К шестидесятилетию Алекса Тарна
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 50, 2015
Видите ли, Шломо, вас с детства
учили, что слова – шелуха, в лучшем случае описывающая реальность, а в
худшем – искажающая ее. Но это не так. Слова – это и есть наша реальность.
Алекс Тарн. Протоколы сионских мудрецов<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]>
Я
самый обыкновенный читатель. Правда, чрезвычайно дотошный, для которого гораздо интереснее отыскать общее в столь разных,
на первый взгляд, книгах, чем высказать профессионально аргументированное и
потому «единственно возможное» о них мнение.
Первая
же не совсем привычная для меня тема, на которую я натолкнулась у Тарна, тут же вскружила мне голову, подхватила и, даже не
думая ничего спрашивать, затянула с головой в мир его Текста. Эта тема –
соотношение воображаемого мира и «объективной реальности».
Автор здесь точно не
первооткрыватель, но, читая Тарна, я, как бы странно
это ни звучало, впервые в жизни поверила, что все воображенное и правда может
существовать. Уж слишком убедительно:
Удивительно
ли, что жизнь в блогосфере, да и в интернете вообще,
намного ближе к истинной реальности, чем та, что снаружи? Наша наружная жизнь
виртуальна до обидного: разве мы созданы для такого
постылого псевдосуществования? Разве происходящее с
нами вне интернета – следствие нашего свободного выбора? Разве мы решаем,
где родиться и родиться ли вообще?.. Ну можно ли сравнить эту навязчивую, насильственную неадекватность
наружного виртуального бытия с сияющей реальностью интернета?!
Это из «Гиршуни».<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]>
События в этом романе развиваются параллельно и в блогосфере, и в реальном мире, и ты вслед за автором с
легкостью перескакиваешь из воображенного мира в реальный и далеко не всегда
знаешь, в каком именно сейчас находишься, настолько мастерски это сделано.
Конечно,
интернет – это особстатья, но та же тема, уже
без всякого интернета, звучит и во многих других произведениях Алекса Тарна, начиная с самого первого – «Протоколы сионских
мудрецов». С чьей-то легкой руки это произведение нарекли «романом-матрешкой»,
подразумевая, что это как бы текст в тексте, и с тех пор это определение
переходит из аннотации в аннотацию. Но для меня в этом романе интересен даже не
сам композиционный прием, а опять-таки исследуемые благодаря ему
взаимоотношения между реальностью и тем, что кем-либо придумано и записано.
Кто же настоящий автор
«урюпинских рассказов», сочиняемых Шломо Бельским по заказу неведомого Благодетеля? Если он
сам, то каким же образом придуманные им «с нуля» герои постфактум оказываются
вполне себе реально действующими лицами в его, его собственной жизни? Неужели
тот, кто «сочиняет» нашу жизнь, может использовать в качестве образца
литературные упражнения какого-то случайно выбранного автора?
Чем
он, Шломо, не демиург, не создатель? Разве не властен
он своею мощною рукою над им
же придуманным миром «бэрлиады»?.. Только…
превратился грозный демиург в обыкновенную пешку, в послушного статиста в чужом
сюжете, почитаемом им до того за свой собственный…
Ответ Мудрецов, которым
в этой книге вроде бы отведена роль высшей инстанции, гласит, что рукой Шломо водила некая высшая сила, определяющая все и вся, и,
собственно, не так уж и важно, какого именно автора нанял Благодетель для
сочинения сценариев жизни – мелкого литработника
или признанного гения.
Какая
свобода воли? О ком вы это, о себе? … Вы же из заранее проложенных желобков ни
разу не выскакивали – ни в жизни, ни тем более в писаниях ваших! Свобода
воли!.. Фу-ты ну-ты…
Если
бы не насмешливые последние полстранички романа, мы бы уже почти готовы были принять
предложенную модель устройства мира. Но самый конец «Протоколов…» оставляет нас
в полной растерянности. Где, где истинное начало этой бесконечной цепочки
авторов и проложенных ими желобков? Кто придумал самые первые желобки, из
которых, как ни изворачивайся, невозможно выбраться? Неужели как раз те, кто
сам по этим желобкам, собственно, и движется?!
