Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 52, 2015
* * *
– Ну что, так
и будем идти под дождём? –
Сказал и
ответил:
– Давай
подождём.
И стали под
кровлею банка Мизрахи,
Который работал с утра до
шести,
И, чтобы в
порядок себя привести,
Ничтоже сумняшеся сняли рубахи.
Заметно
темнело, и банк затихал,
Затем
докатились раскаты природы.
Не глядя на
небо, легко пробежал
Внимательный
пёс неизвестной породы.
Мы тоже
пустились с грехом пополам
И выбрались
вон изнутри Байт-Вагана.
Одна за другой
загоралась реклама,
Вокруг
начинался вечерний бедлам.
2012
* * *
Действительно,
примерно в шесть часов
Всё оказалось
при вечернем свете.
Трамваи
осветились изнутри.
С небес, лишённых
Дев и Близнецов,
Снижались
позолоченные плети,
На коих и
повисли фонари.
В одном из
мест, где подавали пиво
Под музыку
знакомого мотива,
Стоял с
янтарной кружкой на весу,
Ещё одну имея
на примете,
В на голове затасканном берете,
С такими же
ботинками внизу
И громко
рассуждал о Пиночете.
Сего политика
я видывал давно,
Подчас
выслушивал, никак не отвечая.
Пройдёшь бывалоче, шагов не укрощая
И опустив
монету на вино.
* * *
Зайди во двор
и сразу поверни,
Не доходя
дверей в библиотеку.
Вот здесь мы и
поселимся одни,
В том смысле,
что побудем в тишине.
А что ещё
любому человеку,
Помимо
болтовни про истину в вине?
И всё про всё
рассказано уже,
И в каждом углядели фарисея.
Сказать по
правде, мне не по душе
И этот у
дверного косяка
У входа в
храм, утеху грамотея,
Напоминающий
ДК.
2013
* * *
И мне
запомнился укромный уголок
В кустах у
здания тогда библиотеки,
Где столик был
и лавки с двух сторон.
Я сделал, как
горнист, вместительный глоток
И, положив
перед собою руки,
Сидел спокоен,
одухотворён.
И чинно
поминали меж собой
Певца, поэта,
музыканта
И, как сказал
известный краснобай,
Мол, местного
властителя сердец.
И пили, так
сказать, почти без провианта,
Но правда, и питьё иссякло под
конец.
ДЕНЬ
И рыбка мелькает в прохладной реке,
И маленький домик
стоит вдалеке,
И лает собака на
стадо коров,
И под гору мчится в
тележке Петров.
Даниил Хармс. День
И утром слегка
приоткрылось окно,
И нос
показался, и стало смешно,
И кошка,
проведшая ночь под «Субару»,
И русские,
взявши бутылку на пару,
И чёрные шляпы
дождались трамвая
И смирно
сидели, по книжке читая,
И девушки шли
и крутили ногами,
И разные мухи
носились кругами.
И вот,
разрезая толпу фраеров,
Промчал в
инвалидной тележке Петров,
И люди кричали
ему: «Адони!»
И день
побежал, как обычные дни.
* * *
Был у меня
знакомый музыкант.
Он музыку
играл в каком-то ресторане,
Не помню,
«Будапешт» ли, «Бухарест».
Он выглядел тогда как заграничный франт,
Красавец на
киноэкране,
И, как Радищев,
озирал окрест.
Вокруг
страдали, ели-пили мужики.
Потом, исполненный печали и тоски,
Он писывал на
нотную бумагу
Для новых
песен складные стихи,
Похожие на доктора Живагу.
Я знал и
вспоминаю про него,
И хоть
забылось многое чего,
Но песенку его
про девушку такую,
Которую он якобы любил,
Я не забыл.
И бормочу её,
шепчу, можно сказать, воркую.
* * *
Миновало и
лето, и долгие жаркие дни.
– Выпить, что
ли? – заметил,
Когда мы
остались одни.
– И собаку
купить?
– Хорошо бы, –
и он рассмеялся.
А намедни на Яффо напротив отеля «Каплан»
Мне навстречу
попался
И отвесил
поклон.
А под вечер
случился давно ожидаемый дождь,
На экране
витийствовал древнеегипетский вождь,
И звонил
телефон, и опять не туда попадали,
И две стрелки сошлись там, где было двенадцать часов,
И тотчас за
окошком, как будто сего ожидали,
На родном заорали совсем уже без тормозов.
* * *
Под конец
января было мало дождей,
Лёва Лямшин разбился, не сыщешь костей,
Поломал
ограждение вади.
