Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 49, 2014
Лучше ничего не говорить, чем сказать, что
у Марины Бородицкой круглая дата. Круглые даты –
это не её, Марина Яковлевна не из таких. Поговорим о
русском языке, это – её, даже очень её.
Что язык для поэта? В общем случае – то
же, что для прозаика: техническое средство, способ передачи (предпочтительно изящной
передачи) смысловой информации. В частном случае всё иначе. Есть поэты (их
может быть совсем немного, единицы), которым наш язык служит ещё и источником
наслаждения (ключевые слова – нега, сладкая дрожь). Более того, язык для
них – объект поклонения (ключевое слово – государь). Марина Бородицкая – частный случай.
Мёд и млеко в тебе,
государь мой Язык!
Твой языческий жар до нутра мне проник,
Твой распаренный дух,
твой малиновый звук
Так
по-женски податлив, но дивно упруг.
Помню первый учебник и
сладкую дрожь:
На лазурной обложке
волнистую рожь.
Поцелуй на морозе иль Жучкин укус –
Твой калёный глагол,
совершенный на вкус?
Так спрягай же,
склоняй! Средь изменчивых нег
В тёплой толще твоей
дай остаться навек
Малой оспинкой рода,
лица и числа…
И слипаются губы на
слове: пчела.
Прочитайте стихотворение вслух – вы
сразу почуете, что в нём присутствуют эрос и пафос. Об эросе чуть позже, а про
пафос можно сразу сказать, что духоподъёмность
упорядоченного звука Марина Бородицкая унаследовала от
великих предшественников. В квадриге Серебряного века номер один для неё –
Цветаева, самая звучная, самая чувственная. Звук, уверена Марина Яковлевна,
первооснова русской поэзии. В английской, профессионально
утверждает она, ничего такого нет. Или, скажем, французы. «У
нас звук, понимаешь, а у них картинка». И другое: «Когда я слышу, как читает молодой французский поэт
свои стихи, для него чувство выразить неприлично, как снять штаны».[1]
А нынче, сетует Бородицкая,
эту бесстрастную
манеру переняли молодые русские поэты. Не стихи пишут, а подстрочники – чтобы
их поскорее перевели на другие языки. Ни звука, ни страсти… А
как читает стихи сама Марина? Звучно! Смачно! Сочно!
«В прочтении вслух – в чей-то слух! –
и заключается весь глубокий смысл, вся суть и сладость стихотворения», – объяснила
Марина в том же интервью, где про француза без штанов. Там же: «А
ведь только понимаешь суть стиха и качество, произнеся его вслух». И другое место: «Стихи,
которые ты знаешь наизусть, – это аптечка первой помощи. Оно выскакивает и
может спасти от многих вещей, включая самоубийство».
У нас с Мариной Яковлевной общая слабость –
обожаем вкладывать в чей-нибудь слух чужие стихи. Имел даже место вечер на
двоих в музее Маяковского, где мы с ней читали вдвоём – делились аптечками.
Как раз сейчас стала доступной запись этих животворных чтений.[2]
Слушателей было немного, но внимали благосклонно. Любимые поэты, кроме безусловных, были в тот вечер у каждого свои. Меня всегда
тянет читать фронтовиков, это поколенческое. Марина
моложе меня на четверть века и с генерацией свой выбор не связывает, при всём
почтении к творчеству великих лейтенантов. «Я предпочитаю таких поэтов < … > которых можно связать с понятиями света и
тепла. Свет и тепло. Там, где излучаются свет и тепло, туда меня, в общем,
тянет. Там, где темновато и холодновато, это, может быть, блеск
сплошной, но мне там неуютно, и я туда не иду».
Здесь уместно вернуться к эросу. В моём
литературном поколении эротических стихов практически не писали, едва ли ни
единственным исключением был Юрий Ряшенцев. Илья Фаликов очень точно отметил причинно-следственную связь: у Ряшенцева «поэзия
плотская, исполненная греха и соблазна, поскольку такова его работа со словом:
чувственная лепка, страсть к пластике, словно слово – это тело, требующее
обожания и физических усилий для его завоевания».[3]
Эти слова замечательно приложимы к поэзии Марины Бородицкой!
Мы с вами уже заметили, что её стихотворение о поклонении поэтической речи
щедро согрето энергией эроса. А ведь тема, казалось бы, совсем к тому не
располагает…
Отдельным списком чтутся Мариной Бородицкой поэты, к которым ходила учиться.
Все они вели студии,
где она вместе с ровесниками постигала премудрости поэтического и
переводческого ремесла. Валентин Дмитриевич Берестов и Вильгельм
Вениаминович Левик. Олег Григорьевич Чухонцев и Андрей
Яковлевич Сергеев. (Непременно с отчеством, только так – неандертальцы
мы, что ли!) «За учителей своих заздравный кубок подымаем, да?» Ой, забыла – Яков Лазаревич Аким… «Потом
сама я вела ещё. Уже поняла, что надо
отдавать долги».
