Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 50, 2015
* * *
мы никогда не будем нелюбимы.
ведь с наших душ, макушек и знамён
не сводят глаз, могилами хранимы,
все те, кто нами
не был сохранён.
они верны и непоколебимы,
они не живы – стало
быть, чисты.
мы никогда не будем нелюбимы:
нас любят те,
кто смотрит с высоты.
они мерцают из
нездешней были,
из тех глубин, где им нельзя не быть, –
они нас слишком поздно полюбили
и больше
не успели разлюбить.
и потому в любой кромешной чаще,
в любой беде, где незаметен свет,
мы никогда не будем нелюбящи:
ведь кто-то должен
их любить в ответ.
* * *
В нашем
доме детям не разрешалось
откусывать
от батона по дороге из булочной после школы.
Ходить
по дому не в домашней одежде,
одеваться
не по погоде, носить чужое.
Гулять,
не сделав уроки, ночевать у подруги,
ходить в
кино, если на этот день есть билеты в театр,
ходить в кино на одно и то же,
читать в
постели.
В нашем
доме детям не разрешалось
ложиться
спать слишком поздно
и
вставать слишком поздно, хотя бы и в выходные.
Есть
сладкое на ночь, выпрашивать вишенки из пирожных,
таскать
куски со стола, носить орехи в карманах,
валяться,
лениться, ссориться, спорить,
опаздывать,
не стараться, засыпать не в своей кровати.
и громко
плакать.
А так
хотелось.
Больше
всего хотелось
откусывать
от батона по дороге из булочной после школы.
Ходить
по дому не в домашней одежде,
одеваться
не по погоде, носить чужое,
гулять,
не сделав уроки, ночевать у подруги, ходить в кино,
даже если на этот
день есть билеты в театр,
ходить в
кино на одно и то же, читать в постели,
ложиться
спать и вставать очень поздно, есть сладкое на ночь,
выпрашивать
вишенки из пирожных, носить орехи в карманах,
валяться,
лениться, ссориться, спорить,
опаздывать, не стараться, засыпать не в
своей кровати
и громко
плакать.
Поэтому
в нашем доме детям обычно можно
откусывать
от батона по дороге из булочной после школы.
Ходить в
чём угодно по дому, носить чужое,
гулять,
когда захотелось, ночевать у подруги,
ходить в
кино и в театр одновременно,
ходить в кино на одно и то же,
читать в
постели (хорошо, что вообще читает),
спать
хоть совсем не ложиться,
вставать в выходные под вечер,
есть
сладкое на ночь, выпрашивать вишенки из пирожных,
таскать
куски со стола, носить что угодно в карманах,
валяться,
лениться, ссориться, спорить,
опаздывать,
не стараться,
засыпать на
диване или у мамы в кровати
и громко
плакать, если так захотелось.
Но вчера
моя дочь попросила мышку.
Белую
мышку, чтобы жила в коробке.
Белую
мышку, чтобы быть её полной хозяйкой,
кормить,
поить и никому не давать в обиду.
В нашем
доме детям не разрешалось
заводить
животных.
Поэтому
в нашем доме живёт собака.
И два кота, и совсем
небольшая жилплощадь.
И если
прибавить ещё и мышку, придётся эвакуировать маму.
А время
– двенадцать ночи.
И моя
потрясённая дочь сидит на кровати в одежде,
в
бальном платье и в золотой пелерине,
откусывает
от батона, закусывает шоколадкой
и громко
плачет.
* * *
темнота. усталость. вечер. сыр. календарь, залистанный
до дыр.
я листаю, рву и говорю: нет во мне
почтенья к декабрю.
нет во мне почтения вообще, нет во мне
прочтения вещей,
нет со мной таких календарей, где листы
белее декабрей.
где рукою пишется строка, где вручную
впишутся срока,
где я буду первым на земле, кто плывёт
на этом корабле.
кто идёт по этим декабрям, кто поверил
сам календарям,
кто живёт, ни в чём не отразим, посреди
никем не житых зим.
