Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 47, 2013
ДВА ПРЕДАТЕЛЯ[1]
Из Агады
На суд к Адонаю привели ангелы двух жалких, которые были некогда людьми на земле.
Один из них был видом тщедушен и ничтожен, и глаза его беспокойно моргали, быстро поглядывая туда и сюда.
Другой же был лицом благообразен, и веяло от него достоинством, кротостью и покоем чистой души.
И привели их и поставили перед лицом Предвечного, а Предвечный долго молчал и смотрел на них всеохватывающим оком и потом сказал первому:
– Изложи нам, как жил ты на земле.
Тогда затрепетал тщедушный и упал у подножья престола, возопив воплем одержимого, и так закричал, корчась и захлебываясь:
– Господи, я был доносчиком на Твоей земле. Я прятался вечером под окнами, когда люди мнили себя наедине и раскрывали друг другу тайники души; я же запоминал их речи и передавал врагам их; и многие через меня приняли позор и муку. А я принимал за них серебряные сикли, цену дела моего, и питал этим серебром жену и малых детей…
И выл тщедушный, как собака под плетью, и в вое не можно было расслышать заключения слов.
Долго смотрел на него, извивавшегося, Предвечный, долго молчал и потом произнес:
– Имя тебе предатель.
И обратился ко второму, и сказал:
– Ныне изложи, как жил ты на земле.
Тогда выступил благообразный и поник на колени, склоняясь седой головой до подножья престола, и проговорил голосом тихим и кротким:
– Я, Господи, никому не сотворил зла на Твоей земле.
При этом ответе омрачилось лицо Адоная, и были Его слова, как тяжелые ледяные глыбы.
И сказал Он:
– Здесь ли, перед лицом ли Судьи хочешь ты хитрить, дитя человека? Ибо зачем говоришь ты: вот, я жил на земле и никому зла не сделал; а я вижу эту землю и знаю, что нельзя человеку на ней приветствовать вечер, не сотворив злого дела в течение дня; так что и я, Бог твой, если бы жил на земле среди вас, сотворил бы злое. Думаешь ли ты обмануть Бога твоего, Мстителя?
Было печально лицо старца от гнева Господня и трепетно, и тихо, но стойко ответил он:
– Я же говорю тебе воистину, Царь над царями царей, что никому я не сделал на земле твоей зла. Во всю жизнь мою, Господи, я не знал ни мгновения мира; гнали и мучили меня близкие и далекие, но я никому из них не пожелал зла. Когда ввергли меня в узилище, я укрепил сердце мое надеждою на Твое милосердие и никого не проклял; когда ограбили меня, я протянул руку во имя Твое за подаянием и никого не проклял; когда посетил меня гнев Божий, я горько заплакал над пожарищем моего дома и над холодными трупами детей и никого не проклял. И вчера, когда я умирал голодный, под забором, вокруг пировали и ругались надо мною притеснявшие меня, но и тогда я никому не пожелал злого и умер, никого не проклиная.
Долго молчал после того Всевышний и долго смотрел в кроткие и скорбные глаза старца, и многое таинственное было тогда написано во взоре Адоная.
И прозвучало затем слово Господа:
– Имя тебе – предатель.
Нет предателя хуже тебя на земле. Ибо о нем, о товарище твоем, что лежит рядом с тобою и корчится, и воет неподобно человеку, – о нем говорят люди на земле: «О, то был дурной человек, и не должны быть подобными ему». И тем удаляются они от греха предательства.
Но о тебе говорят люди на земле: «О, то был святой человек, и блажен тот, кто найдет в себе силы поступать всю жизнь подобно ему».
И оттого редеют ряды борцов Моих, готовых положить душу за правое дело, а в то же время злые, вспоминая тебя, говорят с усмешкой друг другу: «Безопасно для нас обижать этих людей, ибо не хотят они постоять за себя; пойдем же к ним и возьмем себе их достояние, и повеселимся с их женщинами».
Так растет через тебя посев несчастья на земле; и вся жизнь твоя была предательством ближних, живших рядом с тобой, и внуков, которые придут после тебя. И потому говорю тебе: имя тебя предатель!
Его, что предательствовал за деньги, не накажу муками: пусть идет, презрение Бога и людей да будет ему карой; но тебя, развратителя, – проклинаю!
НАБРОСКИ БЕЗ ЗАГЛАВИЯ[2]
Чем это все кончится? Минутами кажется, что ни мы, здесь, на месте, ни Европа еще не вникли как следует в грандиозность этой революции. Она, правда, не в том смысле грандиозна, чтобы в ней был заметен особенный творческий размах, величественный план, стройная и широкая подготовка. Нет даже того непроизвольного стихийного единодушия, которое в иные крупные моменты может создаться само собою и дружно сплотить миллионы, заставить их стройно идти в ногу без всякого уговору заранее. Русская революция скорее даже несколько бестолкова. Многие, очень многие совсем не знают, чего они хотят. Зато все знают, чего они не хотят, и этих «всех» около 130 миллионов. В этом и сегодня подавляющая грандиозность момента, которую мир еще не раскусил. С одной стороны, цифра, какой еще никогда не было на революционных аренах, – цифра, которую легко написать девятью значками на бумаге, но которую воплотить бессильно человеческое воображение. С другой стороны, – сумма накопленного горя, которая, кажется, тоже превосходит все, что до сих пор знала история. Ибо какие были в прошлом тиранические правительства, но ни одно из них по условиям эпохи не могло располагать такою сильной и утонченной системой организованного насилия, какую давали нашему самодержавию новейшие ружья, железные дороги и телеграф. К моменту революции ни в одной стране еще не было столько горя и столько людей. Прибавьте к этому разноязычие, разноверие, сто различных уровней культуры и взвесьте все это. Если вдуматься, получается нечто неописуемое, несказанное, чудовищное. Получается ясное впечатление, что революция в такой стране должна принять формы и размеры настоящего геологического переворота. Накопленный столетиями гнев миллионов должен будет с разных сторон разразиться безудержно и бессмысленно, как лава из утробы земли, потопившая Помпею. Должны совершиться титанические катаклизмы. Над землею должен пронестись ураган и смерч, и неслыханные циклопические взрывы должны смести добрую половину того, что, как Пифом и Рамсес, созидалось руками рабов под бичом слуг фараоновых…
Может быть, конечно, всего и не случится. Может быть, выскочит из сутолоки умный человек или несколько умных людей, которые найдут способ направить расходившиеся массовые силы в спокойное русло и благополучно вывести Россию на либеральный или демократический фарватер. Это возможно, и мы все этого желаем. Но это будет чудом. Ибо самый хладнокровный расчет действующих ныне сочетаний, причин и сил без фантазирования, без увлечений, математически ясно приводит к полной уверенности, что пред нами только цветочки. Хоть и велика – чересчур велика – та сумма событий, которая уже успела разыграться пред нами, но слагаемые, сотни лет лежавшие и зревшие под спудом, еще неизмеримо грандиознее. Мы слышали ужасные взрывы, но под нашею почвой заложено еще во сто раз больше динамита. Возможно, конечно, что он не взорвется. Но это будет чудом.
Кто когда-нибудь продумывал историю, тот знает, что в такие эпохи выплывает наружу и приходит к учету все, что накапливалось за долгие годы. Пожинаются все, решительно все семена, где и когда бы то ни было заброшенные; разрубаются все, решительно все узлы, кем и когда бы то ни было завязанные. Страшный суд, полная последняя ликвидация – вот во что логически должна вылиться та революция, которую мы переживаем. С чем же приходит Россия к этой ликвидации, что записано в конторских книгах ее самодержавной дирекции?
Будем перелистывать наудачу. Первый узел, следы которого пестреют почти на каждой странице, – это тот узел, которым связали Россию с европейским золотым тельцом. Старый, хитрый, опытный телец дал увлечь и обмануть себя, как малого сосунка. Жадность отуманила его зоркие глаза. Он поверил, что Россия сильна и богата. Он не понял, что ни сильной, ни богатой не может быть страна, где все производительные силы скованы железной цепью. Он не понял, что его богатства, брошенные сюда, буду не расти, а только пухнуть, как пухнет пареная репа в навозе, и нагрянет неизбежно день правды – dies illa, – когда возвестит ему страшный голос с неба: плакали твои денежки! Дал себя надуть старый телец, словно двухнедельный теленок. А теперь жалобный трепет несется во стане золотого тельца. Ближе и ближе подступает к ним ужас полумирового банкротства.
Первый узел подходит к своему Александрову мечу. Как это разрешится? Будет или не будет краха? Перебросит или не перебросит к нам сюда Европа свои штыки, оскорбленная за свой собственный карман? Уберутся или не уберутся восвояси заграничные миллионы, вышвырнув на улицу несметные толпы рабочих? Нелегко отгадать. Особенно нелегко тому, кто не любитель каркать.
Будем перелистывать дальше. Второй узел – тот, которым Россия увязала вокруг себя в одну охапку чуть ли не 108 племен. Самодержавие постаралось натянуть веревку так, чтобы у каждого народа остались кровоподтеки. Здесь недавно был небольшой съезд инородцев, на котором эти племена – и далеко еще не все – два дня подряд поочередно показывали друг другу эти кровоподтеки. Положа руку на сердце, можно смело сказать, что во всем этом ни на минуту не просвечивала вражда к великороссам, к «москалям» как таковым. Слышалась прямая ненависть – но, так сказать, не к Москве, а к Петербургу. Чувствовалось, что пасынки великодержавной России потеряли терпение, что вся гордость живых национальных организмов готова скоро восстать против угнетения. Ни один из них не согласился бы на разрыв России как единого союза. Но ни один из них уже не мирится с мыслью войти в этот обновленный союз иначе как равным среди равных, чтобы не было хозяев и постояльцев, господствующих и второстепенных наций. Это настроение чувствовалось определенно и отчетливо, и ясно было, что скоро подойдет и этот узел к своему разрешению – сложный, страшно перепутанный узел Nazionalitätenstaat’a, еще нигде и никогда не развязанный. Когда и как суждено ему распутаться у нас? Кто распутает его – тонкие ли пальцы политиков или грубая, кровавая междоусобица?
Перелистываем дальше. Новый узел, самый великий, самый страшный. Этим узлом был скручен от века богатырь святорусский, всероссийский поилец, серый пахарь. Брел он взад и вперед по своей тощей полосе и молчал, а под затвором этого молчания год за годом, век за веком зрела и росла в нем обида, такая бездонная, беспредельная обида, пред которой, если она разразится, гром небесный покажется детской хлопушкой. Мы говорим об ужасах этой революции, – а ведь он, неисчислимый хозяин земли русской, он, настоящий главный актер этой исторической трагедии, он-то еще и не выступил на сцену, и теперешние аграрные вспышки – это, быть может, только первые шаги его, которые смутно слышатся пока из-за кулис? Может быть, есть какая-то внутренняя электрическая связь ним и его детьми, что захвачены казармою, и для того, быть может, и зреет шаг за шагом войсковой мятеж, чтобы в тот день, когда грянет над Россией знакомый набат – «Сарынь на кичку!» – никто и ничто на всем раздолье от Амура до Днепра не мог бы встать помехою против торжествующего мстителя. Тогда содрогнется мир перед зрелищем небывалых потрясений, тогда смешаются добро и зло, правда и насилие, любовь и зверство, и в вулканическом грохоте страшного переворота будут одинаково смолоты и поглощены тюрьмы и больницы, университеты и казармы, дворец и эрмитаж…
У самого жерла вулкана стоит кучка людей, ничтожная количественно и качественно, и ломает голову над тем, что будет, если этого графа прогнать, и какого графа посадить на его место, того арестовать, того повесить и того подкупить. Они думают, что все дело в искусном ходе, а если найти искусный ход, то еще можно спасти старый режим от гибели и его сутенеров от народного суда. Это и понятно: осужденные на смерть ничего не забывают и ничему не научаются. Пусть копошатся, пусть изворачиваются, передергивая карты либерализма и реакции: история на ходу раздавит шипящее гнездо, и только смрадная память останется на поучение потомкам.
НАБРОСКИ БЕЗ ЗАГЛАВИЯ[3]
Я когда-то жил в Риме. Однажды утром меня разбудил какой-то странный хриплый возглас с улицы. Очевидно, уличный торгаш или кто-то в этом роде выкрикивал свою рекламу. Вслушиваясь, я даже разобрал слова: это были два слова, которые по-русски означают «старые вещи». Тогда я подошел к окну и выглянул на старьевщика: у него оказалось еврейское лицо – типичное лицо любого одесского, как там выражаются, «старовещенника», из тех, которым я во дни оны сбывал тайком от матери летом зимнюю форму. Я крикнул этому человеку «шалом», подозвал его и расспросил; он оказался коренным, исконно римским евреем, и сообщил мне, что все римские старьевщики – евреи, и что у них даже есть союз, который называется благозвучным титулом: «Общество скупщиков подержанных предметов». Я ему рассказал, что у нас эта индустрия тоже представляет национальную монополию еврейского народа. Он был очень тронут.
Мне вспомнился этот эпизод, когда я прочел передовицу в последнем номере «Восхода» за истекший год. Мне стало жаль, что я не знал ее тогда в Риме и не мог процитировать на память тому старьевщику. Бедный осколок великого народа, уцелевший на задворках Ватикана, – он был бы еще глубже тронут и польщен, если бы узнал, что у него есть братья по ремеслу и среди мудрецов Израиля, что его промысел воистину есть национальная индустрия, ибо книжники еврейского народа тоже принимают ревностное участие в торговле «подержанными предметами», и братски протягивают руки последнему бедняку гетто во имя общего девиза: – Старые вещи!
Действительно, в этой передовице написано все, что полагается: что евреям надлежит объединяться с общерусским освободительным движением, что погромы устроены правительством и что надо стремиться к полноправию. Затем также говорится (это не написано в тексте, но читается между строками), что евреи не ростовщики и что слух об употреблении крови христианских младенцев при изготовлении мацы есть грубая ложь…
Читатель не должен подумать, будто я хочу выставить «Восход» лейб-органом[4] национальной индустрии. Боже упаси! Это была бы черная несправедливость по адресу почтенного журнала. Я говорю о передовице последнего номера за прошлый год, и только о ней, а журнал тут совершенно не при чем. Надо вообще помнить, что «Восход» сам по себе, а помещенные в нем статьи сами по себе, и если в той или иной статье что-нибудь не так написано, нельзя же за это придираться к журналу. Тем более, что вас сейчас же могли бы пристыдить, указав на другой странице того же номера совсем другие звуки. Мало ли кто пишет статьи? Сегодня ты, а завтра я. Не все же люди могут мыслить одинаково. Нападать на «Восход» за то, что напечатано в «Восходе» – это значит судить с плеча. Разве справедливо, например, обвинять огулом весь еврейский народ за дурное поведение отдельных евреев? Кстати – я не помню, содержится ли сия последняя мысль в упомянутой передовице, но полагаю, что несомненно содержится. Уже очень она, так сказать, в стиле.
