Пролог
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 48, 2014
Подземный ангел роз кровавых строк
Считает прибыль на железных франках…
Анри Волохонский
РАССКАЗ
ВЕЛИКОГО И УЖАСНОГО КНЯЗЯ
БОЭМУНДА
II АНТИОХИЙСКОГО
Слава. Я прибыл в Левант за славой.
Антиохийское княжество мне
завещал на смертном ложе легендарный Танкред, друг и
соратник моего отца Боэмунда Тарентского.
Отец был одним из предводителей Великого Похода в
Святую Землю, он перевел силы латинян через горы и пустыни Малой Азии, и только благодаря его отваге, могуществу и силе
была отвоевана Антиохия. Он и его соратники были больше чем просто рыцари – они были настоящие герои.
До сих пор мир не видел
воина, подобного моему отцу, и цель моей жизни – стать равным ему, совершить достойные его подвиги. Отец умер, когда я
был еще ребенком, но слава рыцаря гремит и за гробом, о Боэмунде
Тарентском рассказывают легенды. Его исключительность
была очевидна даже грекам. Из всех вождей Великого Похода он единственный
изумил в Константинополе византийскую принцессу. По словам мудрой
гречанки, светловолосый Боэмунд Тарентский
был на локоть выше самых высоких людей, широкий в груди и плечах, узкий в талии
и бедрах, сложенный, как древнегреческая скульптура. Анна Комнина записала, что его
«голубые глаза выражали волю и достоинство», и добавила, что «в этом муже было
что-то приятное, но оно перебивалось общим впечатлением чего-то страшного». Что
ж, отрадно знать, что мой отец испугал дочь басилевса. Норманн должен быть
ужасным. Судя по описанию, я похож на своего родителя как две капли воды. Я,
сын славного воина и французской принцессы, тоже намереваюсь оказаться страшным
для врагов и доказать собственными подвигами, что кровь предков течет в моих
жилах неразбавленной!
Мой сюзерен, Иерусалимский король, Балдуин II, четырнадцать лет верно охранял
завещанную мне Танкредом землю от сельджуков, арабов,
византийцев и армян, дожидаясь моего возмужания. Антиохия – неспокойное место: за годы царствия Балдуину пришлось чаще сражаться за княжество, чем за
собственное королевство. Но едва я достиг восемнадцати лет, я без сожаления
передал правление своими итальянскими владениями Папе Римскому и отплыл в
Левант, навстречу своей судьбе и будущей славе.
Никогда не забуду прекрасный
октябрьский день 1126 года, первый день моей новой героической жизни, когда все
мои десять кораблей, груженные оружием, вошли в гавань св. Симеона.
Иерусалимский король предложил мне в жены свою дочь, Алису, и я был бы
неблагодарным вассалом, если бы не согласился на его предложение после всего,
что сделал для меня Балдуин. Алиса далеко не красавица – худенькая, черноволосая, но мне она
понравилась. Впрочем, я бы женился на горбатой старухе, на черте, если бы меня
об этом просил такой рыцарь, как Балдуин! И в моей Алисе таки сидит черт. Я
успел вдоволь испробовать и военные схватки, и женские объятия, но только в
объятиях этой женщины чувствуешь себя все время, как в битве – настороже,
готовым к любому жалящему слову, к любому враждебному выпаду. Я сам бываю вспыльчивым, но надменности,
капризности и гадкого характера этой Иерусалимской принцессы хватило бы, чтобы
извести всех неверных во всем Леванте, если бы она не тратилась вся столь щедро
на меня одного.
Не могу сказать, что я всегда
безропотно терпел ее выходки, мне случалось быть с ней крутым. Женщина должна
знать свое место. Но чем-то она меня привлекает. Может, как раз своей
непокорностью, своим бешеным характером. Алиса создана рожать героев. Пока что
она родила мне дочь, Констанцию, но, будем надеяться, родит еще и множество
сыновей. За мной-то дело не станет.
Однако я прибыл на Восток не
затем, чтобы воевать с женой или мирно делать с ней детей. Я собираюсь
превзойти подвиги легендарных завоевателей Святой Земли – Танкреда Галилейского и Рожера
Салернского! Недаром мусульмане до сих пор пугают детей их именами. Пора уже и
мне заслужить столь же добрую славу. Когда я захватил крепость, в которой
оказались мусульманские пленники, меня не соблазнили их трусливые клятвы
уплатить за свою свободу щедрый выкуп. Я обезглавил их всех без исключения,
одного за другим. И объяснил непонятливым, что именно
такими методами собираюсь вести борьбу с неверными собаками. И если необходимо
вдохнуть боевой дух в собственных солдат, то и их не вредно обозвать трусами и
бабьем. Рыцари не должны размышлять и прикидывать, они должны следовать за своим
сюзереном в огонь и в воду!
Тут, в Леванте, старожилы воображают о себе
непомерно много. Но я показал и Жослену де Куртене, графу Эдесскому, и Понсу Триполитанскому, кто в Сирии хозяин! Теперь, когда
моя решительность и сила указали всем франкским соседям их место, настало время
расширить владения Антиохии, и я двинулся против армян. За сорок лет немирного
соседства у нас накопилось множество причин не доверять армяшкам и видеть в них
почти таких же врагов, как и в сельджуках. Всего несколько лет назад, пользуясь
смутой и отсутствием в Антиохии настоящего хозяина, они захватили Аназарб, по праву принадлежащий нам. А нового армянского
царя Киликии, Левона, уже успели прозвать Властелином Гор. Слегка
преждевременно, на мой взгляд.