* * *
Я хочу, чтоб меня звали Джон и
Мэри.
И струилась жизнь моя в английском доме,
Где кудрявы
резеда и земляника
И камин в библиотеке после чая.
Я хочу, чтоб меня звали Джон и
Мэри.
Я б тогда пришел домой с охоты рано
И спросил: скажи мне, Мэри, что
случилось?
Почему ты вся в расстройстве, дорогая?
И ответила бы я: послушай, милый.
Я сегодня повстречала незнакомца.
Он ходил у нас по лесу, как лесничий,
И смотрел на все деревья, как
разбойник.
Я ходила собирать коренья маме,
Ты ведь знаешь, мама нынче
приболела,
Я ходила, чтоб набрать грудного сбора,
Но внезапно повстречала незнакомца.
И тогда бы я ответил: дорогая,
Ну какая тебе
разница, скажи мне,
Кто там ходит по опушке за калиткой,
Если крепко спит мой пёс напротив
дома?
Но сказала бы я: Джон, послушай,
милый,
Незнакомец этот в куртке и без шляпы,
По плечам его безбожно вьются кудри,
А глаза его зелёные, как листья.
Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри,
Я почувствовал бы легкую досаду –
У меня глаза, как небо, голубые,
И у Мэри, точно
небо, голубые.
У меня не вьются волосы, конечно,
И конечно, не хожу я в лес без шляпы,
И ответил я бы так: послушай, Мэри,
Не ходила б ты по лесу, дорогая!
Я не знаю, кто там ходит за опушкой,
Я сегодня же пойду туда с собакой.
Я сегодня же возьму с собой дубинку
И ружьё. И не волнуйся, дорогая.
Я вернусь совсем не поздно, прямо к чаю,
Прямо к чаю я вернусь, ты слышишь,
Мэри?
Ты же можешь вышивать пока в гостиной
Или печь пирог с черникой и
корицей.
Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри.
Я тогда скорей бы Джона проводила
И дала ему с собою бутерброды,
Термос кофе и большой пакет
печенья.
И рукою бы подольше помахала,
У окна печально
стоя, как невеста,
А потом бы быстро-быстро побежала
Отпереть калитку ту, что в лес выходит.
И впустила бы скорее незнакомца,
Терпеливо ожидавшего мгновенья,
Чтоб войти в мой чистый дом почти
беззвучно,
На ходу снимая куртку без застёжек.
По плечам его безбожно вьются кудри,
А глаза его зелёные, как листья,
У меня глаза, как небо, голубые,
И у Джона, точно небо, голубые.
Я хочу, чтоб меня звали Джон и Мэри.
Незнакомец бы ушел от нас до чая,
Ну а к чаю бы, конечно, Джон вернулся,
Джон ни разу не нарушил обещаний.
Я сказала бы: готов пирог с черникой!
И на стол пирог поставила бы быстро,
И уселся бы мой Джон удобно в кресло,
И курил бы в нём, в окно спокойно
глядя.
Я хочу, чтоб меня звали Джон и
Мэри.
Я сказал бы: не нашел я незнакомца!
Ты, наверное, любимая, ошиблась –
Не растёт у нас в лесу зеленоглазых!
Я искал его везде и даже больше,
И собаку я пускал ему по следу,
Но собака не хотела потрудиться
И всё время поворачивала к дому.
Не бывает, не бывает, не бывает –
Я кивала бы в ответ бездумно Джону,
А по лесу в это время незнакомец
Быстро шёл бы, сапогом пиная листья.
Я хочу, чтоб меня звали – Джон и
Мэри.
Хоть по правде я, конечно, –
незнакомец,
Что идёт сейчас по лесу, чуть шатаясь,
Головой кудрявой задевая ветки.
Я иду себе по лесу, чуть шатаясь,
Головой кудрявой ветки я тревожу,
Ни о чём не в силах думать, кроме неги,
Из которой выход
есть, но он – далече.
И когда в кустах щелчок раздастся резкий,
Упаду я, не заметив расстоянья,
И зелёные глаза мои закрою,
И тихонечко скажу себе «спасибо».