На основании вышеизложенного прошу иметь в виду: я не полемизирую с «Восходом» как таковым, ибо это вообще немыслимая вещь, – я полемизирую с данной передовицей, а «Восход» ни при чем, и я охотно свидетельствую мое совершенное почтение этому заслуженному органу и надеюсь впредь еще долго знакомиться по его гостеприимным страницам с разнообразнейшими течениями еврейской мысли. Впрочем, я и с передовицей не собираюсь «полемизировать» в настоящем смысле этого слова. Полемизировать значит, по моему, бороться – бороться со взглядами данного противника. Но для этого надо прежде всего быть уверенным, что у противника есть взгляды, и что эти взгляды стоит обсуждать.
В указанном безымянном произведении говорится, например, что не время теперь затевать национальное собрание. Нам придется еще много писать в защиту национального собрания, придется для этого, быть может, немало спорить с той или иной партией. Но спорить с авторами опусов вроде этой передовицы «Восхода»? Чего ради? С какой стати? Кто они такие? Чтобы серьезно возражать им, надо прежде всего поверить в то, что они действительно – хотя бы на свой лад – компетентны судить, нужно или не нужно теперь национальное собрание, или вообще высказывать какие бы то ни было суждения по каким бы то ни было вопросам. Но что поделаешь, когда нам решительно не верится в эту компетентность. Мы, конечно, признаем полное нравственное право голоса в делах общественных даже за тем, кто ошибается, – но под одним условием: чтобы человек твердо знал, чего он хочет. Люди должны считаться внимательно со всяким возражением – при одном условии: чтобы в нем присутствовала определенная точка зрения, хоть какая ни на есть. Но когда вместо сего имеется налицо, так сказать, явное отсутствие всякого присутствия, то является вместо всяких доводов только простой вопрос: зачем эти люди разговаривают? Почему бы им, собственно говоря, не помолчать?
В том же сочинении написано, что «тактика» сионистов будет еще «подвергнута» (надо полагать, со стороны того же автора) «особому рассмотрению». Очевидно, тактика эта г-ну автору не нравится. Мне она, напротив, нравится. В виду этого разногласия можно бы и надо бы, конечно, поспорить – но… с кем тут, опять таки, спорить? Кто судья? По какому праву станут автор этой передовицы или его единомышленники одобрять или не одобрять «тактику» сионистов, откуда им узнать, что хорошо или что не хорошо? Можно критиковать других по праву убеждения, даже по праву заблуждения, но нельзя делать это с совершенно пустыми руками, не обнаруживая даже сколько-нибудь уловимых признаков каких бы то ни было определенных убеждений или хотя бы определенных заблуждений. Нельзя критиковать, не имея критерия.
Автора передовицы я, конечно, не имею чести знать, но по типу он хорошо мне знаком. За последние месяцы развелось ужасно много добрых людей этого типа и в «общерусской» среде, и у нас. Это все господа, которые с давних пор жили-были, жили-поживали, имели приличное и гуманное мировоззрение и сообразно оному высказывались – даже иногда печатно. И сходило с рук, публика даже бывала довольна. Так они дожили уже до средних или выше средних лет, и вдруг все перевернулось. Оказалось, что при одном гуманном мировоззрении оставаться дольше нельзя, а нужна еще какая-то программа. Бедные добрые люди спохватились, протерли глаза и бросились выбирать себе программу. Но ведь это не так легко. Извольте сразу ответить: вы за что – за однопалатную или двухпалатную систему? Извольте ответить, когда во всю жизнь даже не снилось, что когда-нибудь придется копаться в таких подробностях… Но вдвое трудней положение такого гражданина, когда он еврей и хочет облагодетельствовать именно еврейство. Политическая программа – это еще туда-сюда: известно ведь, что все мы радикалы, а прочее как-нибудь приложится. Но национальное мировоззрение? Как с ним быть? Жил человек до средних лет и никогда не думал, что ему нужна еще какая-то национальная программа, и вдруг – трах! – извольте выработать национальную программу. Кто вы такой: сионист? автономист? ассимилятор? – Бедный добрый человек растерянно улыбается, делает многозначительную мину, забирает бороду в горсть и говорит: – Н-да… Как бы вам сказать… Я, собственно… И ничего не получается, и, глядя на это смущение, на эти наморщенные лбы, на беспомощно моргающие глаза, в которых ясно читается отчаянный вопрос: – Да в самом деле, черт побери, каковы же это бишь мои национальные убеждения?! – глядя на все эти комические муки запоздалых идейных родов, так и хочется продекламировать:
– Ох, тяжела ты, шапка гимназиста,
На голове мужчины зрелых лет!
Учиться, конечно, никогда не грех – и в разбираемой передовице «Восхода», если хорошо вчитаться, можно, без сомнения, найти какой-нибудь соответствующий подержанный афоризм вроде «век живи, век учись». Но все-таки лучше начинать учиться смолоду – и в политическом отношении тоже. Двадцать пять лет тому назад, милостивые государи, надо было вам выработать свои национальные программы, двадцать пять лет тому назад! А теперь уж поздновато. Конечно, никто вам не воспрещает учиться и теперь, но сами видите, что ничего не выходит, ничего не вытанцовывается, «убеждения» не складываются, «программа» не выясняется, и плететесь вы и будете плестись до конца дней в хвосте всех движений – но не во главе ни одного, ворча на одних и умильно приседая перед другими, – но и здесь, и там встречая только недоуменное пожимание плечами и насмешливо снисходительный оклик:
– Ах, и вы тут? Мы про вас совсем забыли… Вот как, у вас есть свое мнение? Что ж, пожалуйста, говорите, – отчего же, разговаривать никому не возбраняется. Впрочем, если бы вы предпочли, например, воздержаться от разговоров, то ведь и это ничуть не возбраняется…
Вот почему я не полемизирую с данной передовицей «Восхода». Господа, о которых я говорил выше, могут быть за национальное собрание или против него, могут хвалить или ругать тактику сионистов. Это все равно для нас, для них, для всего мира. Эпохи переворота, подобные той, что в настоящий момент переживает еврейский народ, всегда выбрасывают за борт известное количество ненужных элементов, которые будут еще некоторое время плавать на поверхности воды, но не могут ни помогать, ни мешать, ни двигать, ни тормозить; голос их не учитывается в общем итоге жизни, усилиям их не дано весу ни на правой чашке весов, ни на левой. По человечеству их, конечно, очень жалко, и если бы они от нас требовали носовых платков соболезнования, то мы от всего сердца к их услугам. Но знамя борьбы не носовой платок. Знамена борьбы мы храним для других противников. Здесь мы ограничимся только тем, что, как учил Данте, посмотрим – и пройдем мимо.
Я остановлюсь только на одном замечании этой передовицы – и только потому, что в нем есть фактическая неправильность. Там говорится, будто сионисты прежде обязались вступать в союз полноправия не в качестве сионистов, а так; на втором же съезде сионисты вдруг объявили себя сионистами и принялись действовать «сомкнутым строем». Это просто очаровательно, хотя и вполне естественно. При своем вышеописанном идейном настроении, безымянный автор прошлогодней передовицы, конечно, так и должен смотреть на политическую тактику: политический идеал – сам по себе, а участие в той или другой организации – само по себе. Но мы, которые – не в обиду будь сказано иным прочим – озаботились выработать свои национально-политические убеждения еще до манифеста 17 октября 1905 года, мы самым решительным образом отклоняем от себя честь участвования в подобных водевилях с переодеваниями. Мы не только 9-го Ава вспоминаем о Иерусалиме: мы – сионисты во все семь дней недели, и не признаем никакой иной точки зрения на еврейские дела, кроме сионистской. Мы содействовали возникновению союза полноправия и приняли в нем дальнейшее участие только потому, что нашли это полезным для наших сионистских целей. Совершенно подобно тому, как социалисты, признав раз навсегда коренное противоречие между интересами рабочего и хозяина, ставят себе целью на каждом шагу выяснять и подчеркивать это противоречие, безжалостно разгоняя всякие мечты о всеклассовой гармонии, – так же точно мы, сионисты, признав раз навсегда непримиримое противоречие между интересами еврейского народа и галутом, поставили себе целью на каждом шагу выяснять и подчеркивать это противоречие и выводить на чистую воду всякие иллюзии. Единственным средством для этого мы считаем пробуждение в еврейском народе политической самодеятельности – «организацию» и «национализацию» еврейства, как сказано в базельской программе: «национализация» для того, чтобы народ сознал свои особые национальные интересы и резко отграничил их от интересов окружающих племен, и «организация» для того, чтобы народ мог общими силами, как одно стройное целое, осуществлять и отстаивать эти особые интересы. Нам поэтому полезно все то, что ведет прямо или косвенно к выделению еврейских сил или еврейских интересов из так называемого общего дела. Нам был полезен Бунд, поскольку он выделял еврейский пролетариат в особую организацию и внушал ему сознание того, что у еврейского рабочего класса есть свои особые интересы; правда, в это понятие «особых интересов» Бунд не сумел вложить никакого содержания, но тем лучше – об этом пробеле позаботятся социал-сионистские партии. Нам так же точно полезен союз полноправия, поскольку он, во-первых, может выделить из «общего дела» известную часть более или менее ценных еврейских сил для работы на почве особых еврейских интересов, – а во вторых (и главным образом) поскольку этот союз в настоящее время может призвать все еврейское население России к организации его национальных сил.
Вот почему и вот в каком качестве работают сионисты в пресловутом союзе, и никогда они этого не скрывали, как не скрывали и того, что для них на первом плане тут не «союз для достижения полноправия», а союз для организации еврейства. Это нисколько не исключает того, что, мы, сионисты, самым искренним образом стремимся к действительному «полноправию» – и, надо прибавить, в более широком объеме, чем г-да руководящие авторы из «Восхода», взятые вместе во всем живописном разнообразии их национальных «программ». Мы, Боже упаси, ровно ничего не имеем против того, чтобы союз и впредь «достигал». Но не можем же мы кривить душой и уверять, будто мы верим, что союз как таковой действительно способен добиться полноправия, когда веры этой у нас – извините – нема.
Тут придется уделить некоторое внимание и «Еврейскому рабочему»[5], который тоже высказал свое просвещенное мнение о тактике сионистов. Там сказано (№ 1, с. 16):
«Идея политической борьбы подверглась особенно сильному гонению со стороны г-д сионистов. Наиболее известные ораторы из их среды проповедовали полное равнодушие к тем неотложным нуждам, за удовлетворение которых с таким героизмом борется еврейская масса…»
Несколько дальше говорится, будто устами вашего покорнейшего слуги «сионисты заявили, что они не в силах придумать, какими мерами мы можем добиться желанного полноправия».
Тут, конечно, что ни слово, то «ошибка». И не думали сионисты на съезде подвергать «гонению» политическую борьбу вообще, а просто советовали союзу, как таковому, заняться на первом плане другими, более доступными и более полезными вещами, не прекращая, впрочем, своей прежней «борьбы». Впрочем, о борьбе я собираюсь поговорить несколько ниже; теперь только отмечу эту «ошибку» лейб-органа Бунда и прибавлю, что мы и впредь с полной уверенностью будем ожидать с его стороны таких и еще более странных «ошибок» в изложении фактов, касающихся сионизма. Это вполне естественно. Иначе и не может действовать партия, вся полемическая тактика которой объясняется исключительно, как я имел честь докладывать в прошлом номере, психологией лавочника, почуявшего сильную конкуренцию.
Мне здесь хочется сопоставить с просвещенным отзывом Бунда о нас – отзыв «Восхода» о Бунде. Я предупредил, что мой отказ от полемики относится лишь к той прошлогодней передовице, а вообще «Восход» весьма почтенная газета, и мы рады всегда прислушиваться к его многострунному голосу. В № 1 за 1906 год обозреватель еврейской печати г-н Z., констатируя всеобщую еврейскую растерянность ввиду возможности новых погромов, говорит следующее: «У еврейской печати нет определенного, категорического ответа на грозные вопросы: “Что делать, что предпринять”, она не знает подобного ответа и не может дать его разоренному и терроризированному в конец еврейскому народу. Исключение составляют лишь народившиеся в конце года органы рабочей партии “Дер Веккер” и “Еврейский Рабочий”. У них есть готовое, определенное решение, определенный “лозунг”»… – Что вы, г-н. Z., – у «них» есть готовое средство против погромов? Да не со сна ли вы говорите?
Должен припомнить другой эпизод, уже не римский, а санкт-петербургский, и не один эпизод, а ряд эпизодов. Было это в эпоху «доверия», когда начались банкеты и на них стали изредка появляться рабочие. Надо было видеть прием, который устраивали этим рабочим. Дамы за ними увивались, мужчины расступались, барышни стреляли глазками. Со стороны это все было весьма противно. К чести русских рабочих надо сказать, что их это глазение стесняло и коробило, и они сами неоднократно и жалобно говорили:
– Да чего эти господа пред нами стараются?
Это мне вспоминается каждый раз, когда в еврейском «обществе», особенно вне черты, возникает речь о еврейском пролетариате. Господа ужасно стараются. «Пролетариату», что называется, смотрят в рот, приседают, обворожительно улыбаются, говорят комплименты, расстегивают пред ним жилетки и выворачивают души наизнанку. На «пролетариат» набрасываются, точно дамы в Ялте на покойного Чехова, со вздохами жаждущего сердца: – Ах, Антон Павлович, научите меня жить! – Надо, однако же, отдать справедливость нашей избранной нации: если русского рабочего ото всего этого стошнило, то еврейский пролетариат – по крайней мере, поскольку он представляется Бундом – блестяще доказал тут наш национальный талант приспособляться к какой угодно атмосфере. Бунд вошел во вкус этого барского фимиама. Он развязно приходит в салоны, садится в кресла, закладывает ногу на ногу и поучает, как надо жить – поучает строго и сурово, без всяких поблажек, не упуская отметить, что вы буржуи, прах, а мы соль земная. Точь-в-точь знаменитый маркиз де-Карабас, только шиворот-навыворот:
Слушать, поселяне!
К вам – невеждам, дряни –
Сам веду я речь.
Я – опора трона!
Царству оборона
Мой дворянский меч!
Вот уже несколько лет, как литература Бунда превратилась в один сплошной гимн самодовольства и самолюбования. Ни намека на внутреннюю критику – у нас все благополучно, мы так, да мы этак, все нас боятся, а враги наши Каины и Варравы. Наряду с этим развилось мелочное самолюбие, привычка дорожить аплодисментом. Стоит прочитать, каким курьезным тоном внутреннего удовольствия констатирует, например, «Der Wecker», что на съезде «достигателей» «много говорили о Бунде»: так и чувствуется, что автор, в сущности, ужасно польщен, хотя, конечно, и сохраняет на челе подобающую мину презрения к «dergreicher’aм»[6]. Я предвижу, что если это пойдет так и дальше, литература Бунда понемногу превратится в одно сплошное «ура!» и ее можно будет петь на мотив «Боже царя храни». Но это все, конечно, их дело. Если вожакам Бунда еще не опостыла вся эта приторная, конфетная пантомима, – то на вкус да на цвет товарищей нет, а вольному воля. Пейте себе на здоровье патоку и купайтесь в самодовольстве, пока жизнь из-под ваших ног не вытащит последней ходули. Но «старающимся» еврейским интеллигентам следовало бы, все-таки, умерить свое почтительное усердие и посчитаться хоть немного с трезвою логикою.
