Рассказы
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 50, 2015
МОЛОКОМ И МЕДОМ
…Но все воспоминания начинаются через год после
приезда. А где он, первый год? Нету. Стерт. Умные внуки Фрейда называют это «вытеснением». Но кое-что
все же зацепилось за опоры моста, сохранилось, не унесено потоком.
Через
месяц после приезда мы продолжали жить у приятелей, отношения с которыми день
ото дня портились. Совместное проживание – сильное испытание для любых
отношений. Дни шли, а квартира никак не снималась: сроки, цена, место –
где-нибудь обязательно таился подвох.
До
появления в нашей жизни интернета оставалось еще долгих три или четыре года. А обзвон газетных объявлений казался нам тогда недостаточно
активной формой поиска.
В
какой-то момент мы с женой решились на отчаянный и бессмысленный шаг, мы вышли
на улицу искать себе квартиру.
Августовское
солнце разогревало бело-розовый камень домов, тени разросшихся деревьев
казались черными на таком фоне. В Гило живут люди вполне благополучные, но
вынужденные для этого много и тяжело работать, поэтому мы шли по пустым и
безмолвным улицам, залитым солнцем. Нам все нравилось вокруг, но не было ни
одной живой души, с которой можно было обсудить аренду квартиры в этом
замечательном месте.
В
одном из дворов я увидел крытый фургон с зияющей пастью, в которую мои
коллеги-грузчики носили из подъезда мебель и картонные ящики. Никто мне,
конечно, объяснить не смог, сдается ли освобождаемая квартира и где хозяин.
Мы
продолжили наше бесплодное хождение, устали и решили вернуться. На обратном
пути мы снова заглянули в тот двор, надеясь, что за дверью освободившейся
квартиры нас ждет ее владелец, готовый заключить нас в свои объятия.
На
звонок мне никто не открыл, и я спустился во двор. Жена, усталая и несчастная,
сидела на лавочке. На невысоком каменном заборе лежали три веника. Три новеньких сорговых веника, с ручкой в перетяжках и тугим
треугольным опахалом с редкими блестящими зернышками на прутьях. Хорошие
веники, словно только что с Алайского базара.
– Давай
возьмем, – предложил я.
– А
на фига нам, у нас и дома-то
нет, – ответила мне жена известной цитатой.
Так
с тремя вениками под мышкой мы и зашагали в сторону нашего жилища.
«Мерседес» обогнал нас и прижался к тротуару,
из него вышел чернявый человек с тонкими усиками и крикнул:
– Веники почем?!
Неделю назад самолет перевез меня из бесприютного
Ташкента в бесприютный Иерусалим. На мне лежала ответственность за трех людей.
Я был в полном замешательстве. Я даже не знал, что «мерседес» выпуска 70-х –
это колымага, на которой ездят пожилые арабы или вот такие мои земляки,
находящиеся под многолетним гипнозом слова «мерседес».
– По десять шекелей, – ответил я,
стараясь не смотреть на жену.
– Скажи: «Пара – пятнадцать», –
предложил он, похоже, тоже почувствовав себя на Алайском.
Через несколько дней мы сняли квартиру там же,
неподалеку. И успешно ее подметали оставшимся у нас третьим веником. Потом он
растрепался, стерся и исчез, как исчезает жизнь – среди хлопот, экзаменов,
переездов.
БАЗАРНЫЙ ОРАКУЛ
Середина девяностых. Мы считанные месяцы в
стране. Перспективы туманные. Недостающие для оплаты съемной квартирки и пропитания
семьи деньги, выплачиваемые государством, восполняю уборкой квартир и офисов.
Когда по черно-белому телевизору, который вместе
со стареньким диваном и шестью потертыми стульями нес ответственность за
строчку «с обстановкой» в объявлении, прервался показ знакомого нам по прежней
жизни фильма про Данди-крокодила и начался сбивчивый репортаж с тель-авивской
площади Царей Израилевых, на которой происходило
что-то многолюдное и судьбоносное, от нас потребовались огромные усилия, чтобы
понять, что вскорости эта площадь получит имя Рабина.