Как только покончу с Киликией, настанет час
эмиратов Алеппо и Мосула. И полный сокровищ Дамаск, недаром прозванный Невестой
Сирии, все еще ждет своего покорителя.
Я твердо намерен вести себя так, чтобы при одном
упоминании моего имени друг вздрагивал, а враг – дрожал.
* * *
Князь Антиохийский подоткнул плащ вокруг себя поплотнее, поправил седло под головой. Ночь безлунная,
только мигают холодные звезды, ветер шуршит высокой травой, и фыркает конь. Лежать
на сырой земле в тяжеленной двойной кольчуге неудобно, но места тут дикие,
отряд его малочисленный, ставить палатку и раздеваться было бы беспечностью.
Скорее бы утро, скорее бы догнать Левона и быстрым, смелым, неожиданным налетом
покончить с зазнавшимся армянским царьком. Посмотрим, кого после этой встречи
будут называть Властелином Гор!
Перед глазами возникла белая
шея Алисы, ушко, закинутые на подушку темные волосы, мучительно захотелось
обнять ее, вдохнуть запах ее пряных, сладких восточных духов. Чтобы прогнать
неуместную тоску, Боэмунд принялся думать о завтрашнем бое. Надо бы придумать
какие-нибудь тактические хитрости, ибо воинов у него мало, но размышлять над
маневрами скучно и сочиненные с превеликим трудом ухищрения редко удается
применить на деле. Мозг туманится, руки все еще ощущают приятную тяжесть меча,
ноги после целого дня в седле помнят округлость конских боков, плечи
по-прежнему оттягивает снятый щит. Князь потянулся, сладко вздохнул, решил, что
всякие там засады и обходы – это, конечно, хорошо, но пусть ими увлекается
его тесть Балдуин, а он сориентируется прямо на месте боя, тем более что для
победы главное – отвага и
внезапность. Завтра он отыщет этого Левона и нападет, даже если у царька
окажется в десять раз больше воинов. В конце концов, один вооруженный рыцарь
стоит более ста армяшек! А отряд франков, сдвинутый в тесное построение,
наподобие черепахи защищенный от стрел сплошным заслоном щитов, неуязвим и
врезается в ряды врагов, как нож в живот. Никто не устоит против него, Боэмунда
Антиохийского! С этими приятными мыслями он провалился в крепкий сон,
необходимый перед грядущими подвигами.
Из предрассветной дремы вырвали пронзительные вопли
сельджуков. Сердце бухнуло от знакомых до жути звуков и погнало по жилам ярость. Он вскочил, меч сам оказался в
руке, а когда оглянулся, вокруг уже вовсю кипел бой. Точнее – резня: на полусонных, растерянных франкских
рыцарей налетела подлая тюркская кавалерия, и конные враги рубят, режут,
кромсают полураздетых пеших франков. Пытающихся убежать тюрки преследуют,
словно волки овец, гонят обезумевших воинов перед собой пронзительными и
ужасными криками, а настигнув, срубают им головы на скаку.
Боэмунд рванулся к ближайшему
всаднику, чтобы с земли поразить сельджука. Франкский меч длиннее сельджукских,
но Боэмунд один, а врагов мгновенно возникло великое множество. Встать бы спина к спине с кем-нибудь из своих, он бы отбился,
выстоял, но никто не отзывается, и хотя он нанес глубокую рану противнику, удар
сзади сбил его с ног. Не успел вскочить, как стрела вонзилась в плечо, а
вторая проткнула ногу. Тюркский боец наклонился с седла и взмахнул саблей.
Боэмунд не успел ни испугаться, ни прикрыться, ни крикнуть, только резкая боль,
темень и провал в небытие. Он не увидел, как
оставшихся в живых рыцарей оттеснили в крохотное кольцо, как их становилось все
меньше и меньше, как последние еле держащиеся на ногах воины отбросили мечи,
рухнули на колени и сдались на милость неверных. Лучше бы они погибли в бою.
Из сарацинских рядов вылетел, подобно осе из
гнезда, невысокий всадник в роскошных, ярких шелках, и вся толпа истошно заулюлюкала и заорала: «Эмир Гази! Гамюштекин Гази!»
Это имя франкам знакомо. Всем христианам известно, что сарацинский зверь
умертвляет всех пленных и жарит детей над огнем. Гамюштекин летит прямо на
сдавшихся воинов, размахивая мечом над головой, и радостно вопит:
«Алла Акбар!» За ним, как рой демонов за дьяволом, скачут приспешники,
налетают на безоружных пленников и рубят доблестных христианских воинов на
куски. Кровь хлыщет на траву, один за другим падают в пыль славные рыцари и
долетают до каменистой промерзшей земли уже лишенные рук и голов. Лишь души их
уносятся прямиком в рай.