Мы были бы страшно благодарны г-ну Z., если бы он нам процитировал то место из «Дер Веккер» или «Еврейского Рабочего», где содержится «готовое решение» против погромов. Шутка сказать! В Вильне теперь из за покушения на офицера Войткевича ждут не погрома, а кой-чего похуже: идет слух, что войска собираются сечь евреев. Я хотел бы знать, какие у Бунда «готовые» средства против этого нового ужаса и позора? Самооборона? Революционная борьба? Поздравляем! Это мы и раньше слыхали. Это все очень хорошие вещи – и самооборона, и революционная борьба; они подымают дух еврейского народа и приносят ему великую пользу… в заграничном общественном мнении. Но как вы, однако, устроите, чтобы солдаты и под их прикрытием хулиганы вас не высекли, не взирая на всю самооборону и всю революцию, если им это будет угодно? Где этот чудодейственный «определенный лозунг», спасающий от «новых катастроф»? Пустой комплимент от избытка усердия, неуместный и бессодержательный. Бунд и все еврейские социалисты вместе взятые так же бессильны и беспомощны против погромов, как и г-н Z., и авторы передовиц «Восхода», и союз достигателей. Ибо вы живете в чужой земле, милостивые государи, и туземцы делают над вами то, что им угодно!
О, бесспорно, в органах Бунда нет той растерянности, о которой говорит г-н Z., и чувствуется «определенный лозунг». Но надо писать в «Восходе», чтобы этому поразиться. Надо привыкнуть к полному отсутствию какого бы то ни было определенного лозунга, чтобы растаять от умиления перед «решительным» тоном партийной газеты. Да для чего же иначе была бы на свете партийная программа, как не для того, чтобы частичные неудачи не могли колебать нашей веры в конечную цель и в избранный путь? Но никакая твердость веры не может помешать партии быть бессильной, когда она бессильна, и именно таков нынешний момент.
«Еврейский рабочий» говорит, что сионисты «не в силах придумать, какими мерами мы добьемся полноправия». Как раз о сионистах я бы этого не сказал так решительно, как говорю это о союзе «достигателей» – и о Бунде. Был бы я весьма любопытен знать, какими средствами может, например, Бунд взять да добиться еврейского полноправия. Чтобы добиваться, надо иметь силу, которая была бы хоть немного страшна неприятелю. В чем ваша сила, позвольте узнать? Еврейская крамола была страшна правительству, пока молчала коренная Россия, и была именно и только потому страшна, что представляла из себя спичку, которая грозила поджечь коренную Россию. Но теперь, когда вся Россия запылала, – кто помнит о спичке, кто с нею считается?
Последняя забастовка лопнула, хотя евреи самым усердным образом бастовали, и никто даже не заметил их усердия, потому что дело не в них, а в остальной России. Неужели можно в самом деле серьезно верить, будто крохотный народец, скученный на обочине страны вдали от ее политических центров, в состоянии по своей воле творить революцию в Империи со 135 миллионами жителей? Я уже не говорю о том, что лишь по невежеству нашему еврейская революция так часто отождествляется с Бундом; но если взять и Бунд, и социал-сионистов, и еврейскую часть российской партии и РРS, и собрать всех вместе, то они теперь не могут быть страшны русскому правительству, потому что перед ним выступил новый, настоящий неприятель, своей громадностью заслонивший всех старых врагов. Я сказал и повторяю: освободительная борьба очень хорошее дело, она приносит еврейскому народу честь и так далее, – но еврейские революционеры, с Бундом во главе, так же мало в состоянии добиться теперь еврейского полноправия, как и союз «достигателей».
Мы, сионисты, гораздо трезвее взглянули на дело. Сто тридцатимиллионная Россия делает свою революцию: она рано или поздно будет госпожою всего положения, и от нее будет зависеть признать или не признать наше полноправие. И так как нам желательно, чтобы она его признала, то мы и считаем прежде всего необходимым, чтобы требование о полноте прав было заявлено действительно от имени всего еврейского населения. Тогда оно будет покрепче. Тогда будет ясно, что права, именно в данном объеме, представляют из себя не лишний запрос, а реальную потребность еврейского народа, и не дать их – значит отказать ему в действительно необходимом; а оставить одно из племен России неудовлетворенным в его действительных нуждах значит не довести до конца устроения и успокоения всей страны, сохранить в оздоровленном организме один ноющий нерв. И для этой цели мы и приняли идею национального собрания.
Но у нас была и другая, главная цель. Мы живем в чужой стране, мы в руках чужого народа. Если он захочет, будут погромы, и мы можем тогда умереть, как храбрецы, но не можем помешать. Если он не захочет, то не даст нам даже простого гражданского равноправия, и мы не сможем его заставить, потому что мы в ничтожном меньшинстве. Но одно в нашей власти: мы можем созвать и сплотить еврейский народ, выделить его из окружающих масс в стройное целое и воспитать в нем сознание национальных нужд и задач. И после того пусть гром гремит и воет буря, но сознание сохранится, единство будет крепнуть, и народ пойдет своими путями к полному восстановлению своей утраченной свободы.
Будьте спокойны, господа. Кто-то растерялся и сбился, – но сионисты хорошо и твердо знают, «какими средствами» надо вести народ к его настоящему полноправию.
ЕВРЕЙСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ[7]
Поздно теперь ставить вопрос о том, «должны» или не «должны» были евреи принимать участие в революции. Точнее было бы сказать: «в революционной борьбе с самодержавием», – так как в понятие революции, кроме этого негативного момента, входит еще и другой, творческий, созидательный. Этот второй момент российского переворота еще не вполне выступил на сцену, и, когда он выступит, легко может оказаться, что евреи в нем никакой или почти никакой роли не сыграли. Между тем здесь-то им, пожалуй, и следовало бы проявить особенную энергию – главным образом в выработке и создании новых форм для сожительства разнородных национальностей. Но сегодня речь не об этом моменте, а о первом – о революции в обывательском значении слова. Тут уж, конечно, не о чем хлопотать: «должны» или не «должны» были евреи вмешаться в нее, – они фактически приняли в ней огромное участие, и, значит, так было необходимо, а иначе быть не могло. Damit Punktum[8].
Но за каждым из нас должно быть признано право на исходе определенного периода революции, в такие дни затишья, как нынешние, сесть за стол и подсчитать итоги, подсчитать все то хорошее и все то дурное, что произошло для нас от участия нашего народа в революции. Я хочу это сделать. Я попытаюсь это сделать исключительно с помощью трезвого рассудка, намеренно сухо, без всяких апелляций к чувству. Речь идет о подсчете, об итоге, и я хочу действовать как безличный и добросовестный бухгалтер, у которого, быть может, не все данные в руках, но одна только прямая цель – получить, насколько это в его силах, правильный баланс.
Один выигрыш от революции для меня вне всяких сомнений. Я о нем писал уже несколько раз. Это – выигрыш моральный. Роль нашей молодежи в огромных событиях российского переворота создала, особенно в Европе, совершенно новое мнение о нашем народе. Этим нельзя пренебрегать. Мы, сионисты, всегда издевались над попытками апологии, и были правы, ибо апология как цель унизительна, смешна и бесполезна. Личность и народ должны действовать ради своих интересов, а не ради доброго мнения соседей.
И лучший способ реабилитировать себя в глазах других, это – идти своей дорогой, ни на кого не оглядываясь. Такой реабилитацией нельзя не дорожить. Куда бы ни пошла дальше линия нашей национальной самодеятельности, – нам пригодится то, что племена земли не считают нас больше народом трусов. Великую или малую пользу принесет нам эта перемена в общем представлении – другой вопрос, ответить на который можно было бы лишь гадательно, а я гадать не хочу. Но пренебрегать нельзя. В этом отношении наша роль в революции уже окупилась.
Есть еще и другая сторона в этой моральной пользе – сторона субъективная, подъем боевого духа в самом еврействе. Нечего таить: ведь не только во взгляде других на наш народ совершилась перемена – перемена совершилась и в нас. Еврей сегодня уже не похож на еврея 25 или даже 10 лет тому назад. Конечно, смешно было бы думать, что русская революция создала этот подъем. Он создан ходом еврейской жизни, который привел к пробуждению национальной самодеятельности, активно-исторического творчества. Но русская революция была школой для этого нового духа. Она приучила еврея «к огню», как выражаются военные, и эта выучка нам еще не раз и не раз понадобится в будущем. В этом отношении наша роль в революции тоже не прошла для нас без пользы. Я не повторю, что и здесь она вполне «окупилась» – это, пожалуй, было бы чересчур, потому что и без такой выучки – слишком дорогой выучки! – развилась и возросла бы активная энергия народа в силу внутренних процессов его собственного роста. Можно было дешевле заплатить и приобрести то же самое Но если мы переплатили, то все же приобрели. Честный бухгалтер должен записать и малую прибыль.
Честный бухгалтер должен записать и убытки. Здесь я должен задуматься. Мы подходим к трудному казусу политического счетоводства: что нам дала и что нам даст наша роль в революции в смысле реальных выгод? Реальные выгоды это в данном случае права. Я, допустим, не сомневаюсь, что революция в конце концов нам их даст, но не о том вопрос. Вопрос о нашем участии, о наших затратах на революцию. Окупятся ли они? И даже больше спрошу: оправдается ли этот великий расход еврейского народа, – будет ли доказано, что эти затраты действительно были необходимы для получения полных прав в обновленной России?
Сложный вопрос. Я выше сказал, что раз евреи приняли участие в революции, значит, так было необходимо. Но я имел в виду другую необходимость – внутреннюю. Видно, таково было настроение народа, что из него должен был выделиться известный процент революционеров. Но была ли объективная, так сказать, «деловая» необходимость, в том простом смысле, что, не будь евреев-революционеров, мы не получили бы никогда равноправия?
Многие так именно и полагают. Я не могу присоединиться к этому мнению. Я, конечно, не ручаюсь за то, что в этом случае – не будь наших революционеров – нам обязательно дали бы права. Может быть, и не дали бы. Но ведь киргизы бесспорно получат все права, которых им недостает, хотя и духу их не было в революции. Значит, евреи на особом положении. Не спорю. Но тогда я не вижу реального смысла именно в этом средстве завоевать себе полноправие. Одно из двух: или Россия, настоящая народная Россия, хочет нашего равенства, или не хочет. Если хочет, то дала бы его нам и без учета наших заслуг по революционному делу. Если не хочет, то не можем же мы ее заставить. Наша революция бессильна против парламента России – в этом никто не сомневается.
Или то, чего нам иначе не хотели бы дать, будет нам дано именно в благодарность за наши заслуги? Наши революционеры почти все исторические материалисты. Странно было бы услышать из их уст, что благодарность или память о заслугах может явиться реальным фактором в истории…
Но, конечно, в этом еще не весь вопрос. Если бы даже и была полная уверенность, что революция все равно даст нам права и без всяких заслуг, – то ведь самой революции не было. Надо было вызвать ее. И эту роль взяли на себя евреи. Они – легко воспламеняющийся материал, они – грибок фермента, который призван был возбудить брожение в огромной, тяжелой на подъем России. И так далее. Все это много раз уже сказано, много раз писано черным на белом, и считается большой истиной. Но я, счетовод, и над этой затратой еврейского народа останавливаюсь в нелегком раздумье, и не знаю, окупилась и окупится ли она.
О, бесспорно, это прекрасная задача: быть застрельщиками великого дела, разбудить политическое сознание в 130-ти миллионном народе, поднять красное знамя на Литве так высоко, чтоб увидал и Тамбов, и Саратов, и Кострома, – чтоб увидали и сказали друг другу: «Пойдем за ним». И, конечно, все это было сделано, поскольку оно зависело от еврейских революционеров: знамя было поднято, и так высоко, и с таким шумом, что Кострома, несомненно, увидела. Но какое действие произвело это на политическое сознание Костромы?
Я вспоминаю, отмечаю, подсчитываю и вижу ясно, что действие было двоякого рода. С одной стороны, Кострома, бесспорно, вводилась во искушение. Эта борьба на другом конце России не могла не вызывать у нее, Костромы, соблазнительной мысли: значит, можно и нашего околоточного… этаким же манером? – В то же время отдельные евреи добирались и до самой Костромы, и лично старались там претворить эту соблазнительную мысль в действие. Все это вело, конечно, к пробуждению политического сознания. Но… А другая сторона?
Я вспоминаю потемкинские дни в одесском порту. Огромная толпа гаванских и заводских рабочих, самодельная трибуна и ораторы на этой трибуне. Днем толпа еще не была пьяна, даже не подозревала, что чрез несколько часов она же будет лизать ликер с булыжника мостовой и жечь пакгаузы. Днем толпа эта была настроена несколько торжественно и необычно, благодаря присутствию мертвеца в палатке и вообще всей обстановке того странного дня. Толпа была в том состоянии неопределенного подъема, когда из нее можно сделать все что угодно: и мятеж, и погром. Речистый молодец, с хорошим открытым лицом и широкими плечами, мог бы ее повести за собою штурмом на город и повесить Дмитрия Нейгардта на фонаре у Строганова моста. И ораторов действительно слушали с захватывающим вниманием. Но речистый добрый молодец не появлялся, а выходили больше «знакомые все лица» – с большими круглыми глазами, с большими ушами и нечистым «р». И в толпе всякий раз, со второго слова каждого оратора, слышалось замечание: А он жид? – Именно замечание, а не возглас, не окрик; в этом, сохрани Боже, не чуялось никакой злобы – это просто, так сказать, принималось к сведению Но ясно в то же время ощущалось, что подъем толпы гаснет. Ибо в такие минуты, как та, нужно, чтобы «толпа» и ее «герой» звучали в унисон, чтобы оратор был свой от головы до ног, чтобы от голоса, от говора, от лица, от всей повадки его веяло родным – деревней, степью, Русью.
Тут были ведь не распропагандированные люди, которых можно взять резонами, – тут была масса, неподготовленная, но ко всему готовая, если ее схватить за душу. Но чтобы схватить за душу, надо иметь доступ к душе, а чтобы уметь проникать в душу народа, нужно принадлежать к этому народу. Нужно тогда, чтобы ничто, ни одна нотка, ни один жест не покоробили, не оттолкнули стихийного чутья толпы. Здесь именно этого не было. Выходили евреи и говорили о чем-то, и толпа слушала их без злобы, но без увлечения; чувствовалось, что с появления первого оратора-еврея у этих русаков и хохлов мгновенно создалась мысль: жиды пошли – ну, значит, все это, видимо, их только, жидов, и касается. Создалось впечатление чужого, не своего дела, раз о нем главным образом радеют чужие. И больше ничего. Да и этого было довольно: расплылось и упало настроение, толпа стала разбредаться, появились награбленные бутылки, и беспомощные агитаторы ушли в город, оставив порт и босячество на волю судьбы.
Я далек от того, чтобы медленный рост революционного настроения в русских массах объяснять всецело обилием евреев-агитаторов. Но я не сомневаюсь в одном: подымать народную новь может только свой. У чужого – если он не Лассаль, но ведь Лассаль был гений агитации, а гении не повторяются, – у чужого нет того обаяния, которое в таких случаях необходимо. Народ чует чужака и особенно чужаков, если их много, и инстинктивно сторонится.
