nebenländer [29] и конкретное десятимиллионное еврейство, то можно а priori утверждать, что на этой площади при правильном ходе ее
промышленного развития безусловно «хватит места»
(именно в смысле социально-экономической емкости) для гораздо большего числа
новых поселенцев, чем все это еврейство с приростом. Во всяком случае вопрос о том, как быть на случай, ежели не для всех
вытесняемых евреев найдется место в Jüdenstaat’е, относится к другой области, да г-н Борухов
и его единомышленники совсем не это имеют в виду. Они говорят
не о тех евреях, которые «тогда» вынуждены будут остаться в диаспоре
из-за невозможности переселения в объективно пресыщенный Jüdenstaat, а
о тех, которым это переселение просто не понадобится, – о тех, которые
«устроятся» тут, как устроились разные чехи и немцы в России. Их будет
много, и ради них-то, по мнению, о котором я веду речь, и нужна, в сущности,
национальная автономия. Главный, мол, корень еврейства будет свободно
развиваться в Палестине, но не пропадать же и остаткам: пусть будет и у них
суррогат национальной самостоятельности…
Достаточно слегка всмотреться в эту постановку вопроса,
чтобы в ней обнаружить резкое противоречие с основой сионистического
мировоззрения. Это мировоззрение вовсе не исключает фактической возможности
«устройства», «приспособления» известной части евреев к социальному организму
чужбины: именно это мы и понимаем под термином «ассимиляции» в настоящем и
полном смысле слова. Настоящая ассимиляция не заключается ни в культурном
обрусении и онемечении, ни даже в идейном отречении от связи с родным народом:
настоящая ассимиляция начинается только с момента фактического социального
приспособления. Когда еврей нашел для себя прочную полочку,
«свой шесток», когда он перестает испытывать вытеснение в какой бы то ни было
форме, т. е. исчезает абсолютно и во всех областях его жизнедеятельности всякое
неравенство между ним как евреем и людьми местного национального большинства
(ибо только при этом условии фактически полного равенства мыслимо прекращение вытеснительного процесса) – тогда он действительно
стал на путь неизбежной и бесследной ассимиляции, культурной, идейной и,
наконец, кровно-расовой. Мы, как известно, сильно сомневаемся, чтобы это
блаженство полного приспособления к галуту было
суждено сколько-нибудь значительному проценту еврейства: не в одном, так в
другом отношении вечно будет прорываться давление вытесняющего поршня. Но и мы
предвидим, что некоторая часть народа, как бы мала она ни была, несомненно,
будет захвачена процессом объективной ассимиляции. На окраинах еврейства
неизбежно будет происходить своего рода национальное шелушение – будут
систематически отпадать наружные элементы нации, соприкасающиеся наиболее тесно
с чужеродной средой и в виде исключения
приспособившиеся к ней; и над этими элементами, опять-таки в виде исключения, вытеснительная тенденция галута
будет терять свою власть, и им действительно не «понадобится» переселение. Но
этим-то элементам не понадобятся и национальные права, потому что они
перестанут быть евреями.
Галут
может переварить известную малую часть еврейства: эта часть осуждена на
абсолютную ассимиляцию. Остальную часть галут должен
выбросить. Середины нет: или эксод, или ассимиляция. Эксод может быть
фактическим, когда есть куда деться, или латентным, тенденциальным,
когда все ворота закрыты, когда давление вытесняющей силы стоит на равной
высоте повсюду. Именно такое положение оказалось бы, если бы Jüdenstaat
объективно отказался вместить ту или иную часть
вытесняемого из диаспоры еврейства; но об этой стороне вопроса, повторяю, мы
теперь не говорим. А поскольку идет речь о невытесняемом
еврействе, постольку вообще нет смысла создавать национально-консервирующие
формы для тех, кто неминуемо обречен на ассимиляцию. Если при осуществлении
сионизма найдутся еврейские элементы, не нуждающиеся в переселении, эти
элементы будут вообще потеряны для еврейства, уже в тот момент или в неизбежной
перспективе. Мы, сионисты, логически не можем учитывать их при разработке наших
задач и вычерчивании наших планов. Мы с этими элементами не можем
считаться – потому что они вне нашей компетенции.
Для того, кто правильно понимает еврейскую динамику,
еврейством называется то, что объективно вытесняется. Только это ядро народа
может быть спасено для самобытного существования. Остальное пропало. Поскольку
в нынешнем еврействе действительно имеется объективная тенденция к настоящему
социальному приспособлению в галуте, постольку мы ставим крест (роковое слово!)
над этой отпадающей шелухой нашего народного организма.
Мы оперируем именно и только вытесняемым еврейством. Мы
констатируем, что члены его повсюду являются принципиальными эмигрантами –
не потому, что они «принципиально хотят эмигрировать», как поняла вульгарная
критика, а потому, что объективная эмиграционная тенденция, сознательно или
бессознательно для них, является основным принципом их бытия. Проблему этого
еврейства мы ставим начисто и разрешаем радикально: или территория, или гибель.
Мы не признаем никакой самодовлеющей ценности за сохранением национальных форм
в галуте: мы ревностно консервируем их, но только потому, что видим в них
средство к реализации сионизма. Без этой цели – они способны только
затянуть агонию народа. Вся национальная работа в галуте есть для нас только
исключительное средство; иначе мы не стали бы за нее браться. Участие в
политической жизни галута необходимо нам только потому, что без демократизации
этих стран немыслима публично-правовая организация еврейства; организация
еврейства необходима нам только для того, чтобы она взяла на себя главную
роль – культурную и материальную – в созидании еврейского общежития.
Борьба за национальные права, независимо от настроения тех, кто ее ведет и будет вести, объективно сводится к сплочению
фактически эксодирующего еврейства для организации
эксода. Вне этой цели какая бы то ни было национальная
работа над еврейством бессмысленна и безнадежна и потому не нужна ни нам, ни
еврейству, ни даже человечеству.
ЦЕНТР ПАРТИЙНОЙ ЖИЗНИ [30]
Г-н Жагорский [31]
уже не в первый раз выступает с утверждением:
…реальная работа в
Палестине есть часть партийной деятельности, но не партийной жизни…
вокруг нее нельзя сосредоточить общественную энергию, а только денежные взносы…
даже самое грандиозное предприятие в Палестине, как, например, устройство нами
гавани, может воодушевлять только инженера и рабочих, занятых при строении, но
не сиониста в черте.
На этом основании г-н Жагорский восстает против излишних разговоров о деталях
работы в Палестине, протестует против того, что «сведения о Палестине»
превращены у нас «в материал для пропаганды», и даже находит, что «сионистская
публика развращена палестинской литературой и не понимает, что она ничего не
понимает».
Кое в чем могу с г-ном Жагорским согласиться. Я тоже думаю, что plenum конгресса никак не может
судить об аграрном банке или об искусственном орошении; и если правда, что
кружок в Волегоцулове [32]
постановляет резолюции об отмене ошера [33],
то это, конечно, уродливая ненормальность. Но проистекает она исключительно из
того, что мы фактически не делаем работы в Палестине. В организации назрело и
чуть ли уже не перезрело твердое сознание, что эта работа необходима, что без
нее мы теряем все, и такому сознанию нужен выход, а выходов только два: или в
реальном деле, или в разговорах. Если не первое, то неизбежны вторые. Когда
компетентные органы почему-либо не дают ответа на созревшую потребность, тогда невольно
получается то, что в дело вмешиваются некомпетентные, и разражается буря
бесплодной словесности. Нечто подобное можно было еще несколько лет тому назад
наблюдать в русской политической жизни: преобладающую роль в «политике» играл
элемент наименее компетентный – молодежь. Почему? Потому что зрелое
поколение, в силу тех или иных причин, было отстранено от политики, а между тем
жизнь требовала участия общественных сил в государственном строительстве; и за
отцов пошли дети. Наоборот, заграницей, где политику делают отцы, сыновья в нее
не мешаются, а заботятся о нормальном развитии своих сил для будущих
выступлений. Могу уверить г-на Жагорского, что чем
больше энергии будут расходовать наши исполнительные комитеты на дело в
Палестине, тем меньше энергии будет уходить у рядовых сионистов на словеса о
Палестине, и мы сильно приблизимся к идеальному правилу колонизации: создавать
и не шуметь.