Когда убивать стало некого, эмир велел разыскать и
подать ему голову князя Антиохийского. Несколько тюрков поспешно соскочили с
коней и бросились на поиски Боэмунда. Славного рыцаря легко опознать по
великолепному мечу и по знаменитым длинным белокурым кудрям. Грязные руки
неверного схватили спутанные волосы, свистящим взмахом сабли отсекли красивую
голову от тела, нанизали ее на острие копья и поднесли заклятому врагу
христиан.
Костлявой рукой в драгоценных перстнях эмир Гази II брезгливо сдернул с древка голову, из
которой еще капала кровь, и довольно скривился:
– Башку забальзамировать, оправить в серебро и
доставить халифу в Багдад! – и небрежно бросил под копыта скакуна то, что осталось от прекрасного рыцаря, прибывшего на Святую Землю три года и пять месяцев
тому назад, дабы совершить невиданные подвиги и покрыть себя вечной славой.
Ничтожный раб склонился за головой, и это был
последний поклон, полученный на этой земле могущественным властелином одного из
самых значительных владений Леванта.
РАССКАЗ СПРАВЕДЛИВОГО
И НАБОЖНОГО
ГОСУДАРЯ БАЛДУИНА II
Долг, долг христианина и правителя, вот чему я
следовал весь свой земной путь.
Я умираю. За грехи мои не даровал мне Господь
милости пасть в бою за него. Кто бы поверил сорок лет назад, что я доживу до
столь преклонных годов и скончаюсь в собственной постели? Редкая в Леванте
смерть и уж вовсе невообразимая для того, кто провел на войне всю свою жизнь,
отдыхая только во вражеских казематах. Отче наш, сущий на небесах…
Я старался быть смелым воином и праведным
христианином, с моей руки не сходили мозоли от меча, а с колен – мозоли от молитв. Многие франки
втайне считают примирение христианского долга с рыцарским
двойной тяжестью. Господи, ты видишь в сердце моем: я всегда знал, что,
доверившись тебе, я, напротив – вдвойне вооружен! Я был достойным и справедливым правителем, верным
сюзереном своим вассалам и умелым полководцем.
Я взошел на престол в стране, которая
была непрочным союзом частных владений, всю жизнь защищал Латинское Королевство
от Анатолийских тюрков, Багдадского султаната и Фатимидов
Египта, и оставляю за собой объединенное, мощное государство, простирающееся от
армянской Киликии на севере до залива Акабы на юге, в
котором сила поддерживает закон, а не устанавливает его. И пока Святая Земля успешно разделяет
суннитский Дамаск от шиитского Египта, наши противники бессильны.
Мои сражения прерывал лишь плен, но любые застенки
облегчала уверенность, что, когда король Святой Земли пленен, в ней продолжает царить Иисус Христос.
Сарацины считали меня жестоким, алчным,
неразборчивым в средствах, прозвали Колючкой. Ну что ж, я старался быть
болезненной колючкой в боку врагов. Невозможно сохранить победы великого
освободительного Похода, усилить государство, править четырнадцать лет и не
вызвать нареканий. Кто еще смог бы держать в узде сумасбродных непокорных
баронов, каждый из которых – со своей манией величия, со своими амбициями
и с твердым намерением превзойти подвиги Сида и Роланда?
Я всегда был готов воевать, но под давлением
обстоятельств заключал с мусульманами и перемирия, если они были к нашей несомненной
выгоде. Бог, читающий в моем сердце и знающий, что я всегда предпочитал защиту
нашего Спасителя любым договорам с неверными, простит мне временные коалиции,
заключенные небрезгливо во имя Его.
Да святится имя Твое… да
приидет царствие Твое…
Я оказался последним королем Латинского
королевства, участвовавшим в освобождении Святой Земли. Мне повезло внести свою
лепту в невиданное чудо вызволения и возвращения наших святынь христианскому
миру. Это великое, бесподобное доныне деяние осеняла и поддерживала длань
Господня.
Из моих соратников в живых уж никого, все ждут меня
там, в Твоем, Господи, царствии… Лишь один кузен
мой, Жослен Эдесский, все
еще не выпускает меча из крепкой руки. Еще когда я был графом Эдесским, я призвал этого арденнского
голоштанника к себе в Заморье
и дал ему во владение крепость Турбессель. Мне
приходилось иногда быть с ним суровым, но сегодня я могу сказать, что у меня не
было более верного вассала.
Левант учит ценить то, чем могут позволить себе
пренебречь европейцы: верность людей одной крови и веры. Когда франки
единодушны, никому из мусульманских атабеков не
победить нас. Правя Эдессой, я сдерживал сельджуков почти два десятка лет, а
став королем, безотказно приходил на помощь северным баронам. За годы моего
регентства над Антиохией я не только сохранил, но и увеличил территории
княжества. Сирия знакома мне, как собственная ладонь, стратегическая важность
наших сирийских владений – Эдессы, Триполи и Антиохии – всегда была мне очевидна. Однако их
владельцы упорно видят в Иерусалимском короле, своем законном сюзерене, угрозу
и брыкаются кто во что горазд, отстаивая свою
независимость, как жёнкину честь.