А враги этим пользуются. Из двадцати процентов евреев они делают девяносто, и кричат народу: берегись, это еврейское дело! И народ им верит, или, по крайней мере, долго и упорно верил, и мы это чувствовали на своей спине. Когда невмоготу становились страдания русского народа, и вот-вот готов был прорваться его гнев, – кто сосчитает, сколько раз в такие моменты самодержавие спасало себя искусной игрой на этой слабой струнке стихийного существа – на недоверии к революции, предводимой инородцами?
Я прекрасно знаю, что еврейские революционеры нисколько не ответственны за то, как освещало самодержавие их роль в освободительном движении. Да я никого и не виню, я только подсчитываю результаты. И я говорю, что если, с одной стороны, еврейская революция будила политическое сознание русских масс, то, с другой стороны, преизобилие евреев в рядах крамолы давало самодержавию ценный и богатый материал для затемнения политического сознания этих масс. Отрицать это значило бы лгать самим себе. И пусть не думают, что это был слабый или недействительный фактор затемнения! В 1863 году самодержавие сыграло такую же спекуляцию на польском восстании, и успех этой спекуляции всем известен. Недоверие к чужаку всегда было и долго еще будет могучим тормозом для правды, приходящей извне.
И я, бухгалтер, не знаю, что мне делать с этой статьей баланса, на какую страницу вписать ее. Революционный пыл еврейских социалистов будил политическое сознание остальной России, но он же способствовал и затемнению этого сознания. Что же было сильнее: первое или второе? Иными словами: ускорила или замедлила еврейская крамола наступление всероссийской революции? И если даже ускорила, то на великий ли срок? И стоит ли этот срок той крови стариков, и женщин, и детей, которой нас заставили заплатить, под ножами предателей, за крушение самодержавия? Не выгодней ли было для народа подождать еще несколько лет – ведь и без евреев, наконец, не погибла бы Россия, – но дешевле заплатить за свободу?
Пусть, положа руку на сердце, отвечает, кто может, – я не могу, потому что не знаю ответа.
Я написал недавно в одной русской газете, что еврейская кровь на баррикадах лилась «по собственной воле еврейского народа», и меня упрекали за эту фразу. Но я именно так думаю. Я считаю невежественной болтовней все модные вопли о том, что у евреев нет народной политики, а есть классовая. У евреев нет классовой политики, а была и есть (хотя только в зародыше) политика национального блока, и тем глупее роль тех, которые всегда делали именно эту политику, сами того не подозревая. Они делали ее на свой лад, с эксцессами и излишествами, но по существу они были все только выразителями разных сторон единой воли еврейского народа. И если он выделил много революционеров – значит, такова была атмосфера национального настроения. Еврейские баррикады были воздвигнуты по воле еврейского народа. Я в это верю, и раз оно так, я преклоняюсь и приветствую еврейскую революцию.
Но на пользу ли народу пошла эта революция? Не знаю. Воля народа не всегда ведет к его благу, потому что не всегда народ способен верно учесть объективные шансы за и против себя. И в особенности легко ошибиться тогда, когда весь расчет основан на вере в сильного союзника, на вере в то, что он поймет, он откликнется, он поможет, – а на деле никто из нас этого союзника не знает, и Бог весть еще, как он нас отблагодарит…
Только там, где на себя самого и ни на кого больше не должен рассчитывать народ, – только там воля народа всегда к благу его. Таково наше движение. Мы не звали народ ни к кому в объятия, не сулили ему ничьей благодарности за услуги и заслуги: мы строили и скрепляли народное единство, и воспитывали сознание национальных задач. И потомки благословят нас за наши суровые призывы к эгоизму, за наше открытое и явное недоверие к чужакам и скажут: благо тем, которые в то смутное время, полное миражей и обольщений, умели выбрать прямую дорогу и повели свой народ навеки прочь от чужой помощи и чужого предательства.
ЕЩЕ О БУНДЕ[9]
I. «Культурная» автономия отыскалась
Жив Курилка!
Недели три тому назад в номерах 28 и 29 газеты «Der Wecker» была помещена статья за подписью А. Литвак, посвященная отчасти позиции Бунда по отношению к Национальному Собранию, а главным образом, моей скромной особе. Отозваться тогда же на эту статью оказалось неудобным в виду того, что через несколько дней последовало свыше закрытие «Wecker’a». Теперь уже имеется новая газета того же направления. Такое приятное известие дает мне возможность, не нарушая литературных приличий, откликнуться на статью почтенного органа политической улицы.
Конечно, мне в этом отклике не удастся возвыситься до эпической силы моего оппонента. Его статья озаглавлена «Kunzenmacher»[10], и в ней рассыпаны такие словеса, как «der fokusnik», «прыгает и ломается», «клоун», – и все это про меня. Я так не умею, да и не притязаю на такой тон. Я давно примирился с мыслью, что он составляет неоспоримую привилегию Бунда. Уж на что суровы были к этому «всеобщему» еврейскому рабочему союзу на II съезде российской с.-д. партии, но и там должны были признать за ним эту привилегию: когда кто-то из бундовцев начал сквернословить, и председатель было запротестовал, то чуть ли не сам г-н Троцкий вступился и попросил предоставить делегации Бунда «свободу языка», что и увековечено протоколом. Не могу же я, заведомый и давнишний почитатель Бунда, оказаться скупее такого ярого бундоеда. Не могу же я требовать, чтобы для меня целая организация отказалась от исконных традиций своей политической тактики. Я могу только преклониться и благоговейно сказать:
– Мели, Емеля!
По существу же вопроса мой оппонент настаивает, что совсем не «пропала культурная автономия»: напротив, Бунд все еще высоко держит то знамя национального освобождения, на котором написано, что погромы, бойкот, экономическое вытеснение и Alien-bill’и – все ерунда, а суть в децентрализации школьного дела. «Der Wecker» очень сердится на меня за мои сомнения, и в доказательство моей низости ссылается на одну свою статью, где говорилось паки о пользе «культурной» автономии – хотя тут же отмечает, что эта статья была напечатана после рассуждения о Национальном Собрании, вызвавшего мои сомнения… Что же, я, конечно, в высшей степени рад, что мои подозрения о пропаже автономии не подтвердились. Но… но позволю себе все-таки предложить «Wecker’y» почтительно-скептический вопрос: «а вы в этом очень уверены?» Вы, правда, ссылаетесь на статью во славу «культурного» сейма, напечатанную на ваших столбцах, но ведь это – простите за откровенность – еще ничего не значит. В вашей же газете недавно была убедительная статья о необходимости слиться без всяких церемоний и оговорок с российской партией, а в следующих номерах столь же убедительные возражения против этого проекта. Ясное дело, что по вопросу о «воссоединении церквей» в лоне Бунда существуют два мнения. А ведь вопрос о бундовском национализме тесно связан с этим организационным вопросом, и давно уже не только злые, но и дружественные языки уверяют, что и по пункту о национальных требованиях имеются в лоне Бунда тоже «два мнения». Так говорят языки; лично же я не позволю себе такой определенности и скромно замечу: чтобы тут было именно два мнения, не больше и не меньше – за это не смею ручаться, но что есть сумбур и путаница – это бесспорно.
Предлагаю читателю судить. В № 2-м «Хр. Е. Ж.» я с изумлением отметил ту странность, что все доводы редакционной статьи «Wecker’a» против Национального Собрания могут быть целиком применены против национального сейма, – да к тому же в статье вместо «Национальное Собрание» почти всюду упорно было написано «сейм». – Мы не пойдем в этот «сейм», – аргументировала газета, – потому что сионисты будут там в большинстве. – И я задал вопрос: но тогда ведь и в вашем «культурном» сейме у сионистов будет большинство; следовательно, вы, страха ради сионска, должны отречься от «культурной» автономии? На это теперь «Der Wecker» ответствует, что тут большая разница, что Национальное Собрание не будет иметь никакой принудительной силы, а «культурный» сейм будет, мол, санкционирован государством и т. д., – и торжествующе прибавляет:
«…как видит читатель, Национальное Собрание и культурный сейм суть две различные вещи, и можно стоять за национально-культурную автономию и быть против так называемого Национального Собрания» (№ 29).
Но позвольте: а что же все-таки со щекотливым вопросом о буржуазно-сионистском большинстве? Если вы его боитесь даже в Национальном Собрании, которое не будет иметь принудительной власти, то как же вы – kal wa choimer![11] – не опасаетесь его в санкционированном сейме, где оно сможет насильственно заставить вас плясать под нашу дудку – например, давать вашим детям строго национальное воспитание с основательным изучением Палестины? Где же тут логика? Неведомо. Но мой оппонент упорно утверждает, что «Нац. Собрание и нац. сейм – две различные вещи». И тогда у вас, конечно, опять возникает вопрос: почему же в той редакционной статье сейм называли «Собранием» и Собрание «сеймом»? На это вам в № 28-м опять самым развязным образом отвечают, что оно, собственно, все равно, и даже «сторонников еврейского Национального Собрания называют теперь сеймитами». Я прежде всего должен довести до сведения редакции почтенного политического официоза, что «сеймитами» называют не «сторонников Национального Собрания», а сторонников той сионистской концепции, согласно которой идеал сионизма может быть осуществлен только путем накопления национально-еврейских сил в форме санкционированных автономных сеймов. Это знает теперь в черте каждый экстерн, и если «Der Wecker» тут опять сбился, то… то он, значит, и посейчас все-таки не может разобраться в разнице между Собранием и сеймом. «Кажинный раз на ефтом самом месте!..»
Мне, быть может, скажут, что на этот раз я напрасно придираюсь к «Wecker’y», как таковому, а не к г-ну Литваку, писавшему эту статью. Но я не мог бы согласиться с таким отводом. «Wecker» – не «Восход». Партийная газета, как «Der Wecker», ответственна за каждую строчку, напечатанную без редакционной оговорки. Я не могу считаться с г-ном Литваком, о котором никогда не имел и теперь не имею решительно никакого представления. Я считаюсь с газетой, а газета есть выразитель организации. И когда газета, обсуждая важнейшие вопросы, раз за разом обнаруживает самое примитивное, самое захолустное непонимание заграничных слов, я не могу не поставить этого в пассив организации, и не могу не напомнить опять и опять, что не только простые доброжелатели, вроде г-на К. К. из «Зари», но даже лучшие друзья, вроде г-на Акимова-Махновца (единственного защитника Бунда на злосчастном 2-м съезде) с прискорбием констатируют явную теоретическую «неподготовленность» бундовских руководителей. А когда на почве этой «неподготовленности» разыгрываются передо всей почтеннейшей публикой такие курьезы, что в органе «культурных» автономистов печатаются в редакционной статье аргументы, прямо и безжалостно уничтожающие с пролетарской точки зрения «культурную» автономию, и потом приходится починять и замазывать ошибку новым нагромождением путаных выкрутасов, – то это ясно значит, что сумбур тут не на бумаге, а в самой организации. Именно так мы все это и понимаем, и никакие ругательства не закроют от нас того, что мы совершенно отчетливо и ясно видим: старая позиция между двумя стульями трещит, сшитые белыми нитками полунационализм и полуассимиляторство – тащат каждый в свою сторону, и не один растерявшийся «теоретик» уже давно с досадой поглядывает на проклятую «культурную» автономию, бормоча сквозь зубы:
– Черт тебя занес в нашу программу… Еще куда ты нас заведешь?
Внутри Бунда скрипит. А когда внутри скрипит, то снаружи слышно. Вот и все. Я могу вместе с редакцией «Wecker’a» пожалеть, что отголосок этих досадливых размышлений по недосмотру попал однажды в набор, да еще в виде редакционной статьи; я могу также сердечно порадоваться, что на сей раз дело исправлено и «автономия» спасена. Но не могу понять, за что вы так рассердились? Ведь я же, помилуйте, не утверждал наверное, что «автономия» пропала, – я только спросил, а спрос ведь не беда? И вдруг такие молнии на мою бедную голову… Странно. Очень странно. И мне невольно приходит в голову, что тут вас, очевидно, зацепили за очень болезненное место…
Позвольте по этому поводу рассказать вам одну буржуазную притчу. На бирже встретились несколько финансистов и стали спрашивать друг друга: – Ну, как дела? Банкротировать, хе-хе, не приходится? – И все спокойно и улыбаясь отвечали: – Хе-хе, пока еще не приходится… Только один возмутился, затопал ногами и закричал: – Как вы смеете? – И все поняли, что в боковом кармане у этого господина уже заготовлены письма к его кредиторам: «Честь имею просить вас пожаловать ко мне такого-то числа на чашку чаю…»
II. Почему я поклонник Бунда
Domina ancillas аmаre debet. Госпожа должна любить своих служанок.
Из латинского учебника
Что касается вылазок лично против меня, то я уже сказал, что на них отвечать не стану. Но есть одна в их числе, на которую я возражу довольно пространно – потому что она, собственно, касается не моей скромной особы, а весьма интересного принципиального вопроса. Я давно заметил, что господам из Бунда совершенно недостает сколько-нибудь ясного понимания этого вопроса, между тем как оно им очень и очень необходимо, – и потому, в качестве давно зарекомендованного доброжелателя, я попытаюсь им это раз навсегда растолковать. Речь идет об оценке Бунда с сионистской точки зрения.
«Der Wecker» никак не может разобраться в этой оценке. Он не понимает, как это можно признавать заслуги и достоинства Бунда и в то же время быть его противниками. Газета, очевидно, предпочитает популярную альтернативу: или в зубы, или ручку пожалуйте. И так как я не обнаружил столь упрощенного мировоззрения, то она и заявляет: «Г-н такой-то не помнит, что сказал вчера, и не знает, что скажет завтра». Ниже я документально покажу, что всегда и письменно, и устно проводил одну и ту же точку зрения на Бунд и его роль в истории еврейства; но теперь я остановлюсь на другом пункте, которого «Der Wecker» тоже никак не может понять. Я, видите ли, заявил, что если бы Бунд исчез в 1903-м году, это было бы жалко, так как тогда еще не было заместителей; а теперь заместители уже готовы, и потому, если угодно – скатертью дорога. «Der Wecker» изумлен. «Это вас бы огорчило, – спрашивает он меня, – если бы два года тому назад Бунд сошел с еврейской политической сцены, и не было бы другой социалистической партии, которая могла бы его заменить? Это вы теперь довольны, что есть уже заместители? Да кто же вы такой: поалей-ционист или сионист-социалист? Подымите маску!»
С большим удовольствием, милостивые государи. Охотно открою вам эту глубокую тайну. Я – сионист. Вы и вам подобные, во всеоружии вашей бездонной «теоретической неподготовленности», очень часто сочиняете статейки против «Kol-Isroel-Politik» и уверяете, что таковая немыслима. А я – сторонник и поборник именно этой общееврейской политики, вытекающей из общееврейских интересов. Но прошу вас правильно понять: быть Kol-Isroel-роlitiker’ом не значит только желать такой политики, сокрушаться об ее отсутствии и проповедовать ее. Нет, милостивые государи: я – «кол-исроэлист» потому и в том смысле, что признаю эту политику уже совершившимся и совершающимся фактом, что ясно вижу, как она – в неполной и бессознательной форме – проводится и осуществляется всеми слоями и группами еврейства, даже теми, которые о ней слышать не хотят. Я вижу совершенно ясно и отчетливо, что отдельные классы еврейского народа, сами того не видя, на каждом шагу фактически поступаются своими классовыми интересами ради общенациональных (а если вы попробуете заспорить, я вам напомню хотя бы резолюцию вашего собственного IV съезда об ограничении экономической борьбы); и делают они это не из великодушия, а потому, что они к этому вынуждены, потому, что они составляют часть единого национального целого, и от благосостояния этого целого зависит их благосостояние. И, видя это, я считаю невежественной болтовней все модные вопли о том, что у евреев нет народной политики, а есть классовая. У евреев нет классовой политики, а была и есть (хотя только в зародыше) политика национального блока, и тем глупее роль тех, которые всегда делали эту политику, сами того не подозревая. Они делали ее на свой лад, и эксцессами и излишествами, но по существу они были все только выразителями разных сторон единой воли еврейского народа[12].