Надо только помнить, что не
следует пересаливать и в этом отношении. Я, например, не стал бы так горячо
восставать против «сведений о Палестине», как г-н Жагорский.
Наоборот, я бы сказал: дай Бог побольше. Изучение
Палестины есть необходимость для каждого, кто желает хотя бы издали быть
прикосновенным к созданию еврейского общежития. Масса не может вырабатывать
деталей палестинской работы, но сам г-н Жагорский
признает за массой право устанавливать основные принципы работы. Неужели для
этого не нужно знания Палестины хотя бы настолько, насколько оно доступно
рядовому сионисту. И еще одной вещи не надо забывать: масса не может
дирижировать деталями палестинской работы, но она может и должна ее
контролировать. Зодчество надо поручать зодчим, я согласен; но результаты его
подлежат оценке толпы, иначе все дело теряет свой народный характер и
становится акционерным предприятием. Это опять-таки требует широкого
распространения палестинских знаний. Масса должна изучать Палестину так же
точно, как изучают еврейский язык: не для того, чтобы непременно писать на нем
сочинения, но чтобы знать его и уметь оценить то, что будет написано другими,
призванными к творчеству.
Поэтому я совершенно не
согласен с г-ном Жагорским по вопросу о том, может
или не может реальная работа в Палестине рассматриваться как «часть партийной жизни». Он полагает, что она есть только «часть партийной деятельности». В последнем он, конечно, прав: деятельность
партии должна распределиться по нескольким
отраслям, и палестинская работа будет только одной из них; кроме того,
непосредственно вести эту работу будет лишь известный процент пионеров, а для
живущих вне Палестины останется в этой отрасли только собирание средств,
организация информационной сети и тому подобные дела. Далее, волей-неволей
работу в Палестине надо начинать в небольших размерах, только исподволь ее расширяя, между тем как в других отношениях мы уже можем
развивать широкие масштабы – например, участвуем в политических выборах,
готовимся к организации общин, к национальному собранию; поэтому в деятельности
партии палестинская работа не скоро еще сможет занять первое место.
Но совершенно другое
дело – жизнь партии. Вопреки мнению г-на Жагорского,
я думаю, что в жизни нашей организации палестинской работе по праву
принадлежит главная роль. Она должна быть центром партийной жизни. Оттого и
говорят так излишне много об этой работе, что ее недостает, т. е. недостает
укрепляющего сознания, что работа идет. Мы чувствуем пустое место как раз там,
где хотели бы видеть биение центрального пульса, и невольно стремимся его
заполнить хотя бы разговорами. Само это перепроизводство разговоров доказывает,
как важна палестинская работа для правильного хода партийной жизни. Вовсе не
важно то, что большинство рядовых сионистов не сможет
непосредственно участвовать в этой работе. Важно то, что в сознании
сиониста подготовка самой Палестины рисуется как главное средство, как
единственное, которое прямо ведет к осуществлению сионизма, а все
остальное – организация еврейства, дипломатия, «культура» – лишь как
побочные, вспомогательные пути. И если я, например, вынужден надолго
специализироваться на такой побочно сионистской работе, то я не ропщу и делаю
свое дело, но мне при этом необходимо сознание, что главное, центральное колесо
тоже работает. Наоборот, когда этого сознания нет, когда в области палестинской
работы ощущается полное запустение, тогда в партийную жизнь неизбежно
вторгается начало деморализации. Людям начинает казаться, что все силы недаром
уходят на работу в галуте, что, видно, пошла на убыль идея эксода; начинают
создаваться теории самодовлеющего подъема в диаспоре и национально-культурного
развития в Гродненской губернии. Все те из нас, кому приходилось много работать
хотя бы на выборах, подтвердят мои слова: совесть была нечиста, и не потому,
что мы не понимали логической связи между этой работой и нашим идеалом, а
потому, что нечем было уравновесить эту работу, нечем было оттенить ее
второстепенный характер. У многих самых убежденных сторонников работы в галуте
невольно стояло такое чувство, точно не своим мы делом занялись. Этого бы не
было, если бы каждый день приносил нам издалека мерный стук налаженной работы в
Палестине. Тогда вся борьба наша на местах получила бы гораздо больше
устойчивости именно потому, что заняла бы наглядно и очевидно для всех свое побочное
место в жизни партии.
Мне возразят, что все это
говорит только в пользу равновесия между отдельными отраслями деятельности, но
вовсе не доказывает центрального значения палестинской работы: если бы мы,
наоборот, хорошо работали в Палестине и ничего не делали здесь, то получилась
бы та же самая деморализация. Я бы не мог с этим согласиться. Теперь момент,
когда политическая работа в России необходима; но я прекрасно могу себе
представить (и даже ясно предвижу) другие моменты, когда вследствие затишья или
иных причин эта работа будет приостанавливаться на значительные периоды. И такие перерывы не внесут никакого уныния в партийную жизнь, если
только не будет мертвых точек в Палестине, потому что люди легко мирятся с
заминками во второстепенном, когда главное развивается удовлетворительно.
Зато какие бы широкие перспективы национального сплочения вдруг ни распахнула
перед нами жизнь в галуте, наша партия не найдет в себе энергии использовать их
до конца, если рядом не будет этого дисциплинирующего, регулирующего сознания
правильного хода работы в Палестине. Реальная работа в Палестине есть только
часть нашей партийной деятельности, но центр нашей партийной жизни, ибо только
наличность этой работы может по-настоящему укрепить нашу партию так же точно, как
отсутствие этой работы неминуемо ведет к разложению.
Г-н Жагорский
полагает, что принципиальных противников реальной работы в Палестине больше нет
даже заграницей, и в этом он прав, но не в этом дело. Суть вопроса именно в
том, считать ли палестинскую работу центром или только деталью. Можно «ничего
не иметь против» использования всякой возможности, какая только представится в
Палестине, но не видеть в этом большой важности; при таком настроении, конечно,
будет продолжаться полное бездействие, потому что возможности сами собою в руки
не плывут и зверь бежит только на ловца. Г-н Жагорский
прав в том смысле, что затевать на конгрессе новую борьбу за новые резолюции о
реальной работе не стоит, ибо и фрайбургские [34] недурны, и «принципиальных
противников» нету. Но оставить по-прежнему все наше
дело в руках у тех, которые только не являются «принципиальными противниками»
реальной работы, значит опять отказаться от реальной работы. Тут нужны активные
сторонники, а не благосклонно-равнодушные «не-противники». Это не значит, что
конгресс должен всецело посвятить себя вопросу о личностях. Наоборот, я здесь
вижу вопрос большого принципа, основного принципа всякой демократической
организации; на парламентском языке это называется «министерство большинства».
