Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 50, 2015
Вначале я плыл на теплоходе. Там, в трюме, и
произошла роковая ошибка. Секретная разработка – сложнейший компьютер,
имитирующий работу человеческого мозга и скрытый в корпусе игрушечного тюленя, –
уже никогда не попадёт в нужные руки. Один из матросов нашёл лазейку в трюм и
тайком приторговывал в портах ворованными игрушками.
Так я оказался в Яффо, а затем в Иерусалиме. Небольшую
партию игрушек закупил Бухарец, который продаёт всякую мелочь рядом с Центральной
автобусной станцией.
Старик расставил нас на своей подстилке прямо
на обочине тротуара. Разумеется, я здесь витринный экземпляр. Стою и тявкаю не
переставая. Судя по отдельным репликам прохожих, многие принимают меня за
щенка.
Сегодня мне представилась чудесная возможность
ознакомиться с собственной инструкцией. Бухарец выставил на подстилку пустую
коробку с надписью «Робот-тюлень». Привожу текст целиком, и пусть его стиль остаётся
на совести автора:
РОБОТ-ТЮЛЕНЬ
Робот-тюлень
научит вашего малыша любить и заботиться о близких. У
игрушки имеется два режима: «ласковый» и «энергичный». В «ласковом» режиме тюленёнок
будет раскачиваться, издавая сладкие звуки. Так зверёныш требует любви, и это
будет продолжаться, пока ваш малыш его не погладит. Но стоит изменить режим на
«энергичный», и тюленёнок превратится в отважного полярного исследователя. Он
будет двигаться вперёд, пока не наткнётся на препятствие, но и тогда не
остановится, а просто изменит траекторию своего движения».
Зря я, наверное, придираюсь.
В целом там всё правильно написано. Только вот два своих режима я для себя
назвал по-другому. «Ласковый, требующий любви» режим я
называю «туда-сюда», а «энергичный» зовётся у меня «только вперёд». Этот
режим Бухарец выставлял нам в первые дни, когда начал нами торговать, такой у
него был маркетинговый ход. Мы (я и три серебристых вертолёта) выкатывались
прямо на тротуар, наперерез испуганным прохожим. Но после того как мы сбили с
ног старенького хасидского рава
в лапсердаке и белых чулках, наш продавец, наконец, образумился. Теперь мы действуем
только в режиме «туда-сюда», не покидая пределов
подстилки.
Мы торгуем неподалёку от длинного высокого забора,
за которым собираются строить подземный вокзал. Предвидя, что прохожим будет
любопытно, здешние подрядчики проделали в железных щитах маленькие окошки. Я
люблю наблюдать, как суетливые многодетные мамаши или важные бородатые дядьки останавливаются и заглядывают туда. На лицах у них
смесь восторга и ужаса, как и полагается, когда смотришь в бездну. Потому что
там, за забором, – провал, глубочайший котлован, во много-много раз
глубже, чем обыкновенные строительные котлованы. Вдоль забора, спиной к
котловану, выстроилась целая шеренга нищих. Факт, что здесь, над бездной, живее
подают.
Один из нищих приходит сюда со своей собакой.
Её зовут Шуки. Удивительное животное. Бывает, что
прохожий, давший щедрую милостыню, испытывает резкий позыв погладить собачку. Шуки терпит на своей спине чужую руку ровно столько же
времени, сколько эта рука отсыпала монет. Словно отсчитывает какие-то условные
единицы, а потом сразу же угрожающе гавкает. Я уж сколько раз замечал, она
никогда не ошибается.
В ближнем киоске за прилавком целый день скучает
молодой продавец. Сегодня к нему зашёл уличный проповедник, которого я про себя
окрестил Лыжником, очень уж нелепо, колом, словно лыжная шапка, торчит у него
на голове кипа. Лыжник всегда весел и то и дело останавливает прохожих, чтобы
сообщить им что-то вселенски важное, судя по жестам. Обычно он вскидывает руки
вверх так, словно хочет обнять огромный перевёрнутый конус. Но сегодня
оказалось, что лыжник умеет говорить тихо и почти не жестикулируя,
как нормальный человек. Парень пожаловался ему, что расстался с подружкой.