И –
история совсем уже из разряда мистики: сюжет, описанный Тарном в романе
«Протоколы сионских мудрецов», некоторое время спустя повторился почти без изменений
и с самим автором. Некий московский издатель, прочитавший
«Протоколы…», заказал автору «вслепую» (как сделал это и Благодетель в
«Протоколах…») сразу целую трилогию, предоставив ему карт-бланш. Издатель
оказался весьма дальновидным: второй роман из этой трилогии («Пепел») попал в
итоге в финал «Русского Букера», два остальных («Они
всегда возвращаются»<![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> и «И возвращу тебя…»<![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]>) были впоследствии
переизданы, а нынче уже давно напротив их названий в интернет-магазинах
висит однообразно-унылое «Товар отсутствует».
Вот вам и
роман-матрешка…
Тогда уж скорее чертик
из табакерки.
Наверное,
это неудивительно, что героями книг Алекса Тарна
являются люди творческих профессий – те, кто по «долгу службы» как раз ее
и создает – то ли воображаемую, то ли, как ни крути, настоящую реальность.
Это и уже упомянутый «литературный негр» Шломо
из «Протоколов…», и радиожурналист Шайя Бен-Амоц из «Записок
кукловода»<![if !supportFootnotes]>[5]<![endif]>, и переводчик из рассказа
«История одного перевода», и кинооператор реалити-шоу Селифанский
из повести «Последний Каин»<![if !supportFootnotes]>[6]<![endif]>, и «писатель поневоле» Борис
Шохат из романа «В поисках утраченного героя»<![if !supportFootnotes]>[7]<![endif]>, и многие, многие другие.
Наверное,
именно в этом «узком месте» и происходит превращение придуманной реальности в настоящую. Именно эти люди в силу своей профессии создают
самые разные воображенные миры, и нередко созданные образы начисто переигрывают
объективную реальность.
Разве созданный им [Шайей]
лотошник менее реален, чем его потный прототип, горланящий «три за десять!» на эйлатской набережной? Кто его знает, того типа-прототипа? … Если завтра, к примеру,
исчезнет он навсегда со своего места, кто о нем вспомнит? Может быть, пара братков, специалистов по выколачиванию долгов, тех самых,
что вывалили его мертвое тело с катерка в черную воду залива? … Кто же из них двоих реальнее, скажите на
милость – рыбам скормленный или Шайей
придуманный? От одного – ни слуху ни духу, полный
ноль, а другой живет себе припеваючи, ряшку отъел… и все, заметьте,
по-настоящему, со свидетелями. Вот то-то и оно…
Когда
первый раз натыкаешься у автора на эту мысль, она кажется надуманной, чуть ли
не эпатажной и как минимум противоречащей всем твоим устоям (в особенности если тебя с детства воспитывали как правоверного
атеиста и материалиста). Но по мере того как ты то и дело встречаешься с ней в
разных книгах и в разных обстоятельствах, поневоле начинаешь задумываться: а
вдруг так оно и есть на самом деле?.. Хотя слова «на самом деле», «реальный»,
«настоящий» и т. п. после сказанного выше уже без кавычек и писать как-то неловко.
В «Записках кукловода»
Тарн проводит параллель, причем весьма убедительную, между божественным
сотворением мира и творчеством человека. Повествование ведется от имени
Кукловода – загадочного персонажа, наделенного вполне человеческими (и
весьма симпатичными) чертами и не вполне человеческими способностями, а вызов
ему бросает созданная им же «кукла» – радиожурналист Шайя
Бен-Амоц, вдохновенный и талантливый пройдоха.
На
самых первых страницах романа Кукловод прямо на столярном верстаке создает «кукол» –
будущих персонажей, причем написано это настолько иронично, что дерзость
авторского замысла вместо «законного» возмущения вызывает только улыбку.
Оказывается, что мужчин Кукловод лепит не глядя, пачками, в перерывах между
футбольными трансляциями, да и с женщинами время от времени случаются
осечки: то нос выйдет чуть длиннее, то ноги чуть короче.
Кукловод –
любитель поговорить и то и дело вступает в назидательные и сочувственные беседы
со своими «детищами», в особенности с самыми любимыми. Вот фрагмент одного из
диалогов с Шайей – о персонажах, придуманных им
для своих радиопередач:
– …Никакой это
не театр.
– А что же это, Шайя?
– Как это –
«что»? Акт творения – вот что. Сначала создал Шайя
небо и землю… ну и далее по тексту. Чем я хуже тебя?
