Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 50, 2015
*
* *
Прилетала на море белая цапля,
Поживиться хотела маленькой рыбкой,
Не боялась воды солёной ни капли,
Не была опрометчивой или робкой.
По песку ходила туда-обратно,
С белой пеной сливаясь волной иною.
Ну, красивой была она – ну и ладно,
Но зачем смеяться-то надо мною?
Убегать от волны за волной кипучей,
Тайной страстью заманивать для охоты…
Не поймали мы с ней ничего – так случай.
Улетела она, и я без работы.
БЕЗ НАЗВАНЬЯ…
Я
изящна, как тысяча кошек,
Я
легка, как Летучий голландец,
Неотступна,
как вой неотложек,
И безумна, как
огненный танец.
Это знают и любят подруги,
Это ценит мой муж, но, увы,
Статус умной и доброй супруги
Не венчает моей головы.
Обладая кошачьей повадкой,
Я порой, словно вечный скиталец,
Мимо собственных окон украдкой
Пробираюсь в незримые дали.
За другой стороной амальгамы
Ожидает не сказочный сад,
А друзья, веселы и упрямы,
Прямо с неба в глаза мне глядят.
И для них мои тысячи кошек,
И
для них мой Летучий голландец,
Оборвавшие
вой неотложек,
Устремляются
в огненный танец,
Поднимаясь
над горем и болью
Повседневного
существованья,
Наполняют
пространство Любовью
И
еще чем-то там, без названья…
*
* *
Уходил из дома – была война.
Возвращался в дом – война прекращалась.
А она оставалась в доме одна,
Только в церкви к Нему тайком причащалась.
Прикасалась губами к Его крови,
Меж губами баюкала Его тело.
Вот и жил Он, покуда
в её любви
Рана жизни не так уже и болела.
Поднимался с колен, и опять война…
А она опять, как всегда, молчала,
Приходила в церковь, глядела на
Богородицу…
и Младенца качала.
СТРАННОЕ
Отрекаюсь
от предисловия и послесловия,
ухожу
от славословья в густое молчание,
отмываю
персолью пятна со скатерти совести,
посыпаю
солью снег на дороге отчаяния.
Уезжаю
трамваем – утрешним, звонким, заспанным –
по
кольцу городского маршрута от плюса к минусу,
улыбаюсь
в мир, не смотрю по бокам и за спину.
–
Ничего, – говорю, – я ещё не такое вынесу.
Между
Чёрным прудом и Лыковой дамбой
с
горделивой осанкой Пиковой дамы
задыхаюсь
от пота своих сограждан,
умираю
от жалости, как от жажды.
Возвращаюсь
к себе, на окраину старого города,
в
дом Отца моего – с любовью и странной гордостью.
УЧУ ИВРИТ
…Гортань моя никак не держит звуки,
для головы мучительней нет муки,
чем безъязыкость ощущать свою.
И я в бессильи
опускаю руки,
и скромно улыбаюсь, и… пою…
И звук летит, бежит, скворчит, скребётся,
без смысла, в первородной простоте,
и я уже не чувствую несходства
в иноязычной этой красоте.
И я уже – бескрылая – летаю!
И я уже – безногая – сбегаю!
И – безъязыкая – смеюсь и хохочу.
О сколько я уже по жизни знаю!
И сколько я ещё узнать хочу!
Взята в полон иными племенами,
спеленута, как пламя, пеленами,
рождественским горением горю,
я здесь везде.
И, скажем между нами,
я начинаю говорить… Я говорю…
*
* *
Никому ни за что здесь не будет дождя,
здесь полгода великая сушь.
Я скучаю по дому, а он без вождя
погружается в сонную глушь.
В палисаднике сливы, как бомбы, висят
под крылом беспробудной листвы.
Мне уже не пятнадцать и не пятьдесят
разговаривать с жизнью на вы.
Никаких тебе «но», объяснений с судьбой,
сожалений и чувства вины.
Я довольна собой, и в последний свой бой
отправляюсь, не пряча спины.
Подожди меня, дом. Я вернусь со щитом.
А случится лежать на щите,
так спасибо на том, что под мелким дождём
домовиной прижмёшься к щеке.
*
* *
Бреду устало. Лес густой,
А дале – снежная
равнина.
За мной усталый постовой –
Дуб вековой, как тень раввина.
Дуб вековой одушевлён.
В нем слышно кровь течёт густая.
Но в сон глубокий погружён,
Он не спасет от волчьей стаи.
Но, может быть, падёт закат
И в красный занавес обрубит
Земную жизнь, как текст под кат,
И тем спасёт всех тех, кто любит.
* * *
Храни тебя Господь
со всей твоей семьёй!
Храни тебя от бед
И всяческих обманов.
Пусть воронов облёт
И взлаи
доберманов
Не портят тихий сон –
Он может быть смешон
В квадриге Губермана
Хотя б под Новый год!
Хотя бы в Новый год…
*
* *
Приходили ко мне разговаривать разные
люди.
Говорили все невпопад
и все о своём.
Говорили, что с ними было и что, может,
будет,
только мало кто оставался со мной вдвоём.
Я их боли смывала по мере своих умений.
Циферблаты дел заменяла стуком сердец.
Так навадилась,
что называть меня стали – гений,
и в мою мастерскую заглядывал сам Отец.
И до самого часа, означенного природой,
я сплетала разные судьбы в единую сеть,
чтоб разверзлись однажды слёз библейские
воды,
и на землю явился Он – не плакать, а петь.