Мы все повязаны общей спасительной цепью, но
каждому барону она представляется кандалами. Храбрости нам не занимать, герой
на герое, а помимо приключений толку от наших усилий немного, потому что
отважными рыцарями двигают алчность, самолюбие и надменность, а общему делу
платится лишь словесная дань. Никто не желает никому повиноваться, и каждый
пытается действовать по собственному разумению. Гордыня каждого из нас – еще один гвоздь в теле Иисуса.
Госпитальеры и тамплиеры принимают все решения без
оглядки на нас, а меж собой уж так дружны, что если один из орденов придет тебе
на помощь, то будь уверен, что второй в этом случае даже пальцем не шелохнет! И
жирующие на наших завоеваниях генуэзцы и венецианцы торгуются по поводу каждого
взмаха весла. …Хлеб наш насущный дай нам на сей день…
Византийские претензии не исчезают, как вонь неубранной падали. Чуть не каждую весну войска
басилевса пересекают Малую Азию, чтобы предъявлять свои сюзеренные права на
Антиохию и попытаться отобрать княжество, завоеванное кровью франков. Правители
Антиохии, надо отдать им должное, никогда не соблюдали унизительные договоры,
навязанные княжеству ромеями. У греков есть силы
укусить Антиохию, но нет сил ее проглотить.
Если бы мы смогли отложить в
сторону наши с армянами разногласия, мы легко покорили бы всю Сирию. Но
киликийские армяне глухи к голосу разума, и объединиться можно одним-единственным способом – завоевав их и заставив признать главенство Папы Римского. Вместе с
моим верным Жосленом мы огнем и мечом усмирили восстание эдесских
армян, но на покорение Киликии у нас, увы, не хватает
сил. А ведь когда армяне встают под наши знамена, они убеждаются, что может
сделать для нас Христос. В том бою, где мы совместно защищали Эдессу от атабека Мосула Бурзуки, нас было тысяча
триста франкских рыцарей, пять сотен армянских всадников и четыре тысячи пехотинцев,
а воинов Бурзуки было тысяч сорок. Он бросился на
нас, как орел на голубку, но я изобразил отступление и завлек сельджуков на
открытое пространство, и мы победили в долгом и кровопролитном бою.
Жаль, что наши походы на Алеппо так и остались регулярными
и бесплодными, как покаяние грешника. Кончилось тем, что осажденные,
сожрав всех собак, добровольно отдались под власть эмира Мосула, Занги.
Благодаря этому Занги страшно усилился и превратился в главную угрозу.
Живем в постоянном окружении врагов, друзей на
Ближнем Востоке не имеем, и благосклонны к нам лишь небеса.
К тому же постоянно приходится прислушиваться к
Европе, о местных проблемах и условиях ничего не ведающей. Нести вместе с нами
груз защиты Его Града французы и итальянцы не торопятся, зато категорически
противятся любому нашему соглашению с мусульманами. Нет предела рвению и
готовности европейцев платить за чистоту риз нашей борьбы нашей же кровью. …И
оставь нам долги наши…
Воля Господня была на то, чтобы вместо сыновей я
породил четырех дочерей, сильных только норовом. Три старшие – это не женщины, это сущие фурии.
Свою наследницу Мелисанду я наотрез отказался выдать за грека Комнина.
Константинополь слишком опасен. Тесная связь с Византией неизбежно привела бы к
порабощению Иерусалимского королевства греческой империей. Безопаснее опираться
на далекую и расположенную к нам Францию. В лице
владетельного и отважного Фулька, графа Анжуйского,
моя Мелисанда обрела достойного мужа, а королевство – могучего преемника.
Действительно, граф Анжуйский не молодой угодник дам, но ей бы никто кроме ее
Ига де Пуизе не угодил бы. Позапрошлым летом свадьба
состоялась, несмотря на все ее бешенство и припадки ярости, и теперь я умираю
спокойно, исполнив свой долг – оставляя сильное
государство под управлением сильного рыцаря. Разумеется, у меня нет иллюзий:
северные бароны, моя дочь Алиса в том числе, попытаются скинуть власть
Иерусалима. Ничего не поделаешь, каждому новому королю приходится заново
выбивать из своих соратников мятежный дух, но Фульк справится. Вассалы – это не жена. Если бы он не влюбился в Мелисанду,
как мальчишка, он мог бы одержать верх и над ней. Не дело это, что она даже не
скрывает, как нравится ей граф Яффы. Такое кончается бедой. …И не введи нас во искушение…
Больше остальных дочерей меня тревожит Алиса. С тех
пор как погиб её супруг – отважный и воинственный, но невезучий князь Боэмунд, она пытается
захватить Антиохию, оттеснив законную наследницу – собственную дочь, и готова
действовать самыми безумными способами. Я люблю Алису, однако закон люблю
сильнее: я сослал непокорную в ее поместье Латакию и
надеюсь, что это положит конец ее интригам. Что еще я мог сделать?
Иовета… Иовета, деточка моя младшенькая… Перед тобой я, наверное,
виновен. …Да будет воля Твоя… Сердце мое
разрывалось, когда ты осталась вместо меня заложницей, но я не имел права
соблюсти страшные условия моего освобождения: нельзя было отдать неверным
земли, принадлежащие Антиохии. Это было бы для княжества началом конца, а без
буфера Антиохии у всего королевства не осталось бы шанса на существование. В
первую очередь я раб Божий, затем – король
Иерусалимский и лишь после этого – отец. Мы каждый
день рисковали своей жизнью, жизнью своих воинов, своих родных, я был вынужден
рискнуть и тобой. Уже через два года я выкупил тебя за восемь тысяч динаров.