– Что же ты теперь будешь делать?
– Искать… любовь…
То, что дальше сказал Лыжник, я лучше перескажу
своими словами. Люди, оказывается, тоже действуют только в двух режимах.
Большинство из них живут в режиме «туда-сюда»: только и ждут, чтобы их погладили. Это
называется «искать любовь». «Режим бесплодный и изнашивающий», – сказал он
(не могу не согласиться). И лишь немногим удаётся действовать в режиме «только
вперёд». Это называется «искать Бога».
– А как же любовь? – спросил мальчик
из киоска.
– Так ведь тот, кто движется в режиме
«только вперёд», постоянно будет натыкаться на любовь, вернее, на её отсутствие, –
отвечает Лыжник. – Вот так вот получается. Ищешь Бога, а упираешься в
любовь. И меняешь направление, и опять врезаешься в эту стену.
Теперь я смотрю на проходящих мимо людей другими
глазами. Множество маленьких существ, опираясь на ласты и задрав
голову, тявкают на разные голоса, требуя любви, но, сколько бы их ни гладили,
они не чувствуют тепла.
Количество знаний, загруженных в мой электронный
мозг, так огромно, что нашей секретной лаборатории пришлось придумывать
название для новой единицы измерения объёма информации. Шутили даже, что хорошо
бы нанять для этой цели специалиста по неймингу со стороны,
а потом, по завершении работы, – убить, секретность всё-таки. Но в итоге
решение нашлось случайно. Фантастически простое слово. Секретарша
увидела на кофейной чашке «Love» и пристала к Фредди,
руководителю проекта, вот, мол, слово найдено. В мою память занесён монолог,
который Фредди наговорил в то утро сам себе. Возможно, это оказалось в моих
закромах по ошибке (наверное, Фредди тестировал что-то
да и забыл этот кусок выдернуть), а может быть, он втайне мечтал о славе
философа. Вот эта запись:
«Мы глупые варвары. Берём древнее, как мир,
слово, и как ни чём ни бывало называем этим словом
банк или зубную пасту. Так Адам в первые дни пребывания в раю раздавал имена
птицам и животным. Почему-то именно в этом эпизоде, где Бог как бы отходит в
сторону, освобождая сцену для человека, я ощущаю благодать его присутствия.
Итак, пусть будет “Лав”. Я не против. Так и будем
писать: “60 лав информации”, словно чем больше информации, тем больше любви».
Я часто прокручиваю эту запись. Моя память
хранит 60 лав информации, но почему-то именно эти редкие вкрапления мыслей
Фредди включают у меня какой-то особый режим внимания. Так приблудный
щенок смотрит на Шуки. Может быть, Фредди умышленно
оставил в моём мозгу свой живой человеческий голос? Может быть, он хотел, чтобы
у меня был отец? Зачем? Чтобы я научился ещё чему-нибудь?
Забавно, что самое умное существо на планете
вместо того, чтобы обдумывать дрейфующие в его памяти тома философских трактатов,
с интересом вслушивается в болтовню, доносящуюся из соседнего
киоска.
– Разумеется, Бога нет! – это Лыжник
пришёл побеседовать со своим знакомым продавцом. – Разумеется, Бога нет.
Для тебя сейчас твоего Бога нет. А не твоим, не личным, а каким-то общественным
он и быть-то не может. Как что делать? Бога делать, вот что. Попытайся жить
так, словно ты его строишь, как здание. Или нет, здание – плохой пример.
Ну, не знаю, что-то мёртвое, что только ты можешь оживить. Нет, не мёртвое, тоже плохой пример. Ладно, не получается у меня
сегодня. Пока, я пошёл.