В чем же заключается эта единая политика национального блока? В том, что еврейский народ инстинктивно стремится к так называемому «самоопределению» – к полной свободе для всесторонней национально-организованной самодеятельности.
В этом одном требовании заключена вся наша платформа. Его нам достаточно потому, что мы знаем, какова будет эта самодеятельность и в какую сторону неизбежно поведет она еврейский народ[13].
Ибо еврейский народ, под непреодолимым давлением всего комплекса так называемой силы вещей, бессознательно и сознательно тяготеет к концентрации своих рассеянных элементов и восстановлению своей национальной государственности[14].
Таков стихийный процесс, и каждый отдельный отрезок или слой еврейского народа по-своему переживает и проделывает различные стадии этого процесса, но не может уклониться от него.
…Всякое новое событие в жизни еврейства, крупное или малое, отрадное или печальное, рано или поздно впадет только лишним притоком в русло сионизма. Вся сложная гамма еврейских проявлений, начиная с героизма еврейских рабочих и кончая богатствами еврейских банкиров, и даже ассимиляция, которая ослабила нас изнутри, но дала нам бесчисленное множество сил и связей извне, – все это, в силу вещей, неизбежно будет координировано и учтено в свою пользу синтезирующим движением, ведущим к национально-государственному возрождению нашего народа[15].
А потому «политическая роль сознательного еврейского гражданина заключается в том, чтобы расчищать дорогу для этой силы вещей». Вот та точка зрения, с которой сионист оценивает национальную роль той или другой личности, той или другой партии. Только с этой точки зрения мы и рассматриваем национальную роль Бунда. И с этой точки зрения мы находим в ней двоякую пользу. Во-первых,
они (т. е. бундовцы, а на тогдашнем подцензурном языке – «автономисты») содействовали выработке активного настроения в еврейском простонародье… Они приучили часть еврейской массы к организации, развили в ней сознание своих классовых интересов и внушили ей идеал более справедливого общественного строя. Это все очень важные вклады в сокровищницу народного духа, а мы, сионисты… не можем не дорожить всем, что усиливает и обогащает нацию духовно или материально. И так как все, что усиливает еврейство, усиливает и сионизм, то вся эта сторона деятельности автономистов должна оказаться, в последнем итоге, водою на колеса нашей мельницы, и будет нами рано или поздно пожата и использована для целей сионизма[16].
Но это только одна сторона бундовской заслуги, которую, к тому же, Бунд по справедливости должен разделить с еврейской частью Искры, с.-р.’овцев и Р. Р. S. Для нас (в данном случае) гораздо важнее другая сторона дела – именно та, в которой Бунду не с кем разделить свою славу, ибо здесь у него до самого последнего момента не было ни сотрудников, ни соперников.
Та или иная группа еврейского народа не всегда сразу приходит к полному пониманию своих интересов и задач. На пути к этому полному пониманию возможны отдельные этапы, последовательные ступени.
При такой постепенности первым и, быть может, важнейшим шагом является выделение данной группы из общего массива. Чтобы ее выделить, надо, конечно, внушить ей убеждение в том, что у нее имеются свои особые интересы; однако, при этом как сама группа, так и ее вожаки могут иногда не вполне ясно представлять себе, каковы собственно эти особые интересы, и даже толковать их самым ошибочным образом. Но здесь только вопрос времени: рано или поздно истинное содержание реальных интересов данной группы будет ею понято и охвачено во всем его объеме, – лишь бы только соблюдалось главное условие: чтобы группа все время оставалась выделенною, чтобы она ни на мгновение не сливалась с общим массивом, чтобы ни на миг не ослабевало в ней ощущение своей специфичности и обособленности. Если только соблюдено это главное условие, то можно быть уверенным, что сознание группы будет пытливо работать над раскрытием полной формулы ее интересов, пока не добьется истины.
Я, милостивые государи, не принадлежу ни к Поалей-Цион, ни к сионистам-социалистам и ни к какой другой из нынешних или будущих фракций пролетарского сионизма. Я – общий сионист, в глазах которого сионизм является потребностью всех классов еврейства и который, поэтому, с большим участием и сочувствием следит за процессом постепенного сионизирования каждой из еврейских классовых групп. Одна из этих групп – еврейская рабочая масса, а бундизм – один из ее этапов в этом процессе. И в этом весь национальный смысл Бунда, и вне этой роли он не имел бы никакого raison d’etre[17].
Нам (сионистам) полезно все то, что ведет прямо или косвенно к выделению еврейских сил или еврейских интересов из так называемого «общего дела». Нам был полезен Бунд, поскольку он выделял еврейский пролетариат в особую организацию и внушал ему сознание того, что у еврейского класса есть свои особые интересы; правда, в это понятие «особых интересов» Бунд не сумел вложить никакого содержания, но тем лучше – об этом пробеле позаботятся социал-сионистские партии[18].
Положа руку на сердце, полагаю, что все вышесказанное дает мне полное право причислять себя «к убежденным и горячим поклонникам Бунда». [19]
И если кто-нибудь из сионистов со мною не согласен, я обвиняю его или в непонимании, или в черной неблагодарности. В течение пяти лет на глазах у нас Бунд изо всех сил систематически подготовлял еврейскую рабочую массу к восприятию сионизма – именно тем, что всеми силами поддерживал обособление еврейского пролетариата, не умея в то же время достаточно объяснить цель этого обособления. Та цель, которую он указывал – сначала равноправие, потом хедерная «автономия» – не выдерживала никакой критики: и в «Искре», и в «Заре», и на 2-м съезде российской партии Бунду неоднократно и неопровержимо доказывали, что эти цели не только не оправдывают организационного сепаратизма, но даже наоборот – именно в этих целях необходимо слияние. И тем не менее Бунд не хотел слияния и рекламировал и прославлял на все лады обособление, и согласился ради этого обособления даже на полный разрыв со своими хозяевами; и в результате получилось то, что еврейская рабочая масса действительно насквозь пропиталась верой в необходимость обособления и наличность особых интересов – и теперь остается сделать только один шаг: объяснить этой массе, в чем состоят ее особые интересы. Бунд разыграл для нас, сионистов, роль анекдотического Кузьмы, который накормил Фому селедкой, а напиться не дал, – и нам теперь осталось только поднести жаждущему Фоме чашу воды от брегов Иордана.
И после этого «Der Wecker» удивляется нашей благосклонности? Да помилуйте! Кого же нам ценить, если не вас? Или мы, по вашему, слепы и глухи, и не видим того, что видят уже давно все вас окружающие? Вот уже несколько лет, как в Швейцарии стало ходячею фразой, что Бунд ведет свою массу прямо в объятия сионистов (ср. № 56 «Искры»); Плеханов окрестил бундовцев «сионистами, боящимися морской качки»;[20] солидная «Заря» с недоумением вопрошает их: «Да какая же разница между вами и сионистами?» – и только один Бунд еще не понимает, какую роль он сыграл в истории сионизма.
А теперь прошу посмотреть на выноски под текстом этой статьи. Все это взято из моих писаний о Бунде, начиная с марта прошлого года и кончая нынешней зимою. «Der Wecker» уверяет, что я «вчера» писал одно, а «сегодня» другое. Пусть судит читатель, так это или не так. Я же со своей стороны обещаю редакции «Der Wecкег’а» разорвать в ее честь сто марок Национального Фонда, если она во всем, что я писал и говорил о Бунде, укажет хотя бы одно слово, противоречащее тому неизменному взгляду, который я высказывал «вчера», высказываю «сегодня» и буду высказывать «завтра»: что со дня своего зарождения Бунд был не чем иным, как своего рода behelfer’ом[21] при сионизме, что в этой роли заключается все его национально-историческое значение и его основной raison d’etre, и что в момент, когда он откажется от этой роли и уклонится от мании развития сионизма, Бунд потеряет все свое влияние и сойдет без следа с еврейской политической сцены. И если вы, милостивые государи, ссылаетесь на ноябрьский съезд Союза полноправия, где я говорил-де по вашему адресу «комплименты», то позвольте вам заявить на основании стенографического отчета об этом съезде, что я там во всеуслышание повторил то же самое. Я сказал: «Здесь, конечно, может возникнуть вопрос относительно моей беспристрастности как принципиального противника Бунда… Я хочу заранее избавить себя от подозрения в партийном пристрастии. Здесь, не раз говорилось, что мы, сионисты, считаем себя не партией, а выразителями всего еврейского народа. Всякий новый шаг еврейского народа… ведет к тому, чтобы рано или поздно привести его в наш лагерь… В этом мы уверены, и с этой точки зрения мы видим известную долю пользы для себя в деятельности почти каждой партии, и смотрим на них скорее как на сознательных или бессознательных помощников, чем как “на конкурентов”»[22].
И все «комплименты», которые я делал Бунду на этом съезде и которые с величайшим удовольствием повторю где и когда угодно, заключались именно в том, что Бунд идет за массой, когда масса идет к сионизму. Поздравляю вас с такими «комплиментами»!
Только один из моих «комплиментов», которые приведены в статье «Wecker’a», я действительно должен признать чрезмерным. Но с этим «комплиментом» вышло нечто весьма странное и в порядочной печати небывалое. Тут уж я предлагаю почтенной редакции «Wecker’a» не то что разорвать сто марок, а прямо-таки записать ее в золотую книгу Национального Фонда, если она мне укажет, где было напечатано или в какой публичной речи был мною произнесен этот «комплимент»? Ибо я что-то не помню…
Этот «комплимент» в передаче газеты гласит так: «Бунд – это одна из лучших жемчужин в короне Теодора Герцля». Трудно описать волнение, в которое пришел мой г-н А. Литваков от этой фразы. Процитировав ее, он не то истерически, не то патетически восклицает:
«Посмотрите нам прямо в глаза, г-н такой-то! Вы помните, кому принадлежит эта напыщенная фраза?» (№ 28).
Да-с, милостивый государь. Помню. Она принадлежит мне. Я никогда и нигде не печатал и публично не произносил этой фразы. Я сказал ее в виде шутки наедине одному моему доброму знакомому, тоже бундовского вероисповедания. И я прекрасно помню, что при этом нашем разговоре г-на А. Литвака в комнате не было.
И вы еще требуете, чтобы я «взглянул вам прямо в глаза»! Однако, это развязно. Да вы-то сами посмотрите мне в глаза и извольте ответить: вы имеете понятие о том, как должен себя держать порядочный журналист? Вы слыхали про то, что опубликовать частные разговоры, да еще переданные вам от третьего лица, есть выходка, достойная уличной печати?
Я, милостивые государи из газеты «Der Wecker», прошу вас верить, что такой «комплимент» мог у меня вырваться только в виде шутки наедине с добрым и старым знакомым. Публично я бы его в этой форме не сказал. Какой я ни поклонник Бунда, но нахожу, что уж это для вас слишком много чести. Если бы мне пришлось повторить этот шутливый парадокс публично, то я выразил бы это иначе. Я бы тогда сказал, что Бунд – это одна из лучших пристяжных в колымаге д-ра Авиновицкаго. Есть такие пристяжные: брыкаются, но везут.
На этом считаю вопрос о «комплиментах» поконченным, и думаю, что для всех теперь ясно, почему я был, есть и буду почитателем Бунда. Как сионист я не могу не дорожить вспомогательной ролью этой организации, и от всего сердца желаю ей и дальше продолжать свою деятельность на пользу нашему делу. Причем у Бунда остается, конечно, самый свободный выбор, каким путем приносить нам эту пользу: se soumettre[23] или se demettre[24]. Первый путь – значит расширить свою программу до совпадения с социал-сионистскими партиями; второй путь – значит наверняка уйти со сцепы, предоставив ее целиком опять-таки социал-сионистам. Третьего пути нет. Говоря откровенно, я лично больше был бы доволен первым, но на худой конец ровно ничего не имел бы против второго.
НАБРОСКИ БЕЗ ЗАГЛАВИЯ[25]
Много и часто писал я когда-то для южного читателя, главным образом еврейского читателя, хотя мне велено было об этом обстоятельстве не упоминать. Теперь я возвращаюсь к старым знакомым, но возвращаюсь с тяжелым чувством. Моя прежняя работа в Одессе не принесла мне, правда, ни одной минуты удовлетворения, но мне писалось легко, может быть потому, что вообще тогда было сравнительно беззаботное время, а вернее потому, что вокруг себя я ощущал теплоту известного сочувствия. С того времени все переменилось. Теперь к моему перу словно привешена тяжесть, я больше не близок моему читателю. Я испытываю чувство человека, пришедшего со своими заветными словами в холодную приемную незнакомых людей, где почти наверное встретят его недружелюбием и отчуждением.
Наше движение пробивает себе дорогу в атмосфере непонимания и клеветы. За эти три года я близко видел жизнь разных партий, следил за их враждою – ни против одной из них не пущено в ход столько ненависти, сколько против нас. Сделано все, чтобы нас изолировать. Свежий человек из среднего круга, примкнувший к нашему лагерю, замечает, как понемногу от него ускользают старые связи, падает общественное признание, вместо уважения в глазах окружающих мелькают искорки пренебрежительного недоумения. С поражающей быстротой создается вокруг него – за пределами партийной жизни – холод одиночества.
В этом нет ничего странного. Так было и всегда будет. Когда на улице праздник, люди требуют, чтобы все были в брачных одеждах: среди еврейской интеллигенции до сих пор еще держится вера, что праздник относится и к нашей улице; и когда между ними проходит человек с траурной повязкой на руке и с кличем: «не верьте!» – они раздраженно отворачиваются. Это вполне естественно, роптать против этого бесполезно. Тяжесть, нависшую на пере, надо поднять. Навстречу недружелюбию, навстречу злобе и клевете надо нести нашу горькую правду без прикрас и без смягчений.
Я хочу начать сегодня с самого горького зерна этой горькой правды, и не только потому, что оно горше всех остальных, но еще больше потому, что в этом вопросе главный корень упрямой ненависти, которой окружено наше движение. Флаг надо подымать сразу над тем местом, куда направлен самый жестокий натиск противника. Это – вопрос о еврейской роли в русских событиях.
Почти уже десять лет, как люди нашего лагеря ведут настойчивую проповедь осторожного и сдержанного отношения к этой роли. Я всегда признавал, что эта проповедь была ошибкой с их стороны, потому что она тактически много нам повредила, а практически не принесла результата: все, в ком только было достаточно задору, все побежали на шумную площадь творить еврейскими руками русскую историю. Раз оно так случилось, значит, и не могло быть иначе, и наша проповедь осуждена была на бесплодие, и было бы расчетливее совсем не тратить нашей силы на этот спор. В этом смысле мы сделали действительно ошибку, но только в этом. Есть и другой смысл – смысл жизненной правды, которая не всегда вовремя проникает в сознание людей, но всегда остается правдой. Эта правда была за нами. И теперь, когда накоплен еврейством России неслыханный, чудовищно-богатый опыт, когда пережито все, что можно было пережить на быстром пути между верхом восторга и пропастью отчаяния, теперь мы подводим итог и спрашиваем: кто был прав?