Вот об этом
соперничестве и идет речь. Только «точки приложения сил» у Шайи
и у Кукловода разные: Кукловод может в порыве вдохновения создать целый мир,
населить его безымянными статистами и даже дать одному из них имя, точнее,
одной – Ив, ради которой
и придумывался весь этот балаган, как с горечью называет его Шайя, но, по версии Тарна, на
этом могущество Кукловода и заканчивается; события, которые происходят потом,
определяются уже действиями самих людей, а это, в свою очередь, зависит только
от того, что люди думают, говорят или пишут.
– Имена –
тоже немало. Это единственное, что не зависит от тебя, дорогой папаша, – говорит
Кукловоду Шайя. – Имена даем мы. И вещам, и
друг другу. Тем и отличаемся – и от камня, и друг от друга – именем.
Вот как описывает автор
процесс рождения отдельных слов, фраз, а из них уже и целых человеческих миров:
…Все
они придуманы, изобретены, созданы нетленным Шайиным
воображением, сотканы из обрывков рыночных перепалок, из интернетовских свар,
из уличного переругиванья, из кухонных и
телевизионных споров… из воздуха, наконец…
В
сущности, эти два процесса – Творение и творчество – во многом схожи,
недаром у этих слов даже корень один. В романе снова и снова
натыкаешься на эти параллели: ведь и там, и там персонажи возникают из ничего,
у них нет никакой предыстории (Что сказать?.. Что у него нет
никакого прошлого? Никакого! Его прошлое – пустота,
небытие, свистящий ледяной ветер…), их
создание невозможно без вдохновения и любви, иначе ничего не получится (собственно,
я ее уже люблю, даже еще и не сделав), влияние
автора на им же созданных персонажей до обидного ограничено (самостоятельность
кукол поражает воображение), а с их
исчезновением остается та же самая гнетущая пустота, с которой все и начиналось
(…Холодно. Ужасно холодно.).
– Знаешь что? –
говорит Кукловоду Ив. – Ты чем-то похож на Шайю –
такой же фантазер и выдумщик…
Разница только в
одном – в «сферах влияния»: если предметный мир – исключительная
прерогатива Творца, то мир, описываемый словами, а значит, и мысли, и действия,
из них вытекающие, – все это принадлежит только и исключительно человеку.
Слова – это наша, и только наша зона ответственности, здесь уже не на кого
пенять, коли автор солгал своим читателям, зрителям или радиослушателям. Именно
поэтому роман и заканчивается столь трагически:
И тогда я берусь
одной рукой за правый верхний край задника, а другой – за левую нижнюю
кулису и коротким рывком сворачиваю весь этот балаган, весь, без остатка. Я
слышу, как внутри кувыркаются куклы, как рвутся декорации, как рассыпается
папье-маше. Я сжимаю все это в один не слишком большой комок и отправляю в
мусорную корзину.
Роман
«Летит, летит ракета…»<![if !supportFootnotes]>[8]<![endif]> хотя и написан совсем о
других людях и других обстоятельствах – действие происходит в приграничном
поселке Матарот, где самые обычные жители пытаются
строить самую обычную жизнь в решительно невозможных для этого условиях –
под беспрерывным обстрелом из приграничного (но уже с другой стороны) поселка Хнун-Батум, – но «собственноручное» создание
реальности продолжается и в этом романе тоже.
В «Записках кукловода»
Тарн позволяет нам заглянуть в святая
святых, на тот самый верстак, где Кукловод мастерит и затем вдыхает жизнь то ли
в кукол, то ли в персонажей романа, а в «Ракете…» автор, совершенно не
скрываясь, предлагает читателям, так сказать, «войти в долю» – ни много ни
мало стать соавторами! Выбор у нас, у читателей, правда, пока не шибко велик:
дойдя до очередной «развилки» (так в романе называются главы), мы вольны
выбрать то или иное продолжение, о чем нас честно, на голубом глазу,
предупреждают заранее. Ну скажите, чем не соавторство?
Включиться в эту игру
совсем несложно: географические названия и другие предлагаемые автором
«научные» термины нарочито условны, отчего мир, постепенно разворачивающийся на
наших глазах, кажется ненастоящим, игрушечным, иногда хочется даже нарисовать
его карту – наподобие карты леса в «Винни-Пухе» или карты Швамбрании. Судите сами: по одну сторону границы живут
обитатели Страны – странники, по другую – жители Полосы –
полосята, где-то совсем рядом находится
не менее загадочная страна Бедипет, куда
находчивые полосята то и дело прорывают туннели (а
странники время от времени их обнаруживают). Полосята разговаривают на весьма
условном наречии (например: Хрю-храб!.. А-хрю-хрю!..), наемных таиландских
рабочих зовут относительно просто: Лонгхайрачук
и Верихотчайгек – сокращенно Чук и Гек, а
ракеты, в зависимости от настроения драной бездомной
кошки, принюхивающейся у треноги, летят то в Матарот,
то в кукурузное поле, а то и в соседний город N. (пусть будет просто «город
N.», N с точкой, да и все тут).