На конгрессе будут бороться не личности, а те же две концепции, которые в Гельсингфорсе у нас получили клички «эволюционной» и «катастрофальной». Та концепция, которая победит на
конгрессе, естественно, должна получить и главенство в жизни, в составе
исполнительных органов. Смешно же думать, что люди меньшинства могут проводить
в жизнь принципы, навязанные большинством: даже при самом добросовестном
желании у них это не выйдет. Я при этом
нисколько не желаю лишить и меньшинство его законных прав; но законные права
меньшинства заключаются только в том, чтобы никто не мешал ему отстаивать свое
особое мнение, но не в том, чтобы парализовать действия большинства. Нельзя,
конечно, совершенно устранить меньшинство из состава наших органов – это
никогда не делается в союзах не принудительного характера; но со всей
строгостью необходимо провести правило, чтобы меньшинство конгресса было
меньшинством и в исполнительных органах и чтобы руководство нашим делом
фактически перешло в руки той стороны, для которой палестинская работа есть не
пустая навязчивая резолюция, а основной нерв и средоточие активного сионизма.
ПОЛНОПРАВИЕ И ВЫТЕСНЕНИЕ [35]
Тут вышла брошюра г-на Ландау, [36] содержащая критику
нашего официального проекта программы для России. Она содержит одно полезное
указание: мы упустили из виду включить в общую (последнюю) часть параграф о
том, что все функции, какие по эвентуальному закону будут зачислены в круг
национально-бытового самоуправления, должны быть вместе с соответствующими
фондами изъяты из ведения государственных или областных органов и переданы
органам национальным. В первоначальном проекте, выработанном
конференцией [по] печати, такой параграф был, но в нем упоминалось только о
делах культуры; поэтому его исключили, между тем как, несомненно, в интересах
законченности программы следовало, наоборот, расширить его, т. е. включить,
кроме культурной, и все остальные функции национального самоуправления.
За вычетом этой мелочи
брошюра г-на Ландау не содержит самостоятельных замечаний, с которыми надо было
бы считаться. Но в ней затронут один совсем не самостоятельный, напротив –
весьма распространенный среди обывательщины мотив.
Если вы верите в возможность государственноподобной
организации еврейства в диаспоре, – спрашивает г-н Ландау – то зачем
дальше территория? На обывательском языке эту мысль выражают более простыми
словами, но суть их та же: если евреи добьются национальных прав на месте, то
им ничего больше не понадобится.
Мы на этот
довод много раз отвечали, между прочим и в
объяснительной записке, напечатанной в отдельном издании предварительного
проекта. Для человека, умеющего разбираться в политических системах, ответ,
впрочем, должен быть ясен прежде всего из самой нашей
постановки вопроса о еврейских национальных правах. И в программе, и во всех
статьях о ней или по поводу ее резко проводится одно основное деление:
национальному большинству – областная политическая автономия,
национальному меньшинству – бытовое, неполитическое самоуправление. Национально-мажоритарные группы объективно могут и потому должны
получить право самостоятельно создавать законодательные нормы, регулирующие
почти все области их социальной жизни; национально-миноритарные группы в силу
вещей должны приспособляться к социальному укладу окружающей среды, значит, и к
ее законодательству; и поэтому их национально-автономные права могут только
сводиться к созданию материальных учреждений, вызываемых национальными
потребностями в области широкой взаимопомощи и культуры. Это коренное
различие между большинством, которое создает для себя законы, т. е. вполне
«самоопределяется», и меньшинством, которое в пределах чужого закона устраивает
для своей потребы школы, кассы, больницы и эмигрантские бюро, настойчиво
подчеркивалось нашими публицистами, и нужна даже крупная доза незнакомства с
предметом, чтобы этого не заметить. И вопрос о том, как организована данная
миноритарная группа – «государственноподобно»
или как-нибудь иначе, – здесь совершенно не у места, ибо дело не в форме
организации, а в содержании ее самодеятельности. А в этом
отношении – в отношении содержания – мы никогда не поддерживали
никаких иллюзий о «государствоподобии». Мы, напротив,
отчетливо и определенно высказали по адресу возрожденцев-сеймовцев,
что их желание подвести под один уровень территориальные народности и
миноритарные группы находится в противоречии с самой идеей галута, на которой
они базируют[ся], а их
проект о «политической автономии» для рассеянных наций есть звук, лишенный
всякого юридического смысла. Наша программа ни на минуту не забывает разницы
между нами и концентрированными нациями: то, что должны получить они, есть
почти полный суррогат государственной самостоятельности; то, что должны
получить мы, в сущности сводится к праву
самостоятельного расходования на наши надобности известной части вносимых нами
же налогов – к праву распоряжаться реформированной национальной «коробкой»
и для этого избирать демократические органы.
Такова у нас правовая
постановка вопроса, и уже из нее должно быть ясно, что национальные права в
этом (единственно мыслимом для евреев) объеме не являются даже приблизительным
суррогатом национальной самостоятельности. Но эта юридическая черта нашей
программы есть только частный вывод из цельной национально-социальной
концепции. Еврейство не потому ненормально, что оно не может претендовать на самостоятельное
для себя законодательство: невозможность законодательного творчества сама
вытекает из более основной ненормальности. Нация
нуждается не столько в том, чтобы вне всякого постороннего давления издавать
для себя законы. Нация нуждается в большем. Каковы бы ни были расовые и
культурные ингредиенты, вошедшие в национальный тип, но тип этот во всякий
данный момент имеет определенные, от него неотделимые свойства. Мы в
просторечии это выражаем так: нация имеет своеобразную психику. Но психика есть
верховное, первичное и основное из орудий человеческой жизнедеятельности, как
одиночной, так и групповой; поэтому своеобразие национальной психики не может
не отражаться и на приемах, и на результатах всей социальной жизнедеятельности
данной национальной группы. Поэтому нация, компактно живущая, создает и язык, и
хозяйственные приемы, и общественные отношения, и правовые нормы, и отвлеченную
культуру – словом, всю свою социальную обстановку и атмосферу, так
сказать, по образу и подобию своему. И такую нацию мы называем нормальной, ибо
такая социальная обстановка, естественно возникшая в строгом соответствии
психическому укладу нации, без сомнения, наиболее благоприятна для развития
последней. Но в совершенно ином положении находится та национальная группа, которая
вынуждена жить внутри чуждой преобладающей среды. Такая группа должна
развиваться в социальной атмосфере, созданной по чуждому укладу и потому
неприспособленной к ее, этой группы, своеобразию. Не поддаваясь
грубо-количественному учету, эта основная ненормальность отражается, однако, на
всех проявлениях жизнедеятельности такой группы, вынуждая членов ее на всяком
поприще затрачивать лишний плюс энергии. Это и есть основа Jüdennot, объективный
«антисемитизм вещей», совершенно не зависящий от злой или доброй воли соседа;
сюда входят и общественный бойкот, и другие формы так называемого «вытеснения».
Вот почему подобная группа или ассимилируется, или начинает тяготеть к созданию
таких условий, которые обеспечили бы ей не «право», а фактическую возможность свободно и самобытно созидать не только свои законы, но
и все свои общественные формы; всю свою материальную и интеллектуальную
культуру, производить свои революции тогда, когда они созрели в ее недрах, не
сообразуясь с подготовленностью окружающей среды, – словом, жить исключительно своими переживаниями, дышать
исключительно своей атмосферой. Живая нация тяготеет к полноте социального
самоопределения; в диаспоре она при лучшем успехе может рассчитывать на право
подконтрольного распоряжения частью своих податных сумм – и политики вроде
г-на Ландау спрашивают: разве это не одно и то же? Если вы получите второе,
зачем вам тогда первое?
Этому доводу одна цена с другими, еще более популярными:
если получите равноправие, зачем вам тогда Палестина? Если прекратятся погромы,
чего вам еще надо?
Ни погромы, ни бесправие не являются непременными
атрибутами галута: это случайные аксессуары, пятна, которые могут быть удалены.