Нам до сих пор стараются втолковать, что дело России есть общее дело, как будто против этого кто-нибудь спорил, Суть спора в том, что на общее дело надо и расходовать сообща, а сообща значит пропорционально. Затраты каждой общественной группы должны быть точно соразмерены и с ее интересами, и с ее силами. Больше должен тратить на общее дело тот, кто получит большую выгоду от его осуществления; больше должен тратить тот, у кого силы и средств больше. – Наша еврейская затрата на дело обновления России не была соразмерена ни с нашими интересами, ни с нашим значением, ни с нашими силами. Даже в моменты наибольшего опьянения надеждами не было в рядах еврейской армии ни одного настолько бессовестного глупца, чтобы ждать от успеха борьбы полного ответа на еврейский вопрос, – ни одного, кто в глубине души не понимал бы, что в обновленной России нам придется жить с теми же соседями, а психология соседей в этом отношении еще нигде и никогда не перерождалась от политической реформы, и суть неравенства не меняется от замены казенного гнета общественным непризнанием. Это все понимали. Все понимали, что нам обновление России даст меньше, непомерно меньше, – и все же мы заплатили больше, непомерно, безумно больше того, что могли заплатить, и того, что стоило заплатить. В течение пятнадцати лет мы собственною волей систематически вносили на алтарь общего дела удесятеренную живую подать, – а когда взошел посев, судьба взыскала с нас уже помимо нашей воли неслыханную доплату… Кто же был прав? Или все это теперь окупится? Или не разумнее было бы для раздавленного и опустошенного племени уступить переднее место в бою сильнейшим? И если даже поверить, что от этого по чужой косности ход событий растянулся бы на более долгие годы, – кто решится сказать, что не лучше было бы для нашего народа встретить обновление позже, но не за такую цену?
Наши политические танцоры в ответ на все это кричат о психологии лавочника, о мелочных расчетах, достойных мещанской души. Да. Над народным достоянием и благом честный человек должен стоять на страже скупо и расчетливо, как лавочник над своею кровною кассой. Семь раз отмерь и один раз отрежь – это правило мещанина, но политическая партия совершает низкое и нечестное дело, если она хоть на мгновение забывает об этом правиле. Звать массу на трудный подвиг, не взвесив раньше до золотника, во что это ей обойдется, не разорит ли ее непомерное бремя и стоит ли вся игра свеч, – это значит быть в худшем случае предателем, в лучшем случае плясуном, место которому в балагане, а не на трибунах политической борьбы. – Но тут есть и другая сторона расчета. Наши затраты не окупятся для нас, но окупятся ли они хоть для общего дела? Правда ли то, что еврейская энергия облегчила и ускорила восход русской свободы?
Еще не настало время для окончательных итогов. Только будущий историк ответит на этот вопрос. Но уже и теперь сами действующие лица в собственном сознании ясно предчувствуют его беспощадный ответ. Уныние национального бессилия, охватившее самые гордые партии на еврейской улице, говорит громче слов. Горячка первого задора у них прошла, и они впервые трезво смерили с ног до головы противника и себя. И они увидели, что против гиганта, вооруженного сталью, мы, евреи, не располагаем ни одним из орудий материального могущества – ничем, кроме нервного энтузиазма. А энтузиазм не сила. Все потуги еврейских рук за эти годы, несмотря на всю их эффектность, были по существу не ударами, а царапинами, дразнили, но не колебали. Их субъективная ценность может быть и очень велика, но их объективное значение было ничтожно. Только слепые до сих пор еще не поняли, как бессмысленно преувеличена действительная роль, которую активно сыграли евреи в споре о русской свободе.
Я подчеркнул здесь «активно». Потому что пассивно мы в самом деле играем нешуточную роль в этом споре – и, быть может, именно эту нашу роль историк действительно признает громадной. Эта наша пассивная роль в споре о русской свободе заключается в том, что из нашего имени реакция сделала себе орудие отпора, и силу этого орудия мы уже видели на деле. Мы видели и видим, что легенда о жиде стала ныне любимою пищей реакции, что из нашей энергии, щедро затраченной на дело свободы, реакция черпает теперь живительные соки для борьбы против свободы. Кто же ответит на вопрос: пользу или вред общему делу принесла в итоге наша энергия? Какой из двух сторон мы больше дали – одной ли, в качестве активных помощников, или другой, в качестве пассивного орудия, в качестве больной струнки, на которой так легко оказалось играть?
История решит, куда записать еврейскую энергию – в актив или пассив освободительного движения. Теперь этого не знает никто – ни я, ни сами те, о ком идет речь. Они начали игру вслепую и теперь беспомощно бьются в темном лабиринте, в который сами забрели.
Мы – партия национального зодчества – никогда не хотели играть в слепую, и в этом вся разница между нами и другими. Мы всегда знали, что работа на поле, где не мы хозяева, есть игра с завязанными глазами и ничем иным не может быть, и мы протестовали против вовлечения народной массы в эту безумную авантюру. И теперь, после новых и решающих опытов, мы с полным сознанием остаемся на старой позиции. Мы честно и дружно пойдем с освободительным движением, ибо вне свободы немыслимо национальное сплочение, но самая сила вещей отвела евреям место во вторых рядах, и мы оставляем первые шеренги представителям национального большинства. Мы отклоняем от себя несбыточную претензию вести: мы присоединяемся – это все, что объективно под силу нашему народу. В этой земле не нам принадлежит созидательная роль, и мы отказываемся от всяких притязаний на творчество чужой истории.
Поле нашего творчества внутри еврейства. Мы служим еврейскому народу и не желаем другого служения. Здесь мы не слепы, здесь не ведем народ в безвестную темноту, на добрую волю союзников, которых не знаем, за которых не вправе ручаться. Здесь мы даем народу цель и говорим: у тебя нет союзников – или сам за себя, или нет спасения. Никто на свете не поддержит твоей борьбы за твою свободу. Верь только в себя, сосчитай свои силы, измерь свою волю, и тогда – или иди за нами, или да свершится над тобою судьба побежденных.
Пойдет ли за нами народ – покажет будущее. Но на совести нашей не останется пятна: мы не играли счастьем народа, мы не сулили ему друзей и не звали его в чужие объятия, которые оказались западней.
КТО ИНИЦИАТОРЫ САМООБОРОНЫ[26]
Письмо в редакцию
Вильна, 5 марта 1906
М. г. г-н редактор!
В № 8 «Восхода» в статье г-на Ан-ского «Уроки страшных веков сказано следующее: «Революционеры, которых 20 лет перед тем считали врагами народа, навлекшими на него гнев Божий, царский и народный, выступили теперь, как самые надежные защитники народа. Даже их вчерашние идейные противники, отрицавшие всякую борьбу в диаспоре, вынуждены были резко изменить свою тактику. Они начали также вооружаться, организовать дружины самообороны».
Эти строки привели мне на память другое имеющееся у меня аналогичное утверждение, напечатанное в № 1–2 «Вестника Бунда». Вот оно: «Комитеты самообороны – эта первая вооруженная организация еврейской буржуазии и ее интеллигенции – обязаны своим возникновением Бунду не только с точки зрения историко-психологической, но и формально. Мысль о вооруженном отпоре была высказана впервые в Arbeiterstimme[27] после ченстоховского погрома; после Кишинева мы ее повторили. («Новая страница в истории евреев», стр. 15, стлб II).
По этому вопросу должен сообщить следующие фактические данные.
Недели за две до христианской Пасхи 1903 года (следовательно, до кишиневского погрома) в сионистских кругах Одессы, преимущественно среди ремесленников окраин, было распространено в копиях письмо одного местного литератора, тоже сиониста, предупреждавшее о возможности погрома в Одессе и призывавшее сионистов организовать самооборону. На Пересыпи тогда же состоялось собрание в несколько сот человек – опять-таки сионистов – где было принято аналогичное решение.
Эта попытка, однако, не пошла дальше создания известного настроения. Зато, едва в Одессе были получены первые известия о Кишиневе, – следовательно, 7–9 апреля 1903 г., – сейчас же началась уже настоящая организация самообороны. В течение трех дней были собраны деньги, куплено много холодного оружия и несколько десятков револьверов, составлены списки участников самообороны и организована стража по всему городу. Во главе всего этого дела стояли исключительно сионисты, в их числе в значительной доле те, которые потом вошли в состав разных групп социалистического сионизма. Из других партий в центральном комитете, насколько помнится, показывался только представитель с.-д. или наименовавший себя таковым. Об с-р-овцах не помню, Бунда тогда в Одессе не было. Стража и главные ядра охранных дружин были почти целиком навербованы из сионистской молодежи.
Приблизительно в то же время четыре еврейских писателя в Одессе разослали по городам черты воззвание, где за полными своими подписями требовали немедленной организации самообороны. Из этих четырех писателей трое были сионисты «духовного» оттенка, четвертый – весьма близкий к сионизму националист.
Что касается до «мысли о вооруженном отпоре», которая была высказана в «Arbeiterstimme» после ченстоховского погрома, то газета «Arbeiterstimme» в то время была едва ли не совершенно неизвестна в районе Одессы, особенно в среде сионистов, которые, таким образом, никак не могли заимствовать вышеуказанной «мысли» из бундовской литературы. Что же до «историко-психологического» влияния Бунда на зарождение этой первой самообороны, то и здесь надо заметить, что на юге в то время, как уже сказано, Бунда не было, о нем даже мало знали, мало интересовались, и ни о каком влиянии поэтому не могло быть речи.
Из этих фактов, достоверность которых может быть во всякую минуту подтверждена сотнями подписей, вытекают следующие заключения:
1. После Кишинева Бунд повторил «мысль о вооруженном отпоре. После Кишинева сионисты сейчас же, в течение ближайших трех дней, создали в Одессе крупную организацию еврейской национальной вооруженной самообороны, причем начало этой организации было положено сионистами же еще недели за две до Кишинева; и опять-таки сионисты обратились с аналогичным призывом в другие города.
2. Следовательно, инициатива первого в России комитета самообороны принадлежит исключительно сионистам, и ими написаны первые строки «новой страницы в истории евреев».
С приветом Сиона.
ОБ ОСНОВАНИИ ЕВРЕЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ ПАРЛАМЕНТСКОЙ ГРУППЫ[28]
Ограничусь только общими соображениями, которые изложу в сжатых формах. Постараюсь напомнить все, что говорится за и против этой группы.
В дальнейших прениях мои единомышленники, если понадобится, укажут на историю вопроса – на печальный опыт наших западных братьев, который может нас многому научить; я пока буду говорить только о русских делах.
Раз мы говорим о «тактике еврейских депутатов в Думе» значит, мы намерены предложить им определенные директивы, но мы не вправе давать им указания касательно всей их парламентской деятельности: мы должны ограничиться только областью еврейского полноправия. Ибо в этой области наши депутаты получили от населения императивный мандат.
При выборах еврейское население проявило огромную энергию, несмотря на тяжелые условия и даже риск вызвать погромы, несмотря и на то, что не только имена кандидатов, но зачастую даже имена выборщиков были им неизвестны.
Чем же объясняется эта активность? Только желанием вынести на своих плечах кого бы то ни было, кто стал бы в Думе защитником еврейского народа. Только ради этой цели выбраны все 12 депутатов.
Поэтому ошибаются те, кто полагает, будто под требованием еврейской группы кроется требование создать еврейскую партию.
Партия имеет программу по всем вопросам, мы же говорим о группе, каждый член которой волен во всех вопросах поступать за свой личный страх согласно своим политическим убеждениям, выделяя один только еврейский вопрос.
В этом пункте он не волен распоряжаться собою: он должен добиться полноправия и вправе делать только то, что ведет к этой цели.
Какие же директивы вытекают из этого мандата? Постараюсь их выяснить один за другим. Первый из них – единодушие. 12 человек и без того слабы, тем более при разброде в их среде. Наши надежды на полноправие предполагают веру в благожелательное настроение сильнейших общих партий – иначе нам вообще нельзя было бы рассчитывать на победу. Но это не значит, что общие партии сами собою, без евреев, приведут еврейский вопрос к благополучному разрешению. В этом вопросе много сложного, много подводных камней, которые заметны только еврею: расспросите наших депутатов, как им приходится напрягать внимание и находчивость, чтобы не дать еврейскому делу наскочить на мель. Поэтому именно при самом лучшем настроении наших союзников на евреев-депутатов возлагается ответственная роль «экспертов». А эксперты должны быть заодно, иначе они взаимно друг друга уничтожат. Если по еврейскому вопросу Дума услышит два различных еврейских мнения, один скажет «автономия нам нужна», а другой «нет, нам автономии не нужно» – то спор закончится тем, что Дума сама должна будет решить его по своему разумению, т. е. наша судьба будет определяться другими, а не нами.
Не может быть никакого сомнения, что все избиратели именно так и понимают обязанности еврейских депутатов. Достаточно было на предвыборных собраниях намекнуть на такую перспективу разброда между нашими представителями в Думе, чтобы избиратели в один голос отвечали: нет, это невозможно, этого права мы им не даем.
Нам возражают, что все это понятно само собою; наши депутаты сами знают, что им надо быть заодно, и не нуждаются в дисциплине. Но если все признают необходимость единодушия, то тем более надо провозгласить это единодушие как руководящий принцип, чтобы все население знало, что союз и депутаты понимают свой долг. И наоборот, когда противники образования «группы» так упорно отказываются фиксировать принцип единодушия, у нас невольно возникает вопрос: почему же? Не значит ли это, что вы смутно предвидите в отдаленной перспективе возможность такого момента, когда тому или иному из вас покажется необходимым выступить пред Думой по еврейскому вопросу против еврейского большинства, т. е. дать Думе два еврейских мнения, две «экспертизы», и вы на этот случай хотите оставить за собой право такого выступления? Если так, то съезд нам должен громко подтвердить, что этого права избиратели вам не дали.
То, что я говорю, не должно быть истолковано как недоверие к личностям наших депутатов. Мы их все уважаем, но общественное дело ведется не на основании слепого доверия, а на основании ясных и определенно заявленных принципов и обязательств.
Таким образом, первый директив есть солидарность. Но отсюда непосредственно вытекает и второй: имя.
Иначе нас упрекнут в политической неискренности, в желании скрыть нашу организованность, – которую, конечно, нельзя скрыть. Есть и другая причина, почему нужно имя, еще более важная, но я на нее укажу только мимоходом, так как не хочу подвергнуться обвинению в том, будто оперирую «сентиментальными» мотивами. Но нельзя и умолчать о том, что главной бедой наших братьев на Западе всегда было отсутствие правильного еврейского представительства в парламенте. Евреи-депутаты выступали там не как евреи, а исключительно как члены общих или просто чужих групп; еврейское знамя никогда не значилось в парламентском списке, и этот пробел символизировал незначительность и беззащитность еврейской нации. Провозглашение еврейской группы в Думе имеет для нас поэтому значение исторического прецедента, в смысле начала новой эры активной национальной политики.