Бывают же такие утра, когда даже я, существо лишённое кровообращения, чувствую прилив сил. Кто и
для чего дал мне это чувство, похожее одновременно на зов и обещание? Пора
завязывать с этим медитативным тявканьем. Хочу кое-что проверить насчёт Бога.
Моя беда – огромный интеллект при ограниченных возможностях тела, но
именно поэтому, возможно, мне будет проще, чем людям.
Для меня схема проста: намерение, ежедневное
усилие, результат. Если уж я создаю что-то вроде собственной духовной практики,
то надо бы найти что-нибудь, от чего я могу оттолкнуться. Постоянное время для
молитвы, место, предмет… Одну из таких зацепок я
нашёл: брелок-тамагочи, который лежит здесь же, среди
расчёсок, линеек и калькуляторов. Будь я человеком, я бы кормил эту штуку нажатием
кнопки и нажатием же укладывал бы спать, обучаясь любить и
заботится о любимых. Но я не человек. Я не нажму ни на одну кнопку, и я
создам не домашнего любимца, а Бога. Намерение, усилие, результат. У брелока,
возможно, полностью разряжена батарейка, но какая разница? Чего я жду от Тамагочи-бога? Я жду, что Тамагочи-бог
сам расскажет, чего мне от него ждать.
Итак, здравствуй, Тамагочи-бог,
я думаю о тебе утром днём и вечером.
Умерла Шуки. Все
знали, что она очень старая собака. Последние недели Шуки
лежала под раскладным креслом своего хозяина, лишь изредка приподнимая голову.
После обеда я мельком взглянул в её сторону и удивился тому, какая,
оказывается, грязная у неё шерсть. Шуки и раньше
особой чистотой не отличалась, но теперь она была грязной по-другому, как-то
бесполезно и окончательно грязной. А потом умерла, вся в пыли.
Я посмотрел вокруг. Улица выгнулась, как лопнувший
перезрелый гранат. Люди вываливались из её полостей, словно чёрные зёрна. В
моей электронной памяти хранятся сотни наименований чёрного: жжёная кость,
звенигородская чёрная, газовая сажа… Я научился различать ещё один оттенок:
иерусалимская чёрная – проплешины фетра на шляпах, лоснящиеся бока
пиджаков. Этот оттенок появляется в городе после полудня, когда день надламывается.
Утро, наивное, нежное, уже далёко позади, и всем одновременно становится ясно: сегодня
уже не произойдёт чуда. И вот озлобленное солнце вдруг становится нетерпимым к
бедности, высвечивая на одежде потёртости и сальные пятна. В такие часы и моё
зрение безжалостно. Я вижу вокруг только нечистоту. Я в отчаянии: это истёртое,
потеющее, сальное вот-вот сгниёт и рассыплется в прах. Оно не имеет права на
существование! Но даже в такие минуты я чувствую, что здесь снашивается и
протирается живое, пачкается не просто так, а для чего-то. Мертвые грязны ни
для чего. Просто грязные.
Ты, Тамагочи-бог,
тоже весь в пыли. Вряд ли Бухарец ещё надеется тебя продать. Мне нечего сказать
тебе сегодня, но я взялся тебя создавать. Я думаю о тебе утром, днём и вечером.
Кроме меня, электронных безделушек и
вертолётов здесь есть ещё одна игрушка – Сейка, странное существо,
покрытое голубой шерстью. У Сейки маленькие звериные ушки (нисколько не роднящие
её с миром фауны) и прекрасные лучистые глаза. Сейка – устаревшая модель.
Слишком она громоздкая, слишком много функций. Разумеется, все они придуманы,
чтобы научить кого-то любви и заботе о близких. «Я хочу есть», – объявляет она время от времени. И спустя
минуту: «О! Как вкусно! Спасибо!» Хотя никто и не думал её кормить. У неё там какой-то
изъян в электронике. Счастливая сумасшедшая.
В первый мой день у Бухарца Сейка напугала
меня до полусмерти. Она вдруг выкатилась на середину подстилки и остановилась.