Примирил свой долг венценосца и отца, как смог. …И прости нам долги наши…
Тебе пришлось принять постриг. Теперь ты аббатиса
иерусалимского монастыря, и это тоже славная участь. Упорные слухи, что мусульмане
надругались над пятилетним ребенком, не позволяли мне рассчитывать на достойный
брак для нее. Зато Иовета – единственная из моих дочерей, не
развлекающая всё Заморье своими интригами и склоками.
Шестьдесят лет жизни, тридцать пять из них – на Святой Земле… Вот и прошли они
все, как одно мгновение.
Скоро узнаю, был ли я
правильным человеком на правильном месте. Был… На смертном ложе я отрекаюсь
от короны самого святого в мире королевства, надеваю монашеский клобук и
встречаю смерть, как положено христианину, нищим и отринувшим любые мирские
соблазны. Ибо Твое есть царство и сила и слава вовеки.
Аминь.
РАССКАЗ БЕЗУТЕШНОЙ ВДОВЫ АЛИСЫ ИЕРУСАЛИМСКОЙ,
КНЯГИНИ АНТИОХИЙСКОЙ
Свобода, воля и счастье казались недостижимой мечтой,
пока мою жизнь не изменил единый взмах сарацинского меча.
Как лошадь, с которой свалилась привычная тяжесть
седока, я ощутила внезапную опьяняющую легкость. Теперь я полна сил.
За непомерную надменность и самоуверенность Господь
наказал моего супруга Боэмунда непроходимой глупостью. Посреди зимы, с
крохотным отрядом князь Антиохийский двинулся против Левона. Как всегда, против
армян, против христиан! К несчастью для него, ту же мысль заимел эмир Гази.
Окружив франков, тюрки порубили несчастных глупцов на куски.
Не подобает вдове ощущать злорадство
и облегчение, но покойный герой приложил немало стараний, чтобы мое восхищение
сменилось ненавистью. Когда мы впервые увидели друг друга, мне было
шестнадцать, а он был восемнадцатилетним высоким
безбородым юношей с длинными белокурыми волосами и голубыми глазами. Тогда он
был высок. Тогда он нравился мне.
С тех пор надменный рыцарь стал на голову короче.
Теперь его оправленная в серебро голова радует своими потускневшими глазами
багдадского халифа.
Впрочем, ему уже все равно.
Зато я получила возможность стать хозяйкой себе и Антиохии. Мужчины и не
подозревают, как незаслуженно легко дается им власть и свобода! Ради этого
города я почти четыре года терпела вспыльчивого, деспотичного, грубого,
высокомерного, постылого Боэмунда, в его отсутствие не
раз защищала город от мусульман и византийцев! Я вдова героя, дочь героя, я
мать наследницы Антиохийского престола Констанции, я дочь армянской принцессы,
и армянское население княжества видит во мне свою полномочную властительницу.
Наши законы признают права франкских женщин, и нам, наследницам, нередко
случается править – уж очень недолог жизненный путь воинственных франков.
И я буду бороться за эти владения и свои права с каждым, кто попытается
оттеснить дочь короля и мать наследницы подальше от княжеского трона и забрать
бразды правления в собственные руки.
Пока я владею Антиохией вопреки желанию Иерусалима,
я вынуждена искать иную мощную поддержку. И я убеждена, что для нас да и для всего Латинского королевства именно в союзе с
Византией заключены огромные преимущества. Яснее, чем надменные рыцари, я вижу,
как обескровливает франков постоянная война с местными армянами и ослабляет
вражда с греческой империей, самым мощным государством Востока.
В отличие от покойного Боэмунда, у меня нет армии
вооруженных рыцарей, готовых скакать за мной на любую безумную авантюру. Зато у
меня есть готовность принимать взвешенные решения, умение привлекать людей на
свою сторону и действовать не только с помощью грубой силы, но и с помощью
подкупа, убеждения и хитрости. И моя голова по-прежнему на моих плечах, пусть и
не такая гордая и не столь красивая.
Я росла в окружении армянских
родственниц, кормилиц и нянек – в темных одеждах, как воронья стая,
покорных, безрадостных, с поджатыми губами, осуждающими глазами, шепчущих,
семенящих, вздыхающих, редко покидающих внутренние покои, ничего помимо молитв
и сплетен не разрешающих ни себе, ни друг другу, ни мне. С детства я мечтала жить иначе,
поступать по своей воле и заставить остальных повиноваться себе!
Скоро, скоро я сброшу с себя траурные
облачения, обтяну тонкую талию тесным
платьем из китайской органзы и расшитой золотом дамасской парчи, украшу руки и
шею византийским золотом и китайским жемчугом! И никто больше не посмеет сказать:
«Женщина, ты ведешь себя неподобающе! Надвинь покрывало пониже на лоб, чтобы
никто не увидел твоих волос, закутайся в накидку, чтобы никто тобой не
любовался!» Ах, наконец-то все увидят,
что и я могу быть пригожей!