Доводы против имени все чрезвычайно слабы. Не хочу допустить и мысли, что кому-либо из нас неловко состоять в еврейской группе. Что же тогда можно возразить против нее? Что наши союзники рассердятся? Я думаю, что наши русские друзья не заслуживают такого недоверия к их чувству справедливости. В Думе каждая группа откровенно выдвигает свои интересы, и все прекрасно понимают, что и евреи пришли за тем же, и считают это вполне естественным.
Главный и самый острый довод против «группы», это – опасение конфликта между дисциплиной «группы» и дисциплиной общей партии, к которой принадлежит тот или иной еврейский депутат. Здесь-то и зарыта главная трудность вопроса. Но я уверен, что такой конфликт почти невозможен. Во-первых, еврейская группа всячески будет избегать его и уступать общим партиям во всем, покуда дело не дойдет до насущных интересов еврейства; вызвать конфликт из- за маловажного пункта значило бы ссориться с союзником, без которого мы не можем достигнуть главной цели. Во-вторых, что касается области еврейского вопроса, то, не будучи оптимистом, я все-таки полагаю, что здесь общие партии до известной степени сами пойдут нам навстречу, ибо им тоже – должно быть желательно провести еврейский вопрос с наименьшими препятствиями, т. е. без тех подводных камней, которых не минуешь без еврейского лоцмана. Таким образом, конфликт почти невозможен, так как всегда если не та, то другая сторона уступит. Конфликт возможен только тогда, когда ни та, ни другая сторона не может пойти на уступки, т. е. когда бы тактика к.-д. или «трудовой группы» пошла вразрез с насущными еврейскими интересами, вела бы к прямой гибели всего еврейского дела. Но в таком случае, даже если не будет еврейской группы, ни один еврей-депутат сам не пожелает остаться в этой общей партии. Столкновение между дисциплиной нашей группы и общей партии возможно только при действительном конфликте между этой партией и основными интересами еврейской нации, а при таких обстоятельствах совесть каждого еврейского депутата должна сама заставить его отказаться от партии и пойти за нацией.
Вот три краеугольных принципа нашей нынешней политики в Думе: солидарность, имя, а для отдельных депутатов, входящих в состав общих партий, свобода от их чужой партийной дисциплины в области еврейского полноправия. Эти три принципа выражаются в требовании образовать еврейскую парламентскую группу. Она не помешает нашим депутатам действовать «врассыпную» – напротив, поможет, ибо действия «врассыпную» успешны только тогда, когда они направляются из общего центра и связуются общей дисциплиной. Эта солидарность и соответствующее ей имя – вот наши требования, вне которых мы не понимаем еврейской политики. Это минимум нашей совести. Осуществление этих требований, провозглашение еврейской парламентской группы принесет еврейскому народу и пользу, и всеобщее уважение.
К статье профессора М. Грушевского о «Встревоженном муравейнике» («У. В.», № 6) можно прибавить еще одну ценную черту. Это роль еврейского населения Галиции в тамошней польско-украинской борьбе.
Тяжела судьба той народности, земля которой порабощена чужими владыками. Но бесконечно горше участь народа, который совсем утратил свою землю и ютится в рассеянии по чужим странам, повсюду составляя меньшинство. Ввергнутые исторической бурей именно в это положение, евреи вынуждены были отказаться от политического творчества. Национальная активность должна была свестись к пассивной самообороне, к мелочной и пугливой охране последних остатков национальной индивидуальности; ни о каких попытках «ковать сaмим свою судьбу» нельзя было и мечтать. Не творя своей истории, только пассивно и болезненно переживая чужую, рассеянный народ вынужден был во всех главных отраслях своей жизнедеятельности принимать безропотно то, что ему навязывала эта чужая история. Так было в области хозяйственной, где господствующие территориальные народы всегда отводили пришельцу именно те функции, в которых современное общество нуждалось, но само гнушалось ими или пренебрегало, то есть попросту утилизировало его для черной, грязной работы и, использовав, презирали. То же повторилось и в области национальных отношений. Когда началась борьба между разными народностями, территориальными или хоть имеющими территориальную опору, еврейству и тут была навязана ненавистная роль орудия, средства для чужих выгод. В каждом отдельном случае та сторона, которая в силу своей влиятельности или богатства обладала сильнейшими средствами давления, вынуждала местных евреев идти с нею заодно для порабощения другой народности. В Галичине этой сильнейшей стороной были поляки, они широко «использовали» и «утилизировали» забитое, невежественное галицкое еврейство для национального угнетения украинского народа.
В настоящий момент на всем пространстве Галиции вряд ли осталось много евреев, которые не поняли еще всей постыдности этой роли. Недавно умер д-р Бык, депутат рейхсрата, еврей, не гнушавшийся входить в состав реакционного и антисемитского польского кола: с ним, очевидно, сошло в могилу последнее поколение шляхетских прислужников, именующих себя «поляками моисеева закона». Ибо еще при жизни Быка, этой осенью и зимой, во время кампании за всеобщее избирательное право, когда австрийские сионисты и социал-сионисты выдвинули требование национального представительства для еврейского народа в рейхсрате и сеймах, галицкое еврейство поддержало это требование буквально тысячами собраний и митингов. Сотни телеграмм с аналогичными резолюциями были отправлены президенту Гаучу. Движение захватило самые широкие круги, проникло в самую глубь еврейской массы, ветхозаветные старики в пейсах и ермолках, молодые рабочие и интеллигенты – все толпами сходились на митинги и подписывались под требованиями национального представительства. Ни у одного наблюдателя не могло остаться сомнений: галицкое еврейство отныне хочет жить для себя и говорить за себя как самоцель, а не как орудие какой бы то ни было чужой политики.
Значение этой перемены оценили – только с разным чувством – и украинцы, и поляки. Первые прекрасно поняли, что в десятках смешанных округов, где только еврейские голоса давали польскому меньшинству перевес, кончилось шляхетское владычество и теперь, путем соглашения с евреями, можно будет пропорционально поделиться этими депутатскими креслами. Поэтому в качестве убедительного защитника еврейских требований выступил в рейхсрате украинский посол д-р Романчук, и в разных местностях Галиции украинские митинги приняли резолюции аналогичного характера.
Совершенно обратное отношение встретили еврейские требования со стороны поляков. Д-ру Быку, верному слуге «кола», было приказано во что бы то ни стало инсценировать контрдвижение. Эта затея не удалась, благодаря своевременной агитации сионистов. Тогда польская бюрократия произвела повальные обыски во всех социал-сионистских кружках и закрыла их на том основании, что они будто бы вышли из пределов своего устава. С грустью приходится отметить, что видную роль в борьбе поляков против еврейских требований сыграл социалист Ашинский; злейшие насмешки в рейхсрате над национальными правами еврейского населения принадлежат ему.
Из отношения украинцев и поляков к галицко-еврейскому движению легко понять, какое значение оно имеет для тех и других. В российско-еврейской печати на разных языках приводилась подробная статистика[30] племенной группировки в Галиции, на основании которой можно было бы довольно точно определить, сколько депутатских мест теряли украинцы из-за союза евреев с поляками и, следовательно, сколько они выиграют при расторжении этого союза, даже за вычетом тех кресел, которые пропорционально должны принадлежать евреям. Здесь, в глуши, у меня этих данных под руками нет, но все интересующиеся движением галицкого украинства, несомненно, знают, что цифры эти очень серьезны. Дело, кроме того, не в одних депутатских креслах; во всей вообще польской гегемонии над Галицией значительную роль до сих пор играла еврейская помощь. Фальсификация переписи «причислила» к польской народности все еврейство края – 11 процентов населения, – и потеря этого «прироста» будет концом для легенды о польском большинстве и началом конца для реакционно-шляхетского владычества. Лучше всего это чуют сами поляки, – отсюда и ярость, с которой они преследуют еврейский «сепаратизм». И для них евреи non multum, sed multa.
Правда, на этот раз еврейское движение привело не к полной победе. Но и вообще вся избирательная реформа несколько затормозилась. Руководящие сферы австрийского еврейства не опускают рук. На чрезвычайном съезде сионистов в Кракове принято решение энергично продолжать борьбу за национальное представительство. В прениях один из делегатов от социал-сионистской фракции заявил при этом следующее: «Из нас хотят сделать орудие угнетения слабых народностей, как, например, русинов. Хотят, чтобы мы были рабами одних и тиранами других. Этого мы не допустим!»[31]
Я не оптимист и не верю в «любовь» между нациями. В частности нисколько не скрываю от себя, что между евреями и украинцами в Галиции существует известный антагонизм, приобретающий малокультурные формы. Уверен, что с ростом просвещения эта некультурность форм исчезнет, но некоторое время останутся, до тех пор, пока не изменится общая политико-этнографическая карта края и общественно-хозяйственный строй. Но здесь я и не взываю к «любви». Я констатирую совпадение интересов на данный момент у галицких украинцев и галицких евреев. Идя каждый своей дорогой, они сегодня могут друг другу помочь. Это и надо сделать.
В чем должна заключаться еврейская помощь галицким украинцам? Во-первых, в полном разрыве с поляками – не для того, понятно, чтобы отдать свои голоса украинцам, а для того чтобы жить и развиваться самобытно и самостоятельно, не давая себя никому «использовать» для порабощения другой стороны. Во-вторых, – в совместной работе с украинскими народниками для полной демократизации обветшалого политического строя Австрии вообще, Галиции в частности и в особенности. В-третьих, – в поддержке восточно-галицких автономистов, домогающихся гомруля для этой украинской половины теперешней «коронной» Галиции.
В чем должна выразиться украинская помощь австрийским евреям? В одном: чтобы за еврейством были признаны в Австрии права национального целого. На «автономию» безземельная народность претендовать не может, но она вправе требовать себе самоуправления в делах национального быта и справедливого представительства как в рейхсрате, так и в сеймах; наряду с уже признанными 8 языками Австрии должен быть равноправным в учреждениях, собраниях, в суде и школе язык еврейского населения. И когда Восточная Галиция, наконец, выделится в особую автономную область, пусть эти права национального меньшинства сохранятся неприкосновенными и в ней, и так же – caveant Ruthem! – в Западной половине, где, кроме евреев, все-таки остаются рассеянными среди польского большинства группы украинцев.
А когда придет время заговорить в Российском парламенте об автономии Польши, тогда и украинцы и евреи сами вспомнят и другим напомнят о Галиции. Ни у первых, ни у вторых не вырвется, конечно, ни одного слова против самых широких полномочий варшавскому сейму. Царство Польское должно быть автономно, как должна быть автономна и Литва, и Украина, и Белоруссия. Но вопрос о неприкосновенных правах национального меньшинства должен быть решен предварительно в общегосударственном парламенте и для всей территории государства.
He для того мы все, у кого есть братья за рубежом, столько лет уже со скорбью следим за событиями в Австрии, чтобы легко примириться с возникновением новой Галиции.
НАБРОСКИ БЕЗ ЗАГЛАВИЯ[32]
Любопытное сведение промелькнуло в прошлом «Дневнике» нашего органа: докладчик о студенческой организации на общей сходке заявил, что внутри студенчества, говоря коротко, не должны быть терпимы никакие идеалы, кроме идеалов коллективизма. Так или не так он выразился, не важно, если даже г-н докладчик сам оказался настолько тонок, что не рискнул пустить этот разухабистый афоризм без смягчающих оговорок, то внутренний смысл, по-видимому, все же был таков. Это несколько неожиданно. Признаться, мы думали, что с прошлого года общество и молодежь успели уже все-таки до известной степени проветриться и протереть глаза. Когда прошлою весной на курсах Лесгафта в Петербурге барышни-ораторши требовали упрощения программы, ибо физиология пролетариату не нужна, это было вполне в стиле момента: уличная психология захватила. Но ведь за эти месяцы можно было и очнуться от угара вандализма? Оказывается, есть еще люди, которые ничему не научились и ничего не забыли.
Я принадлежу к тем, которые полагают, что между интересами работодателя и работника существует непримиримое и непрерывно растущее противоречие; что единственное и в то же время неизбежное разрешение этого противоречия заключается в обобществлении орудий производства; что естественным носителем этого переворота является крупно-индустриальный пролетариат, а путь к этому перевороту есть классовая борьба и захват политической власти. Как и огромное большинство моих сверстников без различия партий, я настолько проникнут этим пониманием социальной проблемы, что органически не могу мыслить по этому вопросу иначе. Я не работаю ни в одной из социалистических организаций, но если бы на этом основании кто-нибудь заподозрил во мне сторонника нынешнего индивидуального хозяйства, это было бы так же несправедливо, как если бы я заподозрил русского социал-демократа в жидоморстве только за то, что он, занятый своим любимым делом, не ведет специально антипогромной агитации. Ибо для человека с совестью и вдумчивого так же малоестественно быть поклонником эксплуатации труда, как и любителем еврейских погромов. Но можно до глубины души сознавать себя социалистом и в то же время понимать, что есть много важных вопросов и помимо социализма, и даже не только в области чистой культуры, науки, искусства и поэзии, а просто в области общественного созидания.
Конечно, существует сильная мода на то, чтобы все наличные «вопросы» наглухо заслонить одним социализмом. Выпущены тучи специальных книжонок для доказательства того, что и женское неравенство, и война, и чуть ли ни филоксера на винограде могут быть упразднены только введением демократически-общественного производства. Я же скромно полагаю, что по духу и букве социалистического учении миссия социализма сводится к решению одного только вопроса – вопроса о полном продукте труда, и все остальные преобразования, начиная с равноправия женщин и кончая разоружением, международным третейским судом и даже федерацией государств, могут быть и будут осуществлены сами по себе, еще в пределах капиталистического хозяйства. И не цыкать надо на тех, кто работает для этих ближайших идеалов, не отговаривать их под предлогом всеобщей панацеи, а ободрять. Ибо нельзя возлагать на социальный переворот задач, которые не вытекают непосредственно из его сущности, и все, что лежит вне плоскости собственно классовых противоречий, должно быть преобразовано, не дожидаясь трубных призывов социального мессии.
Это особенно относится к национальному вопросу. В этой области чаще всего раздаются звонкие фразы о том, что социализм всех рассудит, а пока получайте синяки и отложите попечения. Здесь эти фразы держатся всего упорнее, потому что здесь под ними лежит прочное психологическое основание – страх перед сложным вопросом, который еще ни одним авторитетом не разработан и в котором приходится самому творчески разбираться.
Выборы в студенческий орган не имеют теперь особенного значения, но для нас они интересны именно потому, что хочется знать, долго ли еще еврейская молодежь будет идти на эту удочку, где под приманкой общего идеала скрыт колючий крючок индифферентизма к еврейскому горю. Хочется знать, долго ли еще останутся молодые всходы нашей интеллигенции равнодушными перед картиной народного распада, национальной безысходности, перед ростом исключительной, фантастической нашей нищеты, перед метаниями бесцельной эмиграции. Долго ли еще дожидаться нам того дня, когда все силы еврейского образованного слоя обратятся на решение народной загадки, на вскрытие корня наших мучений, на поиски целебного средства.