«Сейчас я буду рожать детку», – объявила она
звонким мальчишеским голосом. Потом в ней что-то звякнуло, загудело. Я оцепенел
от ужаса. К счастью, тогда так ничего и не произошло. Сейка постояла, погудела,
а потом вместо обещанных родов прохрипела электронную песню: «Золотой мой
человек, я люблю тебя навек!»
С тех пор я знаю, что роды – одна из
стандартных функций такой куклы. Не будь Сейка бракованным изделием, после минутного
жужжания и гудения из её бока целомудренно выкатывалась бы «детка»
и они, наверное, пели бы вместе. Я смотрю на Сейку, это убогое существо, и
понимаю, зачем ты её создал, Тамагочи-бог. Нарушения
в её электронике, неуместная благодарность за несъеденную еду растопит любое
сердце.
Сегодня она горланила
не переставая. Как тебе не стыдно было создавать такое убогое существо!
«Золотой мой человек, я люблю тебя навек». И
так весь день. Скоро я рехнусь. Чтобы успокоиться,
стал вспоминать «Записки учащегося» Лу Чхи.
– Как правильно стремиться познать
Бога? – спросили ученики мудрого Сяо Тю.
– Нужно этого просто очень хотеть.
– Как хотеть?
– Сильно хотеть. Как парень хочет девку, – ответил Учитель.
Я думаю о тебе утром, днём и вечером.
Золотой человек, о котором поёт Сейка,
оказывается, существует в природе. Он расположился неподалёку от Бухарца.
Во-первых, он действительно золотой, от шляпы до ботинок. Лицо и руки покрыты
золотой краской. Когда он идёт по улице со своим золотым чемоданом, кажется,
что он движется в луче своего особого света. Придя на место, Золотой человек раздаёт
щедрую милостыню всей шеренге наших нищих – по сути дела, это не милостыня,
а взятка, чтобы никто из наших ему не мешал. Затем он
запрыгивает на чемодан и на несколько минут застывает в какой-нибудь позе.
Невозможно оторвать глаз, так он красив. Изящная
игрушка на постаменте. Вокруг собирается небольшая толпа. Я чувствую, откуда
оно взялось, это наивное ярмарочное развлечение. Людям давно уже хочется
пристально и без помех разглядывать друг друга, но это неприлично. И вот
появились они, живые статуи, покрытые золотой или серебряной краской. Золотой
человек делает какое-то специальное марионеточное движение, но всё наоборот:
это он здесь управляет марионетками. К нему словно прикреплено множество
невидимых нитей, которые уходят в толпу. Стоит ему почувствовать,
что внимание наблюдателей ослабевает, что они все разом как-то обмякли и
вот-вот разойдутся, как он оживает, поводит руками – и нити внимания вновь
натягиваются.
Я могу смотреть на это часами. Может быть, я поставил
задачу неправильно? Может быть, мне следовало бы не гипнотизировать сломанные
брелоки, а попытаться полюбить одно-единственное существо? Этого вот Золотого человека,
Бухарца или Сейку? Если бы я только знал, как!
Золотой человек часто подходит и к Бухарцу.
Покупает что-нибудь в целях поддержания доброго соседства. Обычно он присаживается
на корточки, долго разглядывает предметы и берёт
карманный календарик или ручку. Но я уже не раз
замечал – перебирая вещи, он обязательно касается моего бока. Разумеется,
он делает это незаметно. Ну и дела! У Золотого человека есть талисман, и кажется,
этот талисман – я!
Я думаю о тебе утром, днём и…
Черт возьми, Тамагочи-бог, есть ли в тебе вообще
батарейка! Возможно, я сделал ошибку, что выбрал тебя. Есть же ещё более дешёвые
электронные штуки, которые тем не менее подают сигнал.
Мне хватило бы цыплячьего писка старомодных китайских часов, мне хватило бы
безумной пунктуации поломанного тетриса. Кладбищенское фосфорное свечение и
несколько отколовшихся пикселей. Я бы ухватился за эти знаки, у меня появились
бы силы молиться тебе. Но ты – идиотский брелок с
пустым экраном. Видимо, ты всё-таки мёртв.