Я лежу себе в траве среди деревьев.
Мне печально, мне удобно, мне
спокойно.
Я иду себе домой, позвав собаку,
Мне довольно, мне удачно, мне спокойно.
Я сижу себе в гостиной после чая,
Мне уютно, мне печально, мне
спокойно.
Я хочу, чтоб меня звали – Джон и
Мэри.
А то что это за
имя – незнакомец?
КРУГОВОРОТ
Я выдам
замуж старшую дочь и перестану спать.
Прекращу
выходить из дома, чтоб не пропустить звонка.
«Маленькая»,
«не справится»,
«не захочет,
не будет, заплачет» –
папы нету, бабушки нету, кто её заберёт?
Я выдам
замуж среднюю дочь и переселюсь под дверь.
Вдруг
она возвратится ночью? Мы будем жить,
как
погорельцы, не засыпая, чтобы услышать стук.
«Маленькая»,
«не справится»,
«не захочет,
не будет, заплачет» –
няни нету, горничной нету – кто её впустит в дом?
Я выдам
замуж младшую дочь и лягу в её постель,
Мне
будет уже безразлично, о чём шумит коридор, –
Мой
невозможный ребёнок повсюду заходит без стука.
Не
запирай, пожалуйста, двери: вдруг она снова забыла ключи.
А
поздней ночью, когда дела отпустят меня к бессоннице,
Когда я
сильно устану ждать, слушая тишину,
Я позову
тихонько: заберите меня отсюда кто-нибудь.
Но папы нету, бабушки нету – кто меня заберёт?
ФОТОАЛЬБОМ
Новый директор школы гораздо моложе,
Чем предыдущий.
Старый сошел с ума:
Вообразил, что он – цирковая лошадь
И теперь гарцует у цыганского ресторана.
Кругом зима,
На улице ни души,
Скоро, наверное, у него заболит спина.
У половины учащихся обнаружены вши,
А у другой половины ни совести, ни
стыда,
Что, вообще-то, странно.
Откуда берётся совесть?
Наверное, в детстве её прививает мама.
Она говорит: какая печальная повесть
Про двух влюблённых. И плачет взахлёб сама,
Беда. Устала.
А сын глядит на картинку в книжке,
Где юная девушка умирает (о чём и плач),
И понимает – зря он признался Мишке,
Что любит Катю. Мишка такой трепач,
А в классе ветер. Директор толкает речь.
Старый директор умел говорить короче.
Есть зато плечи
среди одинаковых плеч,
На которые
смотришь, и мир улетает прочь
До глубокой ночи.
Катя – не совесть, Катя – моя душа,
Я её одену в свой полосатый плед.
Новый директор школы кричит, спеша
Сказать всё сразу. Ему не пятнадцать
лет,
Он никогда не видел, как Катя пьёт,
Запрокинув голову, горлом идя к воде,
Как она смеётся,
Как руку мне подаёт
И как потягивается, за партой устав
сидеть.
А рядом стоят первоклашки,
Смешной народ.
Новый директор с ними еще не знаком,
Он их считает по головам, как барашков,
И каждого спрашивает, будет тот моряком
Или танкистом.
В семь невысоких лет
Я как-то задумал убить своего отца,
За то, что он сломал мне велосипед,
Паркуя задом лиловый Опель-Кадет
Возле крыльца.
Как неказисто
Выглядит человечек, глядящий вслед
Чему-то летящему, уходящему,
беспредельному.
Катя смеётся «на небе уроков нет»,
Велосипеды не продают без денег.
Новый директор школы упорный очень,
Трудится честно и даже с каким-то кайфом.
Он свою речь учил наизусть полночи,
А вторые полночи репетировал перед
шкафом.
Он произносит слова и твердит «доколе»,
У него есть учёная степень или две.
И думает он, слова говоря о школе,
Что хорошо бы сейчас гонять молодого
колли,
Светло-рыжей шубой мелькающего
в траве.