Я знаю, что не так хороша собой, как мои сестрицы
Мелисанда и Годиэрна. Разумеется, я получила свою долю комплиментов.
Привлекательность королевских дочек бросается придворным в
глаза. Если владетельная принцесса огорчительно не подает ни малейших
поводов восхититься свежестью ее кожи, пышностью волос или белоснежностью
улыбки, льстецы всегда могут уцепиться за ее умение держать себя с царственным
достоинством, на худой конец – за приятное выражение лица. И нельзя забывать, что юным вдовам присуще особое очарование. Но только
при условии, что вдовы не прозябают забытой
тенью в какой-нибудь Латакии, а управляют на правах
регента богатым княжеством.
Из всех своих дочерей мой отец Балдуин, король
Иерусалимский, больше всего любил мою старшую сестру, свою наследницу,
красавицу Мелисанду. Но свое королевство Балдуин
любит несравнимо больше, чем всех дочерей вместе взятых. Он, не задумываясь,
нарушил условия своего освобождения из мусульманского плена и напал на Алеппо несмотря на то, что моя младшая сестра, крохотная Иовета, осталась заложницей у эмира Балака.
Однако поведение Балдуина
всеми воспринимается как весьма похвальное. Иовету постригли в монахини, а
когда прошла надобность во мне, он так же хладнокровно решил и меня задвинуть в
затхлую Латакию, чтобы я проводила свои дни в
вышивании крестиком и в молитвах, пока не приберет Господь. Напрасно он
ожидал, что я беспрекословно уступлю свое место на троне Антиохии малолетней
девочке! Понятно, что несмышленое дитя не может править государством, а
Констанция особенно. Я хоть и мать, но должна признать, что она странное дитя.
То ли умом слаба, то ли просто бесчувственная: всегда
погружена в себя, всегда молчит. Так что на деле это означает, что княжество на
много лет, а может, и навсегда достанется назначенному Иерусалимом регенту.
Никому, даже родной дочери не отнять у меня мой единственный шанс на то, что
полагается мне – на власть,
независимость, на новый выгодный брак, на любовь. Констанция поймет меня, когда
наступит день и ее саму муж или сын попытается оттеснить с Антиохийского
престола.
Я такая же дочь Балдуина, как и Мелисанда. И я – единственная
осмелившаяся открыто противостоять воле короля. Это требует не меньше мужества,
чем выйти на бой с неверными. Никто, никто не захотел бы быть наедине с разгневанным Балдуином.
Но мне нечего терять.
В этой стране каждый получает только то, что он
способен вырвать у других. Если я на все буду говорить «аминь», мне придется
молиться исключительно за чужое здравие.
Я молода, вся жизнь передо мной, только не надо
бояться протянуть руку за тем, что доступно, что лежит прямо передо мной – за княжеством и счастьем. А хуже, чем
Латакия, не будет.
Никогда, никогда я не смирюсь с тоскливым
изгнанием. Я еще не сказала своего последнего слова.
РАССКАЗ ВЕРНОГО И НЕПОБЕДИМОГО ВОИНА
ЖОСЛЕНА I ДЕ КУРТЕНЕ, ГРАФА ЭДЕССКОГО
Каждый день приносит что-то неожиданное, и ни
единый не проходит без приключения. Я рад им всем – и славным, и тяжким.
Вчера проверял эдесские
укрепления, и в туннеле на меня рухнула балка. Но Господь решил еще немного потерпеть
старого грешника и сквернослова – вынесли живым. А сегодня примчался гонец с сообщением, что на крепость
Кайсун напали тюрки.
В последние годы Эдесса не может оправиться от
постоянных потерь. У нас просто не осталось достаточно боеспособных воинов.
Сегодня нам трудно собрать больше трехсот рыцарей. Уже потеряны все территории
Эдессы за Евфратом, а ведь когда-то наши земли доходили и до Тигра. Мы,
конечно, крепчаем духом, но враг – нелегкая его побери! – становится все многочисленнее и
сильнее, все упорнее и наглее теснит нас с севера.
Сын мой счел, что силы слишком
неравны, чтобы принять бой. Ну, я так не считаю. Я вообще врагов никогда
не считаю: вместо этого вывожу свои полки и веду их в атаку. И никогда не
жалею: развеваются мои знамена, блестят на солнце доспехи, сверкают мечи, и
неприятель бежит. А если я все же терплю поражение, то самое главное – рыцарская честь и доблесть – остаются незапятнанными. Сейчас я не
в силах усидеть на коне и велел нести себя в бой на носилках. Не будет такого,
чтобы на мой дом напали, а я не вышел его защищать.
Привяжите меня покрепче, друзья мои. И подайте
флягу, очень хочется пить.
Здесь, в Леванте, я прожил настолько бурную и
насыщенную жизнь, что Франция моей юности стерлась из памяти. Младший безземельный
сын, я наслушался песен о Роланде, о Гильоме Оранжском и принялся мечтать о необыкновенной судьбе, о
чудесных, захватывающих приключениях. Ну и о добыче, честной добыче,
завоеванной силой собственного меча! Ни разу я не жалел о своем выборе, даже
когда в каменном мешке на цепи годами сидел. Я всегда знал, что выберусь цел и невредим, что все превозмогу. Никогда во
Франции мне не прожить бы такой жизни, а по сравнению с ней любая другая – как вода после пряного вина.