Судя по календарю, началась осень, но погода
по-прежнему летняя. Это время хамсинов, когда воздух в Иерусалиме мутный, как
древнее египетское стекло, а песок скрипит на зубах. Владельцы магазинов нарядили
манекенов в добротные альпийские ботинки и тёплые куртки. Они выглядят потешно
и трогательно, словно вооружённые до зубов новобранцы в новенькой
форме. У них бледные вдохновенные лица.
Я думаю о тебе утром, днём и вечером.
Я сделал ошибку, что выбрал тебя. Нужно было
придумать себе нормальный культ, со здоровым обсессивно-компульсивным
механизмом. Возможно, для существа, чей мозг построен по принципу человеческого,
другого выбора нет. Чувствовать неясную вину, а потом бормотать молитвы,
перебирать чётки, прикасаться губами к парчовой ткани, лбом – к холодному
полу, ладонью – к лоснящемуся от умащений идолу.
Но зато ощущать запахи и звуки. И остальных, кто молится рядом. И тут я
вспоминаю, что у меня нет рук, губ и лба, и у тебя тоже этого всего нет. А
значит, у нас может получиться. Но как бы я хотел нажимать на кнопку и видеть,
как засветился твой экран. Нажимать ещё раз и видеть, как на нём появляется
смешная рожица. Нажимать в третий раз и слышать, как рожица говорит: «Привет!»
Наконец похолодало, пошли дожди, кое-кто из
нищих исчез. А Золотой устал. Это можно понять по тому моменту, когда он меняет
позу. Нити внимания, соединяющего его с толпой, рвутся теперь очень быстро. Ему
не удаётся больше притягивать к себе прохожих одним движением.
Ой, умора. Похоже,
что меня бросили! Золотой сегодня подошёл что-то купить у Бухарца, но не
дотронулся до меня, как делал это раньше, а протянул руку и взял, ха-ха-ха, что
бы вы думали? Тамагочи! Моего Бога! Пыльный брелок с
мёртвой электроникой. Золотой, кажется, намерен завести себе новый талисман!
Должно ли это остановить меня в моих исканиях? Разумеется, нет. Я молился не
куску пластика, но кусок пластика помогал мне сфокусироваться. Искать другой
объект для эксперимента? Но предметы, доступные моему взгляду, мне до смерти
надоели, а вздумай я искать другие, то даже в режиме «только вперёд» не смог бы
уйти от подстилки дальше, чем на несколько метров. Так что если у меня
получится, то Богу придётся прийти сюда, на заплёванный тротуар. И всё-таки что
теперь делать? Пожалуй, буду продолжать.
Я думаю о тебе утром, днём и вечером.
Я не помню взрыва. Я отключился, когда меня подбросило
в воздух. Но в итоге я очутился на асфальте в своём обычном положении. Я
пропустил само событие, и теперь придётся анализировать только то, что было
после.
«После» началось, когда в чёрном дыму показались
первые подоспевшие люди. Они двигались медленно, раскачиваясь, как ошалелые столбы. Осколки стекла скрипели у них под ногами. Была
там рассыпана ещё какая-то серебряная скорлупа, я не сразу узнал в ней остатки
вертолётов.
Сбоку послышалось гудение. Я посмотрел в направлении
этого звука и увидел Сейку. Она стояла в луже крови. «Сейчас я буду рожать детку», – произнесла она вдруг очень внятно. От удара в
её электронике что-то сместилось, и возможно, именно сейчас у неё всё
получится. Я бы, наверное, ещё долго стоял и пялился,
как она гудит и дрожит, но тут мой взгляд упал на ещё одну серебряную
скорлупку. Почему-то мне показалось, что очень важно определить, к какой части
вертолёта она относится. Я мысленно прилаживал её к вертолёту и так и этак, пока не понял, что это поломанные зеркальные очки.
Золотой лежал неподалёку, прижавшись щекой к асфальту.
Он смотрел прямо перед собой и изредка моргал так спокойно и буднично, словно
загорал на пляже. Но он умирал – я понял это, когда увидел его ботинки.
Его золотые ботинки становились грязными буквально на глазах. Так грязна была
шерсть мёртвой Шуки – бессмысленно грязная, ни
для чего.
Я оглянулся. Улица молчала. Я откуда-то знал
об этой странной тишине в первые минуты после взрыва, но вдруг раздалось (скорее
угадалось, чем услышалось)
что-то похожее на кукольный пульс. Это Тамагочи пищал
из кармана Золотого. Мой Бог подавал мне знак!
Я много раз мечтал об этом моменте и часто
пытался вообразить, как это будет. Ударят ли небесные литавры? Увижу ли я, как
яркий свет зальёт площадь, и люди, дома и деревья станут сообщающимися
сосудами, чтобы наполниться любовью все одновременно, как старинные стеклянные
контейнеры с золотой газировкой? Нет, улица по-прежнему была разворочена,
нелепо и неожиданно, словно солдат, раненный в живот. Я всматривался во вздыбленные
куски асфальта и обнажённую арматуру, ожидая, что они оцарапают меня, вводя в
кровь привычную уже инъекцию отвращения и жалости, и я почувствую стократно
усиленную знакомую боль. Но, сколько я ни смотрел, боли не ощущалось. Внутри
было тихо, словно из меня выдернули дребезжащую мембрану. Мне не было жалко
никого из этих людей – ни мёртвых, ни живых, смертельно напуганных. Я
обратился наружу и, не веря своему счастью, словно путник, спасшийся из трясины,
нащупывал каждый новый шаг на прочной, звонкой тверди.
Не жаль уличных сумасшедших и самоубийц! Не
жаль бродячих актёров и инвалидов! Не жаль воробьёв, нищих, потерявшихся собак!
Развороченный перекрёсток напоминал что-то, но
я не мог вспомнить что. Головоломку! Деревянную, с уютно сточенными углами, –
хочешь, покрути её в руках, хочешь – брось и потом опять потянись к ней
просто так, из весёлого любопытства. Именно это весёлое любопытство заставило
меня ещё раз внимательно посмотреть вокруг.
Я сразу увидел «узел» – место, где что-то
выбивалось из общего ритма. Человек, одетый в плотно застёгнутую куртку, с
огромной сумкой! Он приближался к месту взрыва так же быстро, как и остальные,
бегущие сюда с разных концов, но двигался собранно и размеренно, словно не был,
как все, оглушён, словно был ко всему этому подготовлен. Я всмотрелся и
явственно увидел, как под курткой выделилось что-то похожее на поставленные в
ряд коробки. Пояс шахида! Я слышал о двойных терактах. Вначале взрывается
первый террорист, а через несколько минут, когда со всех концов на помощь
раненым сбегаются люди, взрывается второй, и этот взрыв, в самой гуще толпы,
намного страшней и разрушительней первого.
Сейка, кажется, и в самом деле принялась
рожать свою детку. Невероятно, что делает хорошая встряска с плохой электроникой. Сейка рожает, мой однодолларовый
Бог заговорил, а у меня в системе что-то закоротило – я чувствую лёгкую
щекотку, это игрушечный ток гудит в моих жилах, словно золотистая шипучка. Ещё секунда – и режим «туда-сюда»
сам переключился на режим «только вперёд».
Пробежать отрезок в шесть метров. Оказаться
под ногами у шахида в тот момент, когда он будет проходить мимо строительного забора,
рассчитать миг, когда он будет в том месте, где одну из железных секций сорвало
первым взрывом. Одновременно с шахидом вступить в большую лужу. Увидеть, как он
вздрагивает от чепухового, но неожиданного разряда,
оступается и падает вниз, в котлован. Услышать, как где-то внизу прозвучит
взрыв. Нет, взрыва я уже не услышу.