Вот! Незаметно, как нечто совершенно
естественное, прозвучала принципиальная нота: у поэта Марины Бородицкой уникальное ощущение необходимости отдавать
долги. Оно у неё не головное, но, подобно эротизму, органическое и растворено в
стихах. Всем должна! Чувство долга такая же редкость в
поэзии, как чувство звука. И такая же в нём нужда. А может, и сильнее.
Запомнился профессор в очках из каких-то
теледебатов. Перебивая других участников, он то и дело визгливо вскрикивал:
«Человек рождён свободным!» Было видно, что профессор не имеет ни малейшего
представления о том, каким на самом деле родится человек. Человек родится
беспомощным! Абсолютно зависимым! Человеческий детёныш
сможет выжить и стать собственно человеком (возможно, даже профессором) при
одном непременном условии: множество людей, начиная с родной матери и штатных
сотрудников роддома, выполнят свой долг – вырастят его здоровым, поделятся
родной речью, передадут семейные предания и отечественную культуру. Потому в
момент рождения человек уже в долгу как в шелку, дальше долги только растут.
В каморке за шкафом,
исконно моей, –
Сестрёнка грудная и
мама при ней.
Сестрёнка кряхтит и мяучит во сне.
С отцом на диване
постелено мне.
Опять среди ночи
вопьётся в мой сон
Тот сдавленный вой, тот
мучительный стон.
«Огонь!» – он
кричит, он кричит на меня –
Боится огня или просит
огня?
«Огонь!» – он
кричит, я его тормошу,
Зову и реву и
проснуться прошу.
А утром он чайник
снимает с огня,
В колготки и платье
вдевает меня,
Доводит во мраке до
школьных ворот
И дальше, сутулясь, со
скрипкой идёт.
Стихотворение называется «Первый класс».
Девочка-первоклашка сознаёт необходимость освободить своё «исконное» место для младшей
сестрёнки. И этот нелёгкий детский долг патетично приравнен к солдатскому долгу их отца, защитника
отечества. Круговая порука: родители, род, родина.
Марине Бородицкой
и её ровесникам, по счастью, не досталось испытания голодом. Но они, как и мы, которые
постарше («дети войны»), прошли испытание коммуналкой.
Отсюда апология братства.
Встаньте, кто помнит
чернильницу-непроливайку!..
И заключительная строфа:
Разные нити людей
сочленяют: богатство,
Пьянство, дворянство…
порука у всех круговая,
Пусть же пребудет и
наше случайное братство:
Встаньте, кто помнит, –
и чокнемся, не проливая!
Быть может, из всех замечательных
стихотворений юбиляра это – самое патетичное. Пафос со слезой.
Пройдут ли нынешние дети испытание
социальным неравенством? Совместима ли апология рынка с верностью родине и
друзьям – или же новый уклад убедит в преимуществах индивидуализма,
ловкачества, предательства?
Иного вырастят, научат, а он вильнул
хвостом – и ку-ку за границу. Дескать, в «этой
стране» нет условий для реализации моих потенций. Добро бы к евреям на
историческую родину – там так же нужны работники и ратники, как на собственно
родине, и такая же ненависть кипит по периметру. А то срам сказать куда – на
халявную жрачку.
Тьфу! Всё прахом станет, если прервём
круговую поруку долженствований.
Бабушка, видишь, я мою в передней пол.
У меня беспорядок, но,
в общем, довольно чисто.
Глажу бельё, постелив
одеяльце на стол,
И дети мои читают
Оливер Твиста.
Бабушка, видишь, я
разбиваю яйцо,
Не перегрев сковородку,
совсем как надо.
В мире, где Хаос дышит
сивухой в лицо,
Я надуваю пузырь тишины
и уклада.
Бабушка, видишь, я
отгоняю безумье и страх,
Я потери несу, отступаю
к самому краю:
Рис ещё промываю в семи
водах,
А вот гречку уже почти
не перебираю.
Бабушка, видишь, я в карауле
стою
Над молоком, и мерцает
непрочная сфера…
Вот отобьёмся – приду наконец на могилу твою,
Как к неизвестному
воину, бабушка Вера!
Хорошо, что Марина Бородицкая
такая молодая. Мой небольшой личный опыт свидетельствует, что стихи пишутся как
минимум до семидесяти, то есть у Марины в запасе куча времени. Не успеешь
вздохнуть и сложить крылья, как начинает тянуть на прозу. После восьмидесяти
недурно идут поздравлялки к юбилейным датам друзей,
они тоже греют, да-да.
Мы сидим, как птицы
на ветке
……………………………………возле
гнезда,
обалдевшие от
внезапного
……………………………………окончанья
труда:
все рожденные
выкормлены,
……………………………………поставлены на крыло –
вроде нормы
выполнены,
……………………………………и
ещё тепло.
[1] Интервью Леониду Костюкову. http://www.polit.ru/fiction/2010/10/25/borodits.html
[2] «Апрельские гадания», канал Ирины Хвостовой, YouTube
(www.youtube.com/playlist?list=PLROtX2azkQkY76o32nPU4EoGf4HS1OXzW).
[3] Илья Фаликов.
Фактор фонаря. Владивосток: «Рубеж», 2013. С. 227.