Балдуин II, еще когда сам был графом Эдесским,
отдал под мою защиту лучшую крепость – Турбессель. Я стал его верным соратником, его правой рукой,
его лучшим другом. Мы воевали с армянами, с византийцами, с Алеппо и Дамаском,
с арабами и тюрками…
Два раза мы с Балдуином попадали в плен, в первый раз еще в 1104 году,
когда силы Эдессы и Антиохии впервые сошлись с сарацинами после взятия
Иерусалима. В тот раз мы недооценили противника и вместо подготовки к бою
увлеклись дележом будущей добычи. Сокрушительное
поражение научило нас уважать наших противников. И поменьше полагаться на
собственных соратников: Танкред Тарентский,
успевший бежать из схватки, стал регентом Эдессы вместо Балдуина и не слишком
рьяно радел о нашем освобождении, предпочитая освобождать собственных вассалов.
Уже потом нам рассказали, что ему посчастливилось захватить в
плен женщину, которую Джекермиш предлагал обменять на
Балдуина, и сам тогдашний король Иерусалима просил Танкреда
согласиться на эту сделку, но Танкред предпочел
получить за женщину пятнадцать тысяч бизантов,
оставив братьев по оружию гнить в плену. Только четыре года спустя нас,
наконец-то, выкупили, и лишь при помощи византийцев и сарацинов
нам удалось изгнать Танкреда из Эдессы.
Иногда мне кажется, что чем отважнее герой, тем меньше у него страха Божия и
преданности своим соотечественникам.
Вот и ближайший наш франкский
сосед, Антиохия, постоянно требует от Эдессы вассальной покорности. Пока я жив,
не дождутся.
Между мной и Балдуином
тоже всякое случалось. Однажды он посадил меня в темницу и морил голодом, пока
я не вернул ему мой Турбессель. Освободившись, я
перешел на службу к Иерусалимскому королю, и поскольку доблесть и верность
Жослена де Куртене к тому времени гремели по всему Леванту, король отдал под
мою руку Галилею.
Не трясите так носилки, друзья мои. Болит спина, и
ноги что-то не чувствую. Но, похоже, я и такой сгожусь больше, чем мой сын на
ногах и со здоровой спиной. Мельчают люди. Это родившееся здесь поколение,
выросшее на всем готовом, разбалованное благами восточной цивилизации, больше
всего хочет жить в свое удовольствие. Они не готовы на усилия и жертвы,
необходимые, чтобы владеть этой страной. Недаром их называют пуленами – жеребятами. Они и есть наивные, глупые и слабые, как жеребята. Многие
из них надеются договориться со смертельными врагами. Да убережет нас Бог от
такого искушения!
Когда мы помирились с Балдуином
и при моей поддержке он был избран королем Иерусалимским, он уступил мне
Эдессу, а я превратил ее в непробиваемый щит, защищающий с севера все Латинское
королевство от постоянных атак сарацин. С тех пор мы с моим сюзереном навеки
оставались верными друг другу. И жили, поверьте, нескучно.
Солнце жарит вовсю, скорее
бы мы добрались до Кайсуна.
Самой страшной битвой стало
жуткое поражение на Кровавом поле. Побоище превратилось в жатву мучеников,
погибло не только семьсот рыцарей, пропала и легенда о нашей непобедимости.
Когда на подмогу прибыли из Иерусалима силы Балдуина,
все уже было кончено: доблестное норманнское рыцарство было уничтожено. Балдуин
решил собрать оставшиеся на севере страны силы и выйти на бой с превосходящей
армией тюрков. За день до этого мы обошли босыми церкви Антиохии и двинулись в
поход под звук колоколов и рыдания наших будущих вдов. Мы знали, что идем
сражаться за само наше существование в Леванте, и верили, что милосердный и
сострадательный Господь, несмотря на наши грехи, не допустит уничтожения
Латинского королевства. Король приказал играть в боевые трубы, и мы бросились
на мусульман, творя чудеса храбрости. В тот день наши рыцари проявили мужество
отчаяния. Воины сражались под сенью Животворящего Креста, который отважно нес в
самые жаркие точки боя патриарх Кейсарии, и командиры во весь голос молили Бога
о помощи. Господь услышал своих защитников, сжалился над нами, искупленными
кровью его дорогого Сына, Господа нашего Иисуса Христа, и обратил тюрков в
бегство.
С мечами в руках мы рассеяли неверных по равнине.
Исполненный ярости, я преследовал сарацинов, словно
лев, вышедший на быков, и пресытился их языческой кровью. В тот день враги
потеряли пять тысяч человек не только от меча, но и в давке при отступлении.
Нам удалось удержать за собой Сирию, а заодно – и повеселиться!
Анри, дай пить. Нет, не останавливайтесь, время
дорого. Спасибо, друг мой.