По четвергам чищу-блищу
бухгалтерскую контору, занимающую квартиру в жилом доме на улице Штрауса,
как раз на незримой границе между городом светским и городом религиозным.
Эту подработку мне спроворил
Миша, сосед. Он приехал не в нашу волну, в предыдущую, из Ленинграда, он подбит
ветерком, ездит на автобусе на службу в ту самую контору, где я убираю, а он
работает бухгалтером. По совместительству Миша облечен властью в нашем шестнадцатиквартирном доме: собирает с жильцов деньги и нанимает
уборщика подъездов и садовника для небогатого палисадника. У него красивая, но
поблекшая жена и две дочки. Миша гордится тем, что издал руководство «Как играть
на бирже».
И я никак не могу взять в толк, чему может
научить этот явно бедный и неуспешный человек, хотя мне уже хорошо за тридцать
и пора бы понять, что поучать и уметь – разные занятия.
За уборку я получаю наличными и иду на Маханэ-Иегуда «делать базар» на неделю для моего еще не разросшегося
семейства.
Иерусалимские старожилы удивлялись, откуда я
знаю на базаре все заветные лавочки и специальные места. Рецепт прост: нужно
было раз в неделю делать покупки на семью, укладываясь в 65 шекелей, правда, не
сегодняшних – тех, середины девяностых.
А еще у меня в сумке была специальная
веревочка. Это мой личный патент, делюсь им безвозмездно. Чтобы потом в автобусе
не ползать между ногами пассажиров, собирая раскатившиеся картофелины и
луковицы, пакеты нужно связать, продев веревочку через ручки. И тогда всю
долгую дорогу до Гило мешки простоят незыблемо, как памятник нашей
впертости.
И вот однажды, проходя мимо мясной лавки в ответвлении
главной базарной магистрали – улицы Древа жизни, я спросил хозяина об
индюшачьих задницах. Мы тогда не обнаружили еще настоящий
курдюк и придумали заменять его в плове курдюком индюшачьим. Получалось совсем
недурно и дешево.
– Есть, доктор, есть! Сколько тебе
нужно? – заорал хозяин лавки.
Я опешил. На тот момент в Иерусалиме о том,
что где-то в другой стране я когда-то работал врачом, знали, кроме моей жены,
человека три, ну от силы – четыре, и лавочник в их число не входил. А уж
уверенность, что я когда-нибудь снова войду в операционную, только у моей жены
и была.
– Нет, скажи, ты доктор, доктор?! –
в страшном возбуждении кричал мясник, выбежав из-за прилавка.
– Да, – скромно согласился я.
– Как я узнал?! Нет, как я узнал?!
– Не знаю, – честно сознался я.
– А я недавно лежал в «Шаарей Цедек», так там все такие,
как ты!
Спустя
полгода я начал служить в больнице «Шаарей Цедек» и проработал там восемь лет.
Названа
она так по строчке из Давидова Псалма «Отворите мне
врата правды».
ВСЕ СВОИ
Ему
лет сорок, в операционную, точнее – до той нарисованной поперек коридора красной
полосы он въехал, сидя на кровати по-турецки, окруженный развеселой
компанией.
После
операции я, как положено, вышел к семье.
Он
напутствовал меня:
– Рассказывай
только Лиоре, остальным не
рассказывай.
В
лобби томились две женщины. Компания рассосалась. Разговаривать с семьей всегда
нужно аккуратно. Прежде всего – успокоить. А потом осторожно так поинтересоваться,
кем приходятся больному вставшие тебе навстречу люди. Размашистые решения
чреваты в лучшем случае неловкостью. Скажешь «мама», а это жена, скажешь «дочка»,
а опять попадешь на жену.