Миша Кац на Агрипас на скрипке играл,
Даже Лившиц на
Бен-Йегуде пропадал
И просил, так
сказать, христаради.
А в квартире,
помимо полезных вещей,
Музицировал
Бах, по-российски – Ручей,
За окошком
бродили вороны.
И казалось,
зима не уйдёт никуда,
Оставалось
приглядывать, чтоб провода
Не задели
зелёные кроны.
ПОМИНКИ
Я пришёл-посетил
приснопамятный дом
У слияния улиц
Кинг Джордж и Аза,
Где квартиры
сдаются с известным трудом,
А халупу
купить – миллион за глаза.
Там в одной из
квартир на седьмом этаже,
Где хозяйка
опутана гроздьями бус,
А на стенке
гравюры Ватто и Буше,
А в шкафу то
ли Пруст, то ли Прус,
Дверь открыл
господин с колотушкой в руке,
После долгих
метаний в глазке и замке.
Я не знал, как
сказать: «Вы одни? Ты один?»
– Я один, –
чуть помедлив, сказал господин.
Мы сидели на
кухне, почти без окон,
И в одно из
немногих светила луна,
И, посколь без бутылки прийти моветон,
Был с собой у
меня настоящий портвейн –
Лучше, думаю, нету вина!
Пусть считают,
что я Лиссабонский маран,
Португалия –
наша страна!
2014
* * *
– Как это
глупо и ничтожно –
Судить, о чём
не знаешь толком, –
Сказала дочь
неосторожно.
Мать на неё
смотрела волком.
Всё это позже
отзовётся.
Они стояли у
колодца.
И вот, пока
ведро летело
И приближалось
к водной глади,
А дочь стояла
и смотрела,
Её слегка
толкнули сзади.
А заслужил ли
этот, чтобы
Пропасть в
клоаке Англетера?
Сказать по правде,
я не знаю.
«Автомобиль
подкрасил губы
У блеклой
женщины Карьера».
Я эту строчку
обожаю.
* * *
Мечеть, ещё
мечеть… Так следует начать
Про то, как
реб Ицхак является с работы.
Автобус сорок
семь сбавляет обороты,
Звонок не
слышен, надобно стучать.
Он при очках и
в шляпе, но портной,
Шить-пошивать он продолжает дома.
Три дочери,
одна вплывает за одной,
Рахель, Михаль, Тамар, а по-другому – Тома.
Хотя ещё не
всё. В салоне балаган,
Бушлат и
автомат его меньшого сына,
С которым покурить выходит на
балкон
Под монотонный
рокот муэдзина.
* * *
Пять белых яблонь сеют лепестки.
Земля усыпана, и люди наступают,
То есть ботинками всё в прах преображают,
Большие, малые – любой размер ноги.
Всё это выглядит довольно щегольски
–
Стволы в зелёной травке утопают,
Цветут, но мало кто их толком различает,
Хотя вон абрикос, предтеча кураги.
Затем я прохожу две краткие дуги –
Направо до конца, после чего налево.
Сидит хозяюшка у входа в «Крези
Лайн»,
Похожа
на луну, на королеву,
А то и на портрет самой Гертруды Стайн.
2015
* * *
Не знаю, отчего всплывают имена,
У них над головой давно сомкнулась ряска.
Кто помнит, скажем, про того любителя вина?
И звали-то его по-польски Марек Хласко.
В местах, где он бывал и что попало пил,
И я в конце концов обрёл свою
обитель,
И даже на иврит меня переводил
Один филолог, Бродского любитель.
Тогда был наш Эйлат едва ль не
Колыма
И тот же Тель-Авив – отнюдь не Питер Блока…
А нынче я живу себе, где лепятся дома
И стёкла смотрят в сторону востока.
* * *
Полупустым оркестром шла
тропинка скрипки.
Станислав Красовицкий.
Натюрморт
Тропинка скрипки привела,
Куда совсем не ожидали.
Здесь было тихо и светло.
И посетители сидели,
Осоловелые
зело.
И ты печальная сидела.
Спросили: «Что произошло?»
Ответила: «Не ваше дело».
А нынче видели в окне,
На той, арабской, стороне
Вчера заснеженного вади
И утром зимнего вполне –
Олени шли, как на параде.
– И я за ними наблюдал!
– Это какой глупец сказал,
Что мир не храм, а мастерская?
– Скорей не храм, а преферанс!
– Я это слышу каждый раз
И всё с порога отметаю…
И дни последние бездумно дожигаю.