Здесь, на Востоке, живя в
Сирии бок о бок с армянами, тюрками, арабами, греками, ассасинами
и бедуинами, я научился уважать не только чужаков, но даже неприятелей. Со
многими у меня сложились удивительные отношения. Секрет взаимопонимания – обращаться с каждым так, как ты обращался бы со своим земляком и
единоверцем. В конце концов, как ни чудовищно это звучит, приходится признать,
что у людей больше общего, нежели различного! Я умудрялся ладить даже с
заклятыми врагами, заключал договора с самим чудовищем Занги и посредничал
между ним и Антиохией.
Как многие из нас, я породнился с киликийскими
царями, женившись на Беатрис, сестре царя Тороса, но в отличие от остальных
франков я отнесся к нашему родству серьезно, и мои армяне преданы мне. Во
всяком случае, с тех пор как я уничтожил в графстве всех изменников. Их
верность пригодилась, когда мы с Балдуином попали в
плен вторично, на этот раз к эмиру Балаку. Первым
схватили меня с Галераном, и Балдуин
выступил в поход, отомстить за нас. Поставил палатку и, не подозревая, что коварный Балак притаился
поблизости в засаде, отправился на соколиную охоту. Нечестивые внезапно
атаковали короля и бывших с ним воинов, убили много могучих мужей, захватили
Балдуина вместе с сыном его сестры и заключили их в ту же башню, где уже
томились мы с Галераном. Но и там я не унывал – вместе лучше даже в застенках. Легко
и приятно нестись на врага, размахивая мечом, но только прикованный
к стене каземата общей цепью, понимаешь, на кого можешь положиться!
Эмир предложил мне свободу в обмен на Эдессу. Я
ответил ему: «Мы, франки, как верблюды, несущие носилки: когда один верблюд
падает, его груз перекладывают на другого. Так же и
наши владения переходят в руки соратников». На этот раз мы провели в заточении
почти два года. Однако мои армяне не покинули меня в беде. Трудно поверить, но
ради меня, своего франкского сеньора, эти горожане, не умеющие держать меч,
оказались готовыми на дерзкий подвиг. Заговорщики проникли в город переодетыми,
заручились поддержкой местных армян, отчаянными усилиями пробились в тюрьму,
убили охранников и помогли мне выскользнуть из крепости переодетым, с младенцем
на руках, которого я должен был оставить в ближайшей деревне. Мои товарищи
забаррикадировались в цитадели и отбивались от Балака,
а я со всех ног поспешил в Антиохию за подмогой.
Жаль, не вспомнить, чьей была
эта придумка с младенцем. Я бы заставил этого хитреца самого всю оставшуюся жизнь одеваться кормилицей.
Голодный ребенок орал как резаный, я понятия не имел, как его утихомирить, и
едва не сошел с ума. Избавившись от этой обузы, я чудом переплыл Евфрат,
уцепившись за надутый и туго завязанный шнурком заплечный кожаный мешок. По
дороге меня все же признал один местный житель. Я был уверен, что он продаст
меня мусульманам. Вместо этого селянин ради меня зарезал своего последнего
барана. Добравшись до своих, я созвал войско и
поспешил обратно в Харпут на помощь королю. Но мы
опоздали: Балак уже захватил крепость и жестоко
расправился с восставшими, сбросив множество несчастных пленников с крепостных
стен. Только короля, его племянника и Галерана эмир
оставил в живых, вновь заковал в цепи и бросил в каземат. Но даже жестокосердый
язычник – гори он все вечности в аду! – был
поражен храбростью, преданностью и
самоотверженностью христианских рыцарей.
В конце концов нам удалось
выкупить короля за огромную сумму в сто тысяч тахеганов.
Нехристь, однако, взял в заложники наших невинных деток – пятилетнюю дочь Балдуина
Иовету и моего десятилетнего Жослена. А графа Галерана и королевского племянника неверные успели казнить.
Освободившись, мы тут же стряхнули навязанное нам
позорное перемирие, собрали все наши силы и с тогдашними
союзниками – предводителем арабов Садаком и с султаном Мелитены – двинулись в очередной раз на Алеппо.
Сколько раз я водил войска на
Алеппо, на Дамаск, на Мосул! Благодаря добыче мы выкупили и моего сына.
Храбреца нашего, который теперь не желает идти в бой за собственные владения.
На отданные за этого труса деньги я мог бы вооружить целый отряд!
Во всех боях я сражался в первых
рядах, поименно ободряя каждого из своих верных воинов! Ах, как хорошо было
драться бок о бок с героями! Победа не всегда была нашей, но самым главным я
всегда считал не останавливаться на пути завоеваний! Не прекращать атак!
Нападая на врагов, человек воодушевлен, смел и силен. На долю того, кто только
защищается, остается лишь страх…
Месяц назад мой друг и король Балдуин скончался.
Мне радостно думать, что сейчас он наверняка сидит
одесную Господа, хоть я и буду скучать по старому товарищу своих битв. Мне
повезло пройти необыкновенный путь. Своей кровью мы обеспечили этой стране
незыблемое существование и великое будущее.
Устал я что-то, вот беда… Но, Бог даст, сегодня не последний мой бой, и я доблестно послужу еще и
новому королю Фульку. Еще много чудесного случится на
моем веку.
Анри, друг мой, вытри мне лоб…
Я уже слышу топот вражеских коней.