Да
и потом, израильтяне потихоньку перенимают у американцев нелегкое, но
прибыльное хобби – судебные тяжбы с врачами. Я знаю по
меньшей мере двух адвокатов, которые не поленились для этих целей получить медицинское
образование.
Дамы
представились просто:
– Я
его прежняя жена, а это его подруга.
– Кто
из вас Лиора?
Оказалось
– бывшая. Я вопросительно посмотрел на нее, и она
поняла мой взгляд.
– Рассказывай,
при ней можно.
КЛИНИЧЕСКИЙ СЛУЧАЙ
Пациентка приехала в Израиль страдать,
лечиться, а может быть, и умирать. Была она из провинциального города, расположенного
в том краю, где из-под земли добывают главный источник российского благополучия.
А как говорил один старый еврей, кто в аптеке работает, тот всегда вату имеет.
Интересно, что говорил он это в Ташкенте, где уж чего-чего, а недостатка в вате
никогда не было. Каждый год шесть миллионов тонн этого добра, включая приписки,
вызревало под нежадным местным солнцем. Присловье, судя по всему, он привез в
бедном своем багаже из иных краев, где хлопок не растет.
Короче, деньги у пациентки были. Поэтому когда
у себя там, в богатом недрами краю, ей сказали, что кровоточащая гуля у нее в желудке не что иное, как рак, то она не стала
долго собираться.
В аэропорту ее встретил парень, она списалась с
ним по интернету, кликнув на первую строчку в списке,
который ей выдал поисковик.
Приехала к самой войне. Тель-Авив, конечно, не
Сдерот, но и там периодически выла сирена и девочки в
хаки из Службы тыла на смешном русском языке, на котором в России рассказывают
еврейские анекдоты, объясняли постояльцам «Хилтона», куда бежать, когда завоет,
и сколько есть времени, чтобы добежать.
Пациентка обстрелов боялась, но не больше, чем
окружающие ее израильтяне, и не больше, чем уготованных ей страданий. А пока ни
шатко ни валко проходила обследование и готовилась к
мукам. Сделали ей анализы крови, компьютерную томографию, засунули всевидящую
кишку через рот, а по прошествии нескольких
дней – наоборот. Потом доктор, который говорил по-русски получше тех солдаток, но все равно – иначе, с другой
музыкой, помял ей живот и прописал какие-то таблетки.
Она ходила по вечерам, когда спадала жара, по
набережной, смотрела на море или на тусующуюся, несмотря на войну, молодежь, на
стариков на лавках. Ходила, думала, примеряла на себя разной продолжительности
и тяжести варианты ее предстоящей жизни.
Прошла неделя, и ей снова засовывали
всевидящий шланг. И когда она отдремалась,
откашлялась и отплевалась, то все тот же доктор
сообщил ей, что никакого рака у нее нет. Была язва, но и она зажила. Гемоглобин,
который выше шестерки уже год как не поднимался, сейчас подбирается к десятке,
и есть все шансы, что доберется. Она может возвращаться домой. Правда, с
некоторым запасом таблеток.
В кафе у больницы ее ждал тот, выданный поисковиком.
Все это время он возил ее, заказывал очереди, переводил с иврита. А иногда помогал
переодеваться перед процедурой или кормил – после.
– Завтра еду в Иерусалим. Молиться
буду, – сказала она.
– Нет проблем, будет вам экскурсовод, –
ответил он. – А у нас, похоже, война заканчивается.
Она хотела что-то сказать, но губы шевелились
с трудом, то ли от волнения, то ли анестезия еще не прошла.
Назавтра, ближе к ночи, ему позвонил экскурсовод и сказал, что вернулся один,
пациентка решила провести ночь в Иерусалиме, в монастыре, в молитве.
Она позвонила дня через три, когда он
размышлял, не отправиться ли ему на поиски или лучше перепоручить это израильской
полиции, и сказала, что не вернется.