Галут вполне поддается очистке от таких
примесей – «нормализации», по глубокому выражению Б. Борохова [37]; но и до конца нормализованный галут остается галутом. Национальные права – это просто высокая
степень нормализации галута, больше ничего. Если мы их получим, это будет
полная ликвидация антисемитизма законов; но в основе галута лежит
«антисемитизм вещей», и он не поддается ликвидации. Мы хотим
сосредоточить в руках организованного еврейского народа функции просвещения,
взаимопомощи и колонизации; но за этими пределами остается большая
половина нашего бытия, вся обширная область нашего неизбежного участия в
хозяйственной, политической, да и культурной жизни чужбины – полнейший
простор для самого широкого разгула всех видов объективного антисемитизма. Вне
компетенции национального союза должна будет остаться
прежде всего основная функция жизни – борьба каждого еврея за кусок хлеба.
Цена этого куска, сумма заработка, род и условия работы определяются
и будут определяться только социальным организмом чужбины, его потребностями и его упругостью; следовательно, главное
поле действия вытесняющей силы, экономическая роль еврейства в диаспоре, не
может и не будет подлежать влиянию национальной организации. При таком
положении вещей вся роль последней будет сведена к залечиванию
ран, наносимых народу извне самим ходом вещей. Именно так мы и смотрим на дело.
Мы без всяких колебаний предвидим и предсказываем, что
публично-правовая организация еврейства будет лучшим проявителем еврейской
ненормальности и что деятельность этой организации рано или поздно должна будет сосредоточиться, главным
образом ввиду безнадежной паллиативности всего
остального, на концентрировании эмиграционного движения.
Говорить о том, что «государственноподобная»
организация может удовлетворить живую народность, можно только в том случае,
если допустить самоценность и самоцельность
организации. Я уже недавно писал, что мы этого не признаем. Живая нация
нуждается в комплексе условий, достижимом только при концентрации. И хотя бы «государствоподобие» нашей организации было доведено до
совершенства, она сама по себе есть только средство, этап на пути к настоящей
автономии, к территориальной независимости.
ЕВРЕЙСКАЯ
НАЦИЯ В ПОЛЬШЕ [38]
Уважая
нейтралитет Руси,
которая по этому вопросу еще как таковая не формулировала своего мнения, я в
данном случае отказываюсь от своей постоянной рубрики в корпусе газеты и
выступаю под чертою «Польского отдела» как одна из сторон. Думаю, что эта тема
важна не только для поляков и евреев. Из всех задач, выдвинутых жизнью перед
этим поколением, самой сложной и ответственной я считаю национальный вопрос. Еще нигде не разрешенный не только практически, но даже и в теории,
он своею путаницей тормозит повсюду правильное развитие общественного процесса;
и то же самое неотвратимо предстоит и России, в составе которой переплетено
свыше пятидесяти сотых бесчисленно разнообразного иноязычного населения, если
только строители нового порядка не отдадут национальной проблеме самых
напряженных усилий мысли и воли. Оттого краевой спор между поляками и
евреями вправе рассчитывать на внимание со стороны всех, кому близка задача освободить будущую Россию от изнурительных и социально
бесплодных трений племенной чересполосицы.
Поляки
слышать не хотят о признании еврейской национальности и ее разговорного языка в
пределах Царства Польского. Эту точку зрения провозгласили перед двумя разными
интервьюерами члены думского кола г-да Жуковский [39]
и Дмовский [40],
ее разжигает в горячо написанной статье г-жа Стефания Ляудынь [41],
ее на все лады повторяет польская печать – и не только та, которую в
русских газетах именуют шовинистической, но и та, которая носит нарочитое
название «прогрессивной». Орган самого г-на Свентоховского [42]
недавно заявил: «Мы ненавидим еврейский национализм со всею силою негодования,
отвращения и опасения». А г-да Жуковский, Дмовский и Стефания Ляудынь
резюмируют: равноправие – да, национальные права – ни за что. Коротко и ясно.
Это, собственно говоря,
дает право и другой стороне поставить вопрос на чисто деловую почву. Тут,
очевидно, принципиальные разговоры излишни. О равноценности наций и обо всем
прочем, что по этому поводу можно сказать, поляки сами знают
не хуже кого хотите, но ведь они к данному делу подходят совершенно с
другой стороны. Земля наша, значит, и сила наша; еврейский национализм по сто одной причине нам неприятен, значит – не позволяем,
и больше ничего. При таких условиях другой стороне остается в сущности одно: в
ответ на польское veto провозгласить свое volo [43] – и против польского
подсчета сил выдвинуть свой подсчет, из которого, быть может, окажется, что
вопрос о взаимных шансах как раз в этом далеко не так ясен, как оно думается
руководителям кола. И признаться: когда читаешь или слышишь вызывающие выпады à la газета г-на Свентоховского, вспыхивает сильное искушение так именно и
повести речь, просто и начисто: вот, мол, ваши шансы, вот наши –
благоволите взвесить, и потом, приятно вам это или нет, извольте считаться…
Но я удержусь от искушения
и все-таки попытаюсь оттенить принципиальные моменты вопроса. Если поляков они,
по-видимому, всего меньше интересуют, то решающим судьей призвано быть
общественное мнение всей многонародной России,
отраженное в государственной законодательной палате, – и оно в этом споре не может
и не захочет обойти принципиальную сторону, тем более,
что в данном вопросе она ясна и очевидна.
Прежде всего – она
совершенно не связана с вопросом о том, достоин ли жаргон имени языка или не
достоин и возможна ли на нем самобытная культура или нет. Об этом можно было бы
много поспорить, если бы кто-нибудь из лидеров кóла
написал на эту тему ученую диссертацию и защитил бы ее при
историко-филологическом факультете. В политике такими доводами не
оперируют – даже тогда, когда действительно знакомы с вопросом, на что
лидеры польской политики, надеюсь, сами не станут претендовать. В политике
учитываются факты, а не эстетико-литературные соображения и
культурно-психологические предсказания. Раз определенная группа говорит на
программе. [44]
Если им великодушно предлагают учреждать такие школы только на частные
средства, то это насмешка: это значило бы содержать на свои подати учебные
заведения для других, а на свое просвещение расходовать особо. Это –
вопиющее насилие, которое не может быть оправдано никакими фразами о священных
правах краевого языка. Их никто не отрицает, и спору нет, что польской речи
должно быть обеспечено видное место во всех иноязычных школах Польши –
великорусских, украинских, литовских и еврейских, но в качестве предмета, а не
языка преподавания. Языком преподавания должен быть язык ребенка: это правило
педагогики даже не то что национальной, а просто рациональной, и отрицать
его – значит творить насилие не только над угнетаемой народностью, но и
над самой идеей просвещения.
Что верно для школы, то верно
и для других институтов общественного блага, особенно для низших инстанций
суда. Суд для гражданина, а не наоборот, и нельзя для 14 процентов населения в
крае (а считая только города – для 38 процентов) обусловливать право на
правосудие обязательным изучением второго языка. Так же точно, как и учитель
народной школы, должен чиновник и судья давать ответ на том языке, на котором
произнесен вопрос или написано прошение. Понимаю всю трудность этой проблемы,
но верю, что поляки для нее найдут очень легкое решение, когда зайдет речь о
правах польского языка на Литве и юго-западной Руси…
Впрочем, иногда у поляков
прорывается и такая нота, что настоящие польские евреи [ни] сами себя не считают
нацией, ни жаргон языком, и ничего не требуют, а все это выдумки «наплывовых», пришельцев из Литвы. К чести надо сказать, что
у серьезных польских источников эта нотка постепенно выветривается, и только
«поляки» моисеева закона еще за нее цепляются. Кто посерьезнее, те хорошо учли опыт своей же Галиции, где вся
еврейская масса теперь охвачена одним экстазом национальной политики; да и всю
еврейскую тактику на выборах в Царстве Польском, как она ни была робка и
бледна, более вдумчивые польские круги поняли именно как первую пробу
нарастающего национализма. И это весьма хорошо свидетельствует об их
проницательности, и чем скорее зачахнет у последнего поляка последняя иллюзия в
этом отношении, тем лучше для обеих сторон, для взаимной ясности положения, для
отчетливости неизбежной борьбы. Еврейство Польши только часть единого еврейского
народа, как поляки в России только часть одной польской нации; те и другие,
разобщенные чужими заставами, все же непреодолимо живут процессами своего
целого. Польскому еврейству пробил тот же час пробуждения, что ударил по всей
еврейской диаспоре. Глубокий подъем национального индивидуума, полная
ликвидация старого курса, подчинявшего еврейскую политику интересам
господствующих наций, и переход к настойчивой и планомерной политике
национального возрождения – таковы основные черты этого процесса, и лозунг его
гласит: «делайте сами свою историю». Это повсюду, и Польша не может быть и не
будет изъятием.
«Будет! – отзываются
поляки и заносят тяжелую руку над молодыми национальными побегами еврейского
духа: – Ни за что на свете!»
Я никогда не ищу этических
начал в политике – знаю, что они тут не играют роли; но желать для себя
свободы и в то же время сознательно и ревниво беречь свое право гнета над слабейшим – это, мне кажется, первый по яркости
пример в истории национальных освобождений. И тогда перед
слабейшим остается один только путь. Он апеллирует ко всем народам, скованным
цепью того братства страданий и борьбы, имя которому Россия. Он передает свою
участь их общему суду. Он напоминает им о необходимой
круговой поруке, о том, что у всякого из них есть свои за пределами родной
области, и то, что сегодня ударило по еврею, завтра ударит по украинцу, брату галицкого русина. И он верит, что в их справедливом
решении будет ограждена и свобода каждого племени в собственном крае, и свобода
каждого меньшинства на чужой земле.
Именно такова позиция
польского еврейства. Оно с глубоким сочувствием под <…> [45]
своеобразном языке и живет по своим обычаям, то политику нет дела, какого корня
этот язык и суждена ли этому племени с его культурой полнота национального
развития или гибель и растворение; что бы ни предстояло, задача политика в том,
чтобы участь этого племени совершилась естественно, без насилий, в условиях
наименьшего трения.
В Царстве Польском живет
один миллион и триста тысяч евреев. Из них – по переписи 1897 года –
целых 98 процентов показали своим родным языком жаргон. На этом жаргоне
издаются – именно в Варшаве – газеты, иногда развивающие тираж, до
какого – смею полагать – не так часто доходит польская печать: Tageblatt [46] распространяется ежедневно
до семидесяти тысяч экземпляров. На этом жаргоне печатаются журналы, посвященные
самым сложным теориям современности; на этом жаргоне пишет целая плеяда
беллетристов и поэтов, отражающих все течения современной мировой литературы,
до символизма включительно; жаргонная мелодрама и комедия, хотя и отсталая в
литературном отношении, дает непрерывную работу нескольким драматическим
товариществам, и за последнее время нарождается новый, серьезный и глубоко
жизненный репертуар, между прочим при участии
варшавянина Аша [47];
на этом жаргоне издается множество научно-популярной и политической литературы,
начиная от партийных брошюр и кончая обширными самостоятельными исследованиями,
вроде труда Я. Лещинского [48]
«Еврейский рабочий в России». Это факты, и они решают вопрос. Жаргон после
этого может звучать для арийского уха горше скрипа немазаных колес; жаргон и
весь народ, на нем говорящий, могут быть обречены в неразгаданных записях
грядущего на бесследную кончину: все равно. Раз это язык миллиона с лишком
людей, которые по-другому не понимают, и раз эти люди платят налоги, им должна
быть дана школа с обучением на их языке, под их руководством и по ими
выработанной программе <…> [49] держит ликование поляков в
день открытия первого сейма; но за признанием своей национальной равноценности
оно обратится к верховной палате Империи и у нее потребует гарантии своих прав,
незыблемой и неприкосновенной во имя основных начал государственного единства.
Права польской нации святы, но они кончаются там, где начинаются права другой
народности. Так, швейцарский союз, уважая самостоятельность кантонов,
гарантирует гражданину любого из них всю полноту его прав; и так будет в
России, потому что иначе Россия превратилась бы в развалину, где во всяком углу
сосед мог бы душить соседа. Пусть в это вдумаются руководители польской
политики и пусть очень серьезно и точно взвесят ту силу, которую придает
еврейским требованиям эта позиция. И тогда, быть может, они поверят, что мы,
еврейские националисты в Польше и вне Польши, мы, которых они ненавидят «со
всею силою отвращения и опасения», – мы к их агрессивному национализму относимся не
только без ненависти и без отвращения, но, быть может, и без опасения. Мы им желаем полной победы в их национальном деле, но стоим за свое
национальное дело, и на их взволнованное «ни за что» спокойно и твердо говорим:
во что бы то ни стало.
ВОСЬМОЙ
КОНГРЕСС СИОНИСТОВ В ГААГЕ [50]
Беглые
заметки
Гаага, 21 авг. [1907]
Центр этого
конгресса – вопрос о работе в Палестине.
Это все знают, но, право, не все понимают,
что это значит. Во-первых, ведь принцип реальной
работы установлен еще на прошлом конгрессе. В
чем же дело? Неужели надо еще раз принять те же или такие же резолюции, вторично присягнуть? И разве не
достаточно ясно, что все наши «немцы»,
кроме двух-трех, тоже вполне признают необходимость работы в Палестине? О чем же спор?
Я
однажды пытался выяснить, о чем спор; теперь, набрасывая строки в перерыве между последним заседанием конгресса и последним заседанием нашего съезда, не могу отчетливо
вспомнить детали своей аргументации в той
статье и, быть может, рискую повторить те
же доводы теми же словами. Я писал, что спор идет об основном правиле парламентарной демократии – о
министерстве большинства. Конечно, это в конце концов
спор о личностях, но сколь ни почтенна старая истина о том, что дело не в
личностях, она все-таки нуждается в поправках сообразно
условиям. Роль личности в движении действительно ничтожна постольку, поскольку движение направлено на цели агитационные или на разрушение старого: тогда
действует масса, в которой уравновешиваются индивидуальные
различия, и в конце концов Исаак стоит Абрама и Абрам – Исаака. Но поскольку в
движении присутствует также элемент реального, да
еще планомерного созидания, постольку надо же кому-нибудь поручить это
созидание, и именно тому, кто на это больше способен. Революция кое-как может
еще обойтись без талантливых вождей (хотя и тут мы только что сами видели, как
это иногда плохо кончается), но провести большую реформу способно только
талантливое правительство.
Всюду, где необходима
система, план, там обязательно и вполне законно возникает вопрос о личностях.
Партия, как наша, которая собирается на неделю раз в два года и все свое
страшно сложное дело поручает на эти два года исполнительному комитету, должна
с особенной щепетильностью относиться к выбору подходящих людей для этого
комитета, и этого нечего стыдиться.
У нас этот выбор особенно
затруднен еще тем, что разделение на «две тенденции» весьма неясно. Гораздо
проще было дело перед седьмым конгрессом: тогда оппозиция немедленной работе в
Палестине обозначилась гораздо ярче. Теперь, как уже сто раз было сказано, все
за реальную работу. Я этого не оспариваю, но
все-таки думаю, что дело не так просто. Конечно, противников, которые так-таки
не хотят допустить ни шагу в Палестине, – таких уже нету; но есть же
разница: ничего не иметь против, даже сочувствовать,
даже соглашаться с полезностью дела, или сознавать
органическую необходимость дела, жаждать его и страдать от всякой задержки. Это
неуловимо, но ведь это все-таки
есть и чувствуется. Это – разница между матерью, которая выносила ребенка
в себе, и доброй женщиной, которая взяла его на воспитание. Это, если
позволите, напоминает (конечно, не вполне) даже разницу между националистом и национал-ассимилятором: второй, как послушаешь, говорит те
же самые слова, и придраться не к чему, а на деле
все-таки будет не то. Когда выбираешь депутата в Думу, то считаешься с тем, что
на практике не всегда можно будет кричать о еврейских требованиях – иногда
придется для пользы дела и помолчать; но и само молчание о еврейском вопросе можно доверить только настоящему националисту, выносившему в себе свой национализм.
То же самое в вопросе о палестинской работе. Кто
же спорит против того, что вести ее надо очень осторожно –
иногда делать, а иногда воздерживаться от делания; но и для того, и для другого
нужен настоящий «реалист», выносивший свой «реализм», ибо только тогда будет
гарантия, что воздержание будет применяться лишь при действительной надобности.
Как это ни странно звучит, но и право бездействия от имени нашей партии может
быть доверено только стороннику действия.
У нас много восставали
против деления сионистов на восточных и западных. А я
все-таки делю, и не только по бытовым условиям. Отношение того или другого
сиониста к работе в Палестине определяется его мировоззрением; признание
реальной работы есть часть того, что у нас теперь называют эволюционной
концепцией. Но на развитие и углубление этой концепции сильно повлияли русские
события. Если бы не революция, Гельсингфорсская схема
сложилась бы у нас гораздо позже. И я вполне понимаю, что западному сионисту,
не видавшему близко того, что мы видели, не стоявшему у котла, который накалял
наши мысли, до сих пор не так ясно
многое, что давно знакомо нам. То, что ему ясно, он умеет провести в жизнь
гораздо лучше нас – этого я опять-таки не отрицаю; но сионизм как процесс
и Адольф Штанд и «Бецалель»
как этапы этого единого процесса – для него это еще неуловимо, во всяком случае не так просто и естественно, как для нас или галицийских товарищей.
Впрочем – это все
было вернее в позапрошлом году, чем теперь. Если мы за эти два года развились,
то и «немцы» не стояли на месте. Внутриполитическая борьба «австрийцев» и
«русских» им еще не вполне понятна, и они ее скорее учитывают с так называемой
«общенациональной» точки зрения, чем как элемент сионизма. Но в палестинском
вопросе они, по-видимому, сильно шагнули вперед, и уже не так недоверчиво
повторяют вопрос: а не есть ли эта praktische—Arbeit [51] – измена
политическому сионизму? Мы уже на этом конгрессе ни разу,
кажется, не слыхали сакраментального слова Klein—Kolonisation [52] .
Общее впечатление, которого не захотят отрицать даже самые крайние из наших
поборников палестинской работы, несомненно, то, что и «немцы» теперь в
большинстве довольно искренне хотят создавать осязательные ценности в Палестине
и даже готовы смотреть сквозь пальцы на шаткость турецкой правовой почвы.
Отсюда еще не следует,
чтобы совершившийся факт – «министерство Вольфсона» –
признать за наилучшую изо всех мыслимых комбинаций. Я,
например, говоря вообще, предпочел бы все-таки что-нибудь более «восточное». Но одно скажу с уверенностью: эта комбинация несравнимо лучше, чем
опять смешанный ЕАС [53] .
В русском землячестве было сильное течение за пятичленный комитет с двумя
«русскими»; собрать для этого плана большинство голосов в Permanenz—Ausschuss’e [54] и в конгрессе было бы не
так трудно, но комбинация не принесла бы, на мой взгляд, ничего, кроме вреда,
именно потому, что у «русских» в этом отношении гораздо больший размах. Можно
соединять в одном органе людей разного размаха, но при одном условии: чтобы
фактическими хозяевами были именно те, у которых этот размах больше. А
фактический хозяин тот, у кого машина в руках. Говоря конкретно – это
значило бы или перевести бюро в Россию, или переселить «русских» в Берлин.
Первое теперь немыслимо, второе пока практически невозможно. А в таком случае
люди большого размаха неуместны. При всем добром желании подгонять и торопить
они только тормозили бы работу, на которую способны люди меньшего размаха. Если
у А и Б есть общий рубль, и А хочет на этот рубль
устроить опытную станцию, а Б – железную дорогу, то пока они будут спорить
(особенно когда спор ведется по почте), рубль будет лежать в кассе, и не будет
ни дороги, ни станции. И тогда Б останется одно из
трех: или разыгрывать марионетку, или подать в отставку, или занять роль
хронического бунтаря внутри А-С [55] .
Мы этот опыт уже имели, и, полагаю, с нас уже довольно. Или А,
или Б. И раз первое было теперь невозможно, то нужно было остановиться на втором, без поправок и
смягчений.
Знаю,
что многие боятся, не есть ли это непозволительный
эксперимент над движением. Прямо и
искренне говорю, что я не такого мнения. На чудеса наш центр не способен, особенно больших перспектив не имеет, но работать в Палестине желает и что следует, вероятно, сделает. Другие
успели бы больше. Но пока их нельзя будет
поставить во главе дела, до тех пор надо считаться с наличными факторами, пожелать выбранным нами лицам успеха и не мешать им не только палками под колеса, но и сверхсильными
понуканиями.
О САМОСТОЯТЕЛЬНОМ ВЫСТУПЛЕНИИ
[СИОНИСТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ В РОССИИ] [56]
Гаага, 12 авг.
Прежде всего предлагаю съезду
отбросить одно опасение, которое мне часто приходилось слышать даже от
противников самостоятельного выступления: будто «неловко» отменить в Гааге
решение, которое было принято всего восемь месяцев назад в Гельсингфорсе.
Я полагаю, что этим нельзя стесняться. Если мы тогда ошиблись, нет ничего
разумнее, как сейчас исправить ошибку. Но ошиблись ли мы?
Я слышал – даже от сионистов – мнение, будто
выборы в Думу нам доказали, что мы действительно ошиблись. Я держусь совершенно обратного мнения. Прежде всего
мы победили количественно: никем еще не опровергнут подсчет «Рассвета», что
нами было проведено наибольшее число выборщиков и что две трети кандидатов в
Думу, выставленных еврейскими куриями, были сионисты.
Но это не так важно. Мы всегда считали, что главной
задачей нашей на вторых выборах было не провести сионистов в Думу, а
познакомить еврейскую массу с сионизмом в его новой роли – руководителя
национальной политики евреев в диаспоре. Мы еще недавно, так сказать, бойкотировали
галут, и масса привыкла понимать сионизм как полное
отрицание всякой ценности за борьбой в галуте. События распахнули перед нами
большие перспективы, новые возможности; в то же время внутреннее развитие
нашего движения привело нас к убеждению, что эти возможности должны быть
использованы путем сплочения евреев для целей сионизма. Поэтому в Гельсингфорсе мы решили отказаться от бойкота галута и
приняли широкую систему утилизации галута. Этого массы еще не знали; когда им
говорили о сионистах в Думе как таковых, они спрашивали: «Для чего? Для того, чтобы требовать там Палестину»? Наши враги попытались
воспользоваться незнакомством масс с нашей эволюцией и заявили: «Сионисты хотят
провозгласить в Думе, будто нам ничего, кроме Палестины, не нужно»! В ответ на
это нам необходимо было объяснить массе, что Палестиной мы хотим завладеть не
через русскую Думу, а через самостоятельность организованного еврейства; в Думе
же хотим только добиться для еврейства права на такую организацию. В русскую
Думу мы идем – по крайней мере пока – для
реализации не целей, а предпосылок сионизма. Объяснить это было
главной задачей нашей на выборах. Этого мы достигли. Теперь население знает,
что сионисты не являются партией лозунга: «чем хуже, тем лучше». Теперь масса
знает, что мы – партия широких национальных требований, что мы стремимся к
уничтожению галута не через ухудшение, а через нормализацию галута. Поэтому,
не переоценивая результатов избирательной кампании, надо, с другой стороны,
избегать слишком низкой оценки.
По существу скажу, что у нас совершенно напрасно этот
вопрос называется вопросом о «флаге». Это очень ходкий и, пожалуй, очень
удобный термин, но в действительности речь идет только о самостоятельном
выступлении. Фирма не так важна. Не являясь, как некоторым почему-то кажется,
инициатором превращения сионистов в самостоятельную партию (идея эта по праву
первенства принадлежит Усышкину [57]), я, однако, имел
честь быть докладчиком по этому вопросу на одесской конференции и в Гельсингфорсе. В обоих докладах я указывал, что суть дела
не в сионистской фирме, что в интересах легализация или из соображений конгрессно-дипломатического свойства можно для внутренней
политики принять и другое имя, например как в Австрии – партия
национальной политики. Но австрийские товарищи, составляя программу своей новой
партии, в первом ее пункте повторили основной лозунг Базельской
программы – стремление к правоохраненному
общежитию для еврейского народа в Палестине. И в этом все дело. Важно не то,
как называется наша партия, – важно, чтобы она была наша, т. е.
чтобы в нее входили только сионисты и чтобы все ее лозунги и акты были
подчинены идеалу сионизма. Если понадобится, то и мы примем псевдоним, но и под
этим псевдонимом должны быть собраны только сионисты.
Вот почему я нахожу, что разногласие между сторонниками и
противниками самостоятельной политики, поскольку оно не опирается на чисто
утилитарные соображения, есть плод довольно глубокой разницы в мировоззрении. С
одной стороны, выступают люди, для которых сионизм сам по себе, а национальная
политика сама по себе: отчасти она оправдывается тем, что евреям «пока» нужны
кое-какие паллиативы, отчасти тем, что миллионы евреев обречены
остаться вне Jüdenstaat’a, и нельзя же их оставить без национального бытия. Иными словами, сторонники
этого взгляда хотят видеть в Gegenwartsarbeit [58]
нечто самодовлеющее, независимое от сионизма.
То воззрение, которое я отстаиваю, смотрит на дело иначе.
Мы не признаем самоцелей, кроме сионизма. Для нас сионизм не есть желание одной
группы, рядом с которым возможны другие стремления: для нас сионизм есть сила
вещей, объективная и субъективная необходимость, вне которой нет
и не может быть никакого еврейского движения. Всякое проявление
еврейской жизненности и активности сознательно или бессознательно ведет к
сионизму; иначе оно не имеет ни ценности, ни будущности. Или сионизм, или
национальная гибель; все, что не впадает в первое русло, впадает во второе. Мы
признаем только то, что ведет к сионизму, и лишь постольку, поскольку ведет.
Самая широкая автономия не имеет для нас никакой ценности, если она не есть
организация народа для создания национального центра.
Вот почему для нас идет вопрос не о сионистской фирме, а
о самостоятельно-сионистской Stellungnahme [59] по всем вопросам галута. Как бы
ни называлась наша партия на арене внутренней политики, но она должна состоять
только из людей, для которых идеал сионизма есть регулятор всего еврейского
развития. Составить смешанную Volkspartei [60] из сионистических
националистов – значит, допустить влияние на наши решения людей, у которых
этого регулятора нет и для которых наполнение ценностей в
галуте есть самоцель. А это значит извратить смысл всего нашего
отношения к диаспоре и к ее благам.
Мы, конечно, не отказываемся от совместных действий. Мы в
Гельсингфорсе признали допустимость блоков. В отличие
от социал-демократов мы согласны не только «вместе бить», но и «рядом идти» с
теми течениями, цели которых сегодня совпадают с
нашими. Но для того, чтобы знать, совпадают ли их цели с нашими, надо прежде
установить содержание наших целей, установить их самостоятельно, с сионистской
точки зрения, сионистскими голосами.
Поэтому напрасно говорят нам, что самостоятельное
выступление дробит еврейские силы. Если цели совпадают, можно идти рядом, не
сливаясь, но помогая друг другу; если же цели не совпадают, то ведь и смешанная
партия тогда немыслима.
Впрочем, вопрос о вреде для еврейства был поставлен еще и
с другой точки зрения: сионистский «флаг» может помешать равноправию. Мы уже не
раз говорили, что такая постановка вопроса равносильна приспособлению ко вкусам антисемитов, а проповедь такого приспособления
есть проповедь политического разврата. Мы не только не можем считаться с этим
доводом, но будем бороться безо всякой пощады с людьми, которые попытаются
снова им оперировать.
Еще менее приемлем тот довод, что самостоятельное
выступление повредит нам как партии. Это все равно. Если народ не дозрел до
нашей тактики открытого забрала, до нашего взгляда на борьбу за равноправие,
как этап к полному возрождению, – то мы будем побеждены, но перед этим
нельзя отступать. Для партии, строящей свое дело надолго, лучше провалиться на
своей большой дороге, чем преуспевать окольными путями.
Я предлагаю вам подтвердить Гельсингфорсскую
резолюцию. Считаю допустимой лишь одну поправку. Мы запретили отдельным
сионистам вступать в другие еврейские партии. Это вполне правильно; но мы на
это не имеем права. Согласно организационному статуту конгресса, для сиониста
обязательно только признание первого пункта Базельской
программы и уплата шекеля. Мы с этим должны считаться. Отдельные
сионисты имеют право вступать в другие еврейские партии, и мы запрещать им это
не можем. Но мы должны зато установить, что в нашей
организации такие члены не могут иметь решающего голоса по вопросам Gegenwartsarbeit.
За вычетом этой поправки, на которую мы вынуждены
согласиться по чисто формальным причинам, Гельсингфорсская
резолюция не может быть изменена. Отменить ее значило бы заявить, что сионизм
не имеет никакого отношения к диаспоральному движению.
Утверждают, что мы в Гельсингфорсе низвели сионизм до
роли одной из ста еврейских партий. Это ошибка – напротив, именно отказ от
самостоятельного выступления имел бы такое значение. Ибо теперь мы
действительно только одна из партий, борющихся за национальные права евреев в
диаспоре; но тем самым мы подтверждаем, что эта борьба есть не что иное, как
одно из средств к осуществлению сионизма. Теперь сионисты – одна из
партий, но сионизм остается единым еврейским идеалом, ревнивым идеалом, который
ничего не признает рядом с собою, который все подчиняет и включает. Если же вы отмените Гельсингфорсскую
резолюцию, то именно тогда вы собственноручно расписываетесь в том, что
признаете национальное движение диаспоры не средством, а самоцелью, и тогда уже
не сионисты как борцы за автономию, а сам сионизм как стремление к Jüdenstaat’y становится одним из еврейских
течений, рядом с которым равноценно существуют другие течения. Если вы
согласны это признать – только тогда можете вы отменить Гельсингфорсскую резолюцию.
[1] Мысль, № 1. 11.01.1907.
[2] Семен Соломонович Юшкевич (1868, Одесса –
1927, Париж), русско-еврейский прозаик и драматург. «В городе» – драма в 4 действ. (1906). Шла на сцене театра В. Ф. Комиссаржевской.
[3] Здесь: сводня.
[4] Шефтель Михаил Исаакович (1858–1922) – еврейский просветитель, юрист и
общественный деятель, активист Конституционно-демократической партии
(кадетов), депутат 1-й Государственной Думы.
[5] Острогорский Моисей Яковлевич
(1854–1919) – русский юрист, историк, социолог и политический деятель;
депутат 1-й Государственной Думы (1906); оставаясь беспартийным, голосовал
обычно вместе с кадетами.
[6] Сеймовцы (сеймисты) –
члены Социалистической еврейской рабочей партии (СЕРП, 1906–1909). В 1909 г.
Социалистическая еврейская рабочая партия объединилась с социалистами-территориалистами.
[7] Сев Леопольд Александрович (1867–1921) – общественный деятель, журналист; редактор
еженедельника «Свобода и Равенство» (1907).
[8] Винавер Максим (Мордехай)
Моисеевич (1863–1926) – юрист, общественный деятель, писатель, публицист;
один из основателей партии кадетов, депутат 1-й Государственной Думы.
[9] Намек на черносотенное «Общество активной
борьбы с революцией и анархией» (создано в ноябре 1905-го).
[10] Аллюзия на «Союз для достижения полноправия
еврейского народа в России».
[11] Дубно́в Семен Маркович (Шимон
Мейерович; 1860, Мстиславль, Могилевская губерния, –
1941, Рига), еврейский историк, публицист и общественный деятель.
[12]
Сынов Израилевых.
[13] Уайтчепел – восточный квартал Лондона, населенный малоимущими евреями,
эмигрировавшими из царской России и стран Восточной Европы.
[14] Еврейская мысль, № 3. 25.01.1907.
[15] Арнольд Зайденман (1880–1927) – общественный деятель, адвокат. Окончил
физико-математический и юридический ф-ты Петербургского ун-та, был арестован за
участие в студенческих беспорядках; после освобождения примкнул к сионистскому
движению. Член редколлегий журнала «Еврейская жизнь» и газеты
«Рассвет», участник сионистских конгрессов.
[16] «Речь» (ежедневная политическая,
экономическая и литературная газета, орган Конституционно-демократической
партии. СПб., 1906–1917) 4 янв. 1907.
[17] 3-я
Всероссийская конференция сионистов в Гельсингфорсе,
утвердившая план сионистской деятельности после революции 1905 года.
[18] Макс Нордау (1849–1923) ––
еврейский философ, писатель, публицист и общественный деятель; в 1892 обсуждал
с Т. Герцлем идею еврейского государства, был разработчиком Базельской
программы и до конца своих дней входил в руководство ВСО.
[19] Первый Сионистский конгресс без Т. Герцля
(Базель, 27.07–2.08 1905), принявший резолюцию, которая исключила участие
сионистов в создании еврейских поселений вне территории Эрец-Исраэль и сопредельных
стран. Сторонники плана Уганды покинули конгресс и вышли из ВСО.
[20] Верховный
аргумент (латынь).
[21] Дос юдише фолк, № 11.
30.03.1907. С
идиша перевела Любовь Чернина.
[22] Город Ришон-ле-Цион
(первый в Сионе, иврит) был
основан (1882) как сельскохозяйственное поселение (мошав)
десятью халуцим из
России и присоединившейся к ним группой
билуйцев.
[23] Людвиполь Авраам (1865–1921) – участник движения «Ховевей Цион», журналист социалистического направления,
сотрудничал в ивритской прессе Эрец-Исраэль.
[24] Гисин Ефим (Хисин
Хаим) (1865–1932) – билуец, один из
первопоселенцев Эрец-Исраэль, сионистский деятель.
[25] Рассвет, № 13. 6.04.1907.
[26] Борухов Аарон Михаил (1869–?) – одесский публицист, секретарь «Общества вспомоществования еврейским
земледельцам и ремесленникам Сирии и Палестины».
[27] Еврейская мысль. № 5. 8 апр. 1906.
[28] Исходом.
[29] Соседними
странами (немецкий).
[30] Рассвет, № 14. 13.04.1907.
[31] Жагорский – псевдоним Абрама Давидовича Идельсона. (1865, Векшни,
Ковенской губернии – 1921, Берлин)..
С 1905 г. по 1919 г. жил в
Петербурге, где редактировал сионистские издания (ежемесячник «Еврейская жизнь»
и еженедельник «Хроника еврейской жизни», а затем – сменивший их еженедельник «Рассвет»). В 1919 г., когда советские власти начали борьбу с
сионистским движением, Идельсон был послан Российской
сионистской организацией за границу как представитель русских сионистов в
руководстве ВСО. Принимал участие в работе Комитета
еврейских делегаций
на Версальской мирной конференции. Его
именем названы улицы в Иерусалиме и Тель-Авиве.
[32] Волегоцулово – местечко в Ананьевском уезде Херсонской
губернии; ныне село Долинское,
Ананьевский р-н Одесской обл.
[33] ошер (араб.) – десятина – натуральный или денежный налог в странах ислама.
[34] Имеются в виду резолюции конференции в г. Фрайбурге
(Германия, 1906), созванной группой российских
делегатов VI Сионистского конгресса, выступавших против «плана
Уганды», требуя скорейшего заселения Эрец-Исраэль.
[35] Рассвет, № 15. 15.04.1907.
[36] Ландау Григорий (Гавриэль) Адольфович
(1877–1941) – публицист, общественный деятель, активист партии кадетов. Жаботинский
рецензирует его брошюру «Бессилие национального творчества. К критике
национальной программы Сионистской и Еврейской народной партий» (1907).
[37] Борохов Бер
(1881–1917) – еврейский ученый, общественный деятель, идеолог и лидер
социалистического сионизма.
[38] Русь, № 129.
21.05.1907. С. 4
[39] Жуковский Владислав (1868–1916) – политик, промышленник, экономист.
Депутат 3-й Государственной Думы, член Польского кóла.
[40] Дмовский Роман (1864–1939) – политический
деятель, лидер Национально-демократической партии Польши, председатель
Польского кола 2-й Думы.
[41] Стефания Ляудынь-Хржановска
(1872–1942) –
польская
писательница, публицист, правозащитница-феминистка.
[42] Свентоховский Александр (1849–1938) – польский
публицист, литературный критик, издатель; редактор журнала «Культура польска».
[43] Хочу (латынь).
[44] Так
в оригинале.
[45] Пропуск в оригинале.
[46] Tageblatt – ежедневная
газета на идише (1906–1908).
[47] Аш Шолом (Шолем; 1880–1957) – еврейский прозаик, драматург,
писал преимущественно на идише.
[48] Лещинский Яков (1876–1966) – еврейский
социолог, экономист, общественный деятель.
[49] Пропуск в оригинале.
[50] Рассвет, № 32.
19.08.1907.
[51] Повседневная
работа (немецкий).
[52] Малая
колонизация (немецкий)
[53] Малый
исполнительный комитет ВСО (из 5 лиц).
[54] В Большом
исполнительном комитете (из 15 лиц).
[55] Малый
исполнительный комитет.
[56] Рассвет, № 32. 19.08.1907. Доклад Вл. Жаботинского IV
съезду РСО.
[57] Усышкин Авраам Менахем Мендл
(1863, Дубровна, Могилевская губерния, – 1941, Иерусалим), сионистский лидер.
[58] Текущей работе (немецкий).
[59] Точке зрения (немецкий)
[60] Народная партия
(немецкий)