Аллюзии
прозрачны и очевидны, но подобный сказочный, притчевый настрой (Долго ли
коротко, поссорились N-цы и полостинцы,
сильно поссорились…) приподнимает читателя над обыденностью и приглашает
к игре, благо автор то вдруг сетует, подобно Кукловоду из «Записок…», об
очередном сюжетном тупике (Черт…
Но делать нечего… Охо-хо…),
куда привела его приверженность к исключительно правдивому повествованию (Нет.
Стоп. Так не годится. Это просто неправдоподобно.), то делится опасениями, что следующая развилка может
превысить сюжетно-бюджетные нужды, и предлагает
действительно занятым людям спрямить дорогу, а потом с самым невинным видом
замечает, что никто никуда так и не отлучался, даже несмотря на свою занятость,
потому что действительно занятый
человек больше всего на свете боится, как бы чего не пропустить.
Еще, конечно, подкупают
настойчивые и проникнутые неподдельной искренностью (Я обещал не скрывать от
вас ничего, включая свои сюжетные намерения.) и озабоченностью обращения
автора к читателю за советами – типа как же быть бедному сочинителю
дальше: читатель поневоле чувствует себя полноправным участником процесса, и
какого процесса – чуть ли не сотворения мира!
Ведь как ни
поверни, но ситуация в гостиной довольно безысходная… Я могу, к примеру, вот
прямо сейчас толкнуть Ами под ребра, привести его
таким образом в чувство и надеяться, что он, во-первых… Честно говоря, даже
«во-первых» представляется мне весьма сомнительным… Вот
я и спрашиваю: оно мне надо?
Само
собой, это тоже игра, автор и без нас отлично знает, что и как ему писать, и не
собирается прислушиваться ни к каким советам, но от этой игры в поддавки ты
получаешь отдельное удовольствие, замечая, как красиво тебя «делают», причем
прямо на твоих глазах.
К чему, зачем эти
легкомысленные и ни к чему не обязывающие игры? Мне кажется,
что, несмотря на кажущуюся легкомысленность, намерения у автора вполне
серьезные – попробовать, так сказать, перетащить читателя на свою сторону,
дать ему на собственной шкуре ощутить вкус этого восхитительного
творения-творчества, а отсюда уже остается совсем небольшой шажок до понимания
того, что каждый человек может сам, своими собственными силами из мыслей, из
слов – сотворить свою реальность, и она будет ничуть не менее
«объективной», чем любая другая.
Примечательно в этом
смысле самое первое в романе обращение к читателю:
История, которую
я собираюсь вам поведать, вымышлена на сто процентов, а значит, абсолютно
правдива. В самом деле, переврать можно только реально произошедшие события,
что, как правило, и делает любой рассказчик…
Верьте лишь тем,
кто честно гарантирует вам чистейший, стопроцентный вымысел. Например, мне.
В
романе «Облордоз»<![if !supportFootnotes]>[9]<![endif]> сотворчество читателя и
автора доведено Тарном до своего возможного максимума – дальше уже если только ролями меняться. Разве человек по природе
своей – читатель? Нет, нет и нет. Каждый человек по природе своей –
писатель, вот как.<![if !supportFootnotes]>[10]<![endif]>
В предисловии автор
предлагает правила игры (опять «правила игры»!): четыре повести, написанные в
разных жанрах и составляющие единый роман, идут вразбивку; к ним приложена
инструкция – ключ, определяющий порядок чтения. В общем-то,
в таком подходе нет ничего принципиально нового (см., например, Х. Кортасар «Игра в классики»), если бы не одно «но»: действие
в этих частях-повестях происходит в разных странах и в разное время, но при
этом у них обнаруживаются не только общие герои, но и общие главы, причем
расположены они совершенно непредсказуемо! Как в таком случае читать
роман, в каком порядке?
Вот поэтому-то читателю и предлагается самому определить
свой маршрут – либо в точности следуя ключу, либо читать всё подряд,
удерживая в голове несколько сюжетных линий и попутно устанавливая многочисленные
связи между ними, что, безусловно, намного сложнее, но где наша не
пропадала! – либо и вовсе выбрать свой собственный маршрут, композиция
вполне допускает и такую возможность.