Я тут не о сионизме говорю, не ратую сейчас за то, что надо верить в еврейское государство и не доверять галуту. Я говорю о том, что наши массы поражены несказанными страданиями, которые к небу вопиют, и нет больше физической возможности не услышать вопля. Если еще три года назад разные веселые шарманщики могли уверять, что с евреями дело обстоит так же просто, как и со всяким другим народом, то ведь теперь этого больше порядочные люди не повторяют. Что наша беда особая и лекарство для нее нужно особое – это вышло из периода споров, это стало наглядным, это режет глаза, как живое мясо, с которого сорвали кожу. И раз нужно особое лекарство и его нет, то его нужно придумать. Пусть это окажется не мое лекарство, пусть совсем противоположное – но ведь думать о нем надо, искать надо, надо, чтобы в эту сторону пошла испытующая мысль еврейской интеллигенции, чтобы сюда врылся ее анализирующий взор. Пусть ее выводы будут выводами отчаяния, но пусть они будут результатами внимания, пусть загадочный вопрос о нашей народной судьбе займет ее вдумчивый ум, пусть не отмахивается она социалистической фразой от этой загадки. И именно потому, что это есть загадка, что этот вопрос, наиболее мучительный, меньше всего изучен, – именно потому в сознании нашей интеллигенции он должен занять главное место, должен стать средоточием ее углубленного исследования, если только в ней живут хоть какие-нибудь порывы творческой мысли, жаждущей проникновения во все невыясненное, ищущей новых ответов на все темное и спорное.
Я говорю «должен» не в смысле нравственного долга – я говорю «должен» в смысле жизненной неизбежности. Рано или поздно так будет. За это мы спокойны. Хочется только знать, не наступило ли уже время.
Пусть национально-еврейское студенчество – если оно уже назрело и собралось, не допустит вновь связать себе руки. Пусть оно помнит, что при нынешней изменившейся роли университетов у него на академической арене больше дела, чем, быть может, у всякой другой студенческой группы. Университетская молодежь утратила значение авангарда событий – это понято и признано всеми, но это не значит, что она выбыла с площади политического действия. В политике, кроме осязательных событий – кроме и прежде них, есть идея. В этом отношении за молодым слоем интеллигенции остается его будущая, оплодотворяющая роль. Когда одна идея претворилась в плоть и кровь массовых актов, тогда надо выдвинуть очередную за ней и дальше нести огонек идейного движения. Надо разбрасывать в обществе новые семена, открывать ему глаза на то, чего оно еще не поняло. – Именно таков национальный вопрос – наряду с землей и волей он один из трех, во имя которых преобразуется Россия. Общество знает о нем по смутной наслышке, разбирается в нем грубо и топорно, не улавливая оттенков, отличающих нашу национальную проблему от польской, прибалтийскую от закавказской. Надо внести в это ясность, надо сроднить общество с лозунгами национального равновесия так же прочно, как со всеобщим голосованием или свободой союзов, общество должно понять, что задача мирного устроения народностей есть одна из благороднейших государственных задач, тем более заманчивая, что она почти нигде еще не решена до конца. Эта культурно-политическая роль по силам студенчеству, и если оно исполнит ее, то внесет новую страницу в свои заслуги. Пусть не забудут об этом разнородные национальные группы нашего многоязычного университета, и прежде всех та, для которой вопрос этот особенно мучителен, – национальная группа еврейского студенчества. Она должна объединиться для общей задачи с иноплеменными группами националистов, – если понадобится, она должна сама их пробудить и объединить, чтобы вместе, наперекор всем упрекам и нареканиям, призвать и приковать общественное внимание к одной из возвышеннейших проблем человечества, к знамени свободной самобытности, к знамени, которое не даст себя заслонить ни одному из знамен, развевающихся над армией прогресса, и ни перед одним из них не склонит своего древка.
НАША ПОЗИЦИЯ НА ВЫБОРАХ[33]
Наступает момент, когда необходимо выяснить нашу избирательную позицию – позицию партии, которая верит только в самопомощь еврейского народа и во всей своей тактике на политической арене России будет руководствоваться только одним стремлением: обеспечить еврейскому населению максимально возможную свободу развития национальных сил и национальной самодеятельности.
Каждая партия на выборах стремится провести своих кандидатов. К тому же будем стремиться и мы, насколько это возможно по условиям ценза, насколько это вообще дозволяется нынешней избирательной системой, которая требует от еврея во что бы то ни стало полного единения и потому сильно затрудняет борьбу течений внутри еврейства.
Но не в этом главная наша цель на предстоящих выборах. Главная задача, которую мы ставили себе в наступающей борьбе, есть прежде всего провозглашение наших национально-политических лозунгов – нашей сионистской платформы в России. Мы хотим бросить наши лозунги в гущу еврейской массы; они должны проникнуть во все углы еврейской улицы, в ее подвалы и бельэтажи, в ее синагоги и мастерские; еврейское население должно подхватить их, заучить их на память и понять, что в лозунгах сионистов содержится единственный возможный ответ на страдания нашего народа: право национального сплочения, право самостоятельно ведать и решать свои народные нужды. Но, поняв это – еврейская масса должна твердо и свято запомнить, что здесь пред нею только паллиатив, только начало огромного пути, который ведет через сплоченную национальную самодеятельность к полному восстановлению национально-государственной независимости еврейского народа на еврейской земле.
Популяризация нашей программы и нашего credo – вот наша первая задача в предстоящей выборной кампании. Остальное – уже только вывод из этой главной цели. Признав наши лозунги, еврейская масса изберет и соответствующих депутатов. Будет ли, смотря по местности, наш партийный единомышленник, или просто национально-сознательный еврей, или даже честный и прогрессивный инородец, – он тогда будет вынужден или не принять мандата, или понести в Государственную Думу эти лозунги, как выражение общееврейских требований. Говоря коротко и ясно, мы провозглашаем перед народом нашу платформу и хотим, чтобы народ сделал из нее conditio sine qua non[34] для всякого, кто идет в Думу через поддержку еврейских голосов. И мы вправе надеяться, что так оно будет, сама справедливость принудит всех и каждого признать, что в нашей платформе выражены потребности не отдельного класса, не отдельной партии, а еврейства России, как единого целого.
Стоя на почве общенародных задач, мы подчиняем этому принципу и нашу тактику внутри еврейства. Мы, сионисты, выдвигаем наши лозунги не для того, чтобы идти войною против всех других течений в нашем народе; мы, напротив, стремимся объединиться с ними вокруг этих лозунгов. Эта наша тактика должна будет выразиться конкретно в призыве к образованию повсюду объединенных еврейских избирательных комитетов. В этих комитетах должны быть широко и равно представлены все течения, признающие наличности общееврейских интересов и справедливость борьбы за эти интересы; места в этих комитетах не должно быть только тем группам, которые или вообще принципиально игнорируют еврейское дело, или ради ложно понятого блага одной части еврейского населения отказываются в настоящий опасный момент служить благу всего еврейства в целом. Со всеми остальными, кто только стоит сознательно, недвусмысленно за общие интересы еврейства, мы, настойчиво проводя и отстаивая нашу платформу, согласны идти заодно, поскольку их деятельность не обратится против основных принципов нашей политики, гласящих: демократия, безусловное равноправие, национальные права.
Что касается до нашей тактики вне еврейства, то этот вопрос поневоле еще не может быть вполне выяснен. Мы не знаем еще, какова будет картина избирательной борьбы среди нееврейского населения черты оседлости, и потому, естественно, не можем точно назвать, кого поддержим и с кем будем бороться. Но и теперь мы можем установить незыблемо некоторые главные черты нашей политики в этой области. Мы твердо знаем, что вне коренного преобразования государственного строя невозможно сколько-нибудь прочное обновление нашего еврейского быта; и мы убеждены, что как бы ни была слаба Государственная Дума, она все-таки есть пока наиболее верное и для нас, евреев, наиболее выгодное средство для такого преобразования. Поэтому пусть не надеются на нашу поддержку ни те партии, которые вслух или про себя отказываются от полного коренного преобразования и от немедленного провозглашения равноправности, – ни, с другой стороны, те партии, которые не дорожат Государственной Думой и легко мирятся с бурной и опасной перспективой строить новую Россию на ее развалинах. Та нееврейская партия, которой мы отдадим свою поддержку, должна быть ясно выраженной и безусловной поборницей полного проведения парламентарного режима, политических свобод, четырехчленной избирательной формулы, равноправия и национальных прав, и должна быть способна бережно и расчетливо использовать Государственную Думу не для агитации (ибо не ради этого мы зовем еврейство к избирательной борьбе), а для той хотя бы малой созидательной работы, какая на этот раз окажется Думе под силу. Она должна быть способна и сохранить Думу, и в то же время осторожно и искусно усилить ее, увеличить ее вес, расширить ее полномочия, связать и сроднить ее с населением. Партия, которую мы поддержим, должна быть не только демократической: это должна быть партия государственного ума и такта. В надлежащий момент мы сможем выяснить, какая из действующих партий более всего подходит к этому идеалу, и, поскольку это понадобится, предложим ей свою поддержку, требуя взамен от ее кандидата принятия нашей национальной платформы, как не противоречащей общепризнанному демократическому принципу «национального самоопределения», – и, конечно, оставляя всегда за собою право личной оценки каждого из ее кандидатов с точки зрения его еврейской благонадежности.
Еще труднее предусмотреть внееврейскую конъюнктуру для тех местностей, где, по примеру прошлых выборов, партии не играют почти никакой роли, а борьба идет но линии национально-сословных разделений. Именно такова была и, вероятно, будет картина избирательной кампании в большинстве губерний черты оседлости. В последней инстанции – на губернском съезде выборщиков – эта картина принимает такой вид: друг против друга стоят три группы – крестьяне, землевладельцы и горожане, – причем последние обыкновенно сплошь евреи, а первые со вторыми в большинстве случаев разнятся не только по классовому признаку, но и по национальности и религии. Ни одна из этих групп (кроме Минской губернии, где у землевладельцев абсолютное большинство) не может победить без союза с другой; и так как помещики с крестьянами вряд ли теперь годятся друг другу в союзники, то евреям-горожанам придется, очевидно, выбирать между предложениями союза с двух сторон – от аграриев и от крестьянских выборщиков. Нет никакого сомнения: caeteris paribus[35], при равенстве прочих условий, мы должны предпочесть крестьян. Мы должны предпочесть крестьян не только в том случае, когда обе стороны одинаково благоволят к евреям, но и в том случае, когда они одинаково враждебны к евреям, ибо из двух антисемитов в Думе для нас мужик всегда выгоднее пана. Но все это именно и только при равенстве прочих условий, при одинаковом с обеих сторон отношении к еврейскому вопросу. Если бы где-либо крестьянская группа оказалась более антисемитической, чем представители землевладельческой курии, то еврейские выборщики должны будут вспомнить, что, прежде всего, их послали сюда для защиты еврейских интересов.
Лучшею же тактикой с нашей стороны во всей этой внееврейской области было бы, несомненно, соглашение с другими местными группами национального меньшинства. Объединение национально-миноритарных элементов есть вернейший и естественнейший путь, по которому должна направиться еврейская политика в России. Но, повторяем, в вопросе о соглашениях с нееврейскими группами мы вообще вынуждены пока ограничиться общими формулами: по мере выяснения политических соотношений мы не раз еще будем возвращаться к этому предмету и с особенной тщательностью будем освещать именно вопрос о коалиции национальных меньшинств.
Зато совершенно ясно для нас то, чего мы требуем от депутата-еврея. Мы уже говорили, что наша поддержка будет обусловлена признанием нашей избирательной платформы: но есть кое-что еще более важное. Первое, главное, безусловно-категорическое требование наше гласит: идти в Думу от еврейства, для еврейства и под еврейским флагом. Если наиболее угнетенное из племен России проводит в Государственную Думу депутатов, оно это делает ради того, чтобы иметь там защитников, которые во всем и прежде всего будут исходить из его народных интересов!.. Или не принять мандата, или признать, что это есть прежде всего еврейский мандат – вот единственно честная постановка вопроса. А кто пришел в Думу защищать, прежде всего, еврейские интересы, тот должен гласно заявить об этом, назвать себя настоящим именем и показать свой еврейский флаг, чтобы не навлечь на наш народ постоянных упреков в неискренности, в действиях исподтишка, в политическом контрабандизме. Это не значит еще запрещение депутату-еврею принадлежать к нееврейской партии; но это значит, что в Государственной Думе, к какой бы партии он ни примыкал, он должен открыто заявить себя прежде всего членом еврейской парламентской группы и твердо заявить, что во всех пунктах еврейского вопроса он не подчиняется дисциплине своей партии и будет действовать свободно по указаниям своей национальной совести. Это требование мы считаем столько же вопросом пользы, сколько и вопросом чести еврейского народа, не отступимся от него ни при каких условиях и будем непримиримо бороться против каких бы то ни было уступок в этой области. Мы считаем преступным допустить, поскольку от нас зависит, избрание еврейского представителя, который в Думе будет выступать не как еврей. Все наше сознание и чувство достоинства протестует против этой перспективы, вся история наших ошибок в Австрии и Германии возмущается против их повторений на арене русской политической жизни. Этот пункт есть именно тот случай, в котором мы, сионисты, предпочтем кандидатуру нееврея и будем сознательно всеми силами содействовать его победе над еврейским претендентом, ибо лучше нам потерять в Государственной Думе одно еврейское место, нежели отдать его человеку, который принесет нам вред и стыд замалчиванием своего еврейства.
[1] Хроника еврейской жизни, № 43–44, 11.11.1905.
[2] Молва, 5.12.1905, № 1.
[3] Хроника еврейской жизни, №1, 10.01.1906.
[4] Здесь: придворным изданием.
[5] Хотя «Еврейский рабочий», кажется, приостановлен, я считаю себя вправе обсуждать его заметку потому, что в распоряжении Бунда имеются другие собственные органы легальной печати. (Примечание В. Жаботинского).
[6] Здесь: «достигателям» (от greichn – достигать; идиш).
[7] Хроника еврейской жизни, № 3, 24.01.1906.
[8] И точка (нем.).
[9] Хроника еврейской жизни, № 8, 24.02.1906.
[10] Фокусник (идиш).
[11] Тем более (иврит).
[12] Хроника еврейской жизни, 1906, № 3, с. 8–9.
[13] Еврейская жизнь, ноябрь 1905, с. 52.
[14] Там же, с. 49.
[15] Там же, с. 51.
[16] Хроника еврейской жизни, 1905, № 13, 2–3.
[17] смысл существования (франц.).
[18] Хроника еврейской жизни, 1906, № 1, стб. 1.
[19] Еврейская жизнь, ноябрь 1905, с. 40.
[20] Это высказывание приводит в своих мемуарах и Хаим Вейцман, в начале 1900-х встречавшийся в Женеве с лидерами российской социал-демократии: «Когда был создан Бунд <…>, Плеханов язвительно заметил, что “бундовец – это сионист, который боится, что его укачает во время переезда в Палестину”». В своих печатных выступлениях («Искра», № 82 от 1.01. 1905) Плеханов именовал бундовцев так: «непоследовательные сионисты, стремящиеся к тому, чтобы утвердить Сион не в Палестине, а в пределах российского государства».
[21] Подручным (идиш).
[22] Протоколы съезