Памяти отца
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 52, 2015
…но праздники в мешке не
утаишь.
Ещё не кончилась гефилтэ фиш,
не говоря о собственно маце,
когда опять воскрес Исус Христос –
и католически, и православно,
и греко-католически.
И всяческий аэрофлот понёс
необжигающие огоньки
в Европу, где и без того
зажглось
и прогорало чуть ли не
насквозь
в неблагодатном,
говоря условно,
а если проще – в огненном –
свинце.
На Львовщине однако – утряслось.
Святого Валентина, что ли,
мощи?..
Я жил в том Самборе сто лет
назад
и храм не помню, а запомнил
лишь
расхожее «за ПольщЁ було краще»
с улыбкой многоточия в конце.
И тишину… Попробуй
извлеки
из века, прожитого наугад,
какие-нибудь вербы вдоль
реки…
или ракиты? Отыщи промеж
случившейся потом таёжной
чащи
заброшенный и одичавший сад,
спаси братишку от гусей
шипящих,
потрогай плащ-палатку на отце.
Ни детства, ни отца. Сплошная
брешь.
Услышь теперь, за тридевять
реприз,
кухонный примус… или
керогаз?
и тихий шелест придорожных
груш,
и в воздухе разлитый барбарис,
душистый лес, и разноцветный
сон…
Что производит их в небесный
сан
и окрыляет сонмы наших душ?
Какой иконостас или экстаз?
Вопрос. Вопрос… Ещё один
вопрос…
Дрогобыч, Самбор, Хыров,
Борислав…
Фантомный праздник неизбывных
слов
и духовой оркестр
Первомая.
Другим названиям давно внимая,
не русским, а библейским,
например,
я как живую
вижу до сих пор
к стене прикнопленную
карту мира –
постриженный под чубчик пионер
закрашивает в цвет СССР
утраченные Польшу и Аляску,
Финляндию и славный
Порт-Артур,
и далее, на вырост, в ту же
краску –
морские Дарданеллы и Босфор.
И геостратегического рая
румянец пламенеет на
лице.
А в Яворове
– двор, и у сарая –
сосновые дрова в
поленнице.
Когда отец был молод и
высок
и чемпион дивизии по шашкам,
он резал, зашивал и
бинтовал
с утра и до утра, а в
выходной
дрова пилил и складывал со
мной
квадратно, в столбики, и
прививал
посильный интерес к нерусским
книжкам.
Меня – его любимый Белый Клык,
крутой и человеческий волчара,
ну… в общем, не увлёк, зато
Васёк,
да, Трубачёв, с командой, и Джура –
по десять раз, взахлёб и на ура:
похлёбка из гульджана, и стрельба!
А мать бульон варила и
ворчала…
И я отца жалел – его судьба
мне виделась не то чтоб
невоенной,
но, мягко говоря,
обыкновенной…
непраздничной и скучной, если
честно.
Ну, лечит командиров и
солдат…
И десять, и пятнадцать лет
назад
лечил он командиров и солдат,
и через двадцать лет…
Неинтересно.
…Так вот о праздниках. И о
дровах.
Здесь, в Иудее, праздники
другие,
и львов гораздо больше, чем во
Львове,
хотя, конечно, дело не во
львах,
а именно в оливах, и на слове,
свободном от любой драматургии,
меня ловите, но в
перерасчёте
на каждый шекель, вложенный
гореть
в чугунную или стальную печь,
оливы – просто охереть! – оливы
опережают чуть ли не на
треть
всю остальную флору Иудеи.
Не говоря о мире и борьбе
за мир и прогрессивные
идеи.
Они и сами по себе красивы,
они красивы сами по себе.
Но не об этом, не об этом
речь.
О праздниках!.. – свободы и
любви,
спасения и волеизъявленья,
земного света и благодаренья,
и правильного
летоисчисленья…
Прими их все и все усынови.
Благослови субботы,
воскресенья,
и пятницы, и остальные дни.
Не все ещё поля – поля
сраженья,
Не все огни – военные огни.
Отца направили после войны
служить во
глубину Галичины,
в санчасть… или в санбат?.. Галичину
не воссоединил Богдан
Хмельницкий,
а Сталин смог, довоссоединил…
и всё-таки не всех, не до
нуля.
Как говорил Борис Абрамыч Слуцкий,
«но есть ещё обширные поля».
А стало быть – работа и врачам
и ясным днём, а также по
ночам,
и даже, между нами говоря,
в пресветлый день Седьмое
ноября.
Парит над миром праздничный
нисан
в благоуханьи
самых майских роз,
и воскресает мудрый Моисей,
как некогда Озирис и Таммуз.
Ну а бесстрашный назорей
Самсон?
Держу пари, что и Самсон воскрес.
А, скажем, Ирод, он – не божий
сын?
не баловень архитектурных муз?
А те же Сталин и Бен-Гурион?
…Мы тоже все когда-нибудь
воскреснем,
в своей одёжке, безо всяких
риз.
И вознесёмся с Храмовой горы,
Иродиона и Медведь-горы
к чимганским,
грушинским, барзовским
песням
и выше – в яворовские
дворы.
О них не спето. Кто их
воспоёт?
Всё позабыто в следующей
драме.
А праздники несутся напролёт,
гремят салютами былых побед
и фейерверками олимпиад,
пылают факелами и кострами.
Уходит в небо, что ни помяни –
и грёзы пионерской
малышни,
и города, и запахи, и вещи,
златые горы, и златые дни
кофейной гущи и духовной
пищи.
И за Небесной сотнею, легки,
к тому же небу наперегонки
небесные уже несутся тыщи.
Что мне до их украинских небес
сейчас, когда и вовсе не до
слёз,
на всей окраине летучих лет?
Здесь, в Иудее, сухо вообще
и большей частью надобности
нет
в накидке ли, палатке ли,
плаще.
Но праздники объединяют нас.
Отец приоткрывает левый
глаз
и правый глаз, незрячие
глаза,
и спрашивает вдруг: который
час?
И я гляжу в незрячие глаза
и вижу чёрно-белый свет берёз,
брусчатку на дороге к
медсанчасти,
огромных звёзд ночное конфетти
и громко отвечаю: без
пяти…
без четырёх… Весенняя
гроза
гремит над Иудейскими
холмами.
Отец молчит, и нет календаря,
и я молчу, не говоря о маме.
Не говоря уже. Не говоря.
2014