Повторяю:
чувствуйте себя совершенно свободно. Творите. Это ваш текст – почти в той
же степени, что и мой. В самом деле, главы этого
романа представляют собой мозаику, из которой вы вольны составлять любые узоры.
Подобным подходом автор
бросает неслабый вызов как самому себе (попытаться увязать десятки
разрозненных концов в единый, хотя, возможно, и уродливый узел), так и
готовому на не самые привычные эксперименты читателю.
Ну чем же не
собственноручное сотворение реальности? Тем более что в том же предисловии
читателю сулят нечто и вовсе небывалое и заманчивое – возможность выйти
на уровень понимания, неведомый даже автору… После такого щедрого предложения
даже мало-мальски азартный читатель практически не способен устоять.
Роман «Книга»<![if !supportFootnotes]>[11]<![endif]> – в каком-то смысле
это реинкарнация «Протоколов сионских мудрецов». В «Протоколах…» Шломо Бельский легкомысленно сочиняет свои «урюпинские рассказы», даже не предполагая, что придуманные
им сюжеты и персонажи самым серьезным образом вмешаются в его собственную
жизнь. Но если Шломо, что называется, собственноручно
подписывает свой «протокол», то герои «Книги», самые обыкновенные люди:
профессиональный искатель истины Клим, программист Сева, ученый-археолог Ханна,
бедуин Наджед и многие другие – оказываются
втянутыми вообще в чужую историю! Мало того что в чужую, но еще и сочиненную
выдуманными персонажами две тысячи лет назад!
Авторы истории –
древние иудеи Шимон и Йоханан,
именно они продумали все до мелочей, по-настоящему, со свидетелями, –
так, чтобы сочиненная ими потешная сказка
не только стала мифом, способным пережить своих собственных постановщиков,
но и была принята за неоспоримую истину миллионами потомков. Причем, что
характерно, история эта отвечала всем законам литературного произведения: мы
рассчитывали на непрерывность действия, на его нарастающий темп, на его
постоянное развитие; в нее были заранее встроены знаки, смысл
которых станет ясен вдумчивому читателю потом.
Но какое отношение эта
древняя история имеет к сегодняшнему времени? И каким образом в нее оказались
втянуты совершенно посторонние люди? В том-то и дело, что если история была
кем-то придумана и записана, то, по мысли Тарна, она
становится вполне полноправной реальностью и, соответственно, вмешивается в
нашу жизнь, а то и вертит ею, как этой истории заблагорассудится. Точнее, не
«как заблагорассудится», а ровно так, как в ней и записано.
Алекс Тарн, в сущности, ставит знак равенства между перипетиями людских
судеб и авторским вымыслом:
…Крохотные песчинки… простые молекулы, неразличимые и
неотличимые сверху от миллиардов других, таких же, как они – мельчайших
буковок, пылинок, частичек одной огромной и всеобъемлющей Книги…
<![if !supportFootnotes]>
<![endif]>
<![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> Протоколы
сионских мудрецов: роман. Иерусалимский журнал, 2003, № 16.
<![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> Гиршуни [Записки из-под блогов]: роман. Электронное
издание на сайте автора.
<![if !supportFootnotes]>[3]<![endif]> Они всегда
возвращаются: роман. М.: Русь-Олимп, Астрель, АСТ,
2006.
<![if !supportFootnotes]>[4]<![endif]> И возвращу тебя…
роман. М.: Русь-Олимп, 2006.
<![if !supportFootnotes]>[5]<![endif]> Записки
кукловода: роман. Иерусалимский журнал, 2008, № 27.
<![if !supportFootnotes]>[6]<![endif]> Последний Каин:
повесть. Иерусалимский журнал, 2010. № 34.
<![if !supportFootnotes]>[7]<![endif]> В поисках
утраченного героя: роман. Иерусалимский журнал, 2010. № 36.
<![if !supportFootnotes]>[8]<![endif]> Летит, летит
ракета… Роман. Иерусалимский журнал, № 30, 2009.
<![if !supportFootnotes]>[9]<![endif]> Облордоз: интерактивный роман. Электронное издание на сайте
автора.
<![if !supportFootnotes]>[10]<![endif]> Гиршуни: роман. Электронное издание на сайте автора.
<![if !supportFootnotes]>[11]<![endif]> Книга: роман.
М.: «Эннеагон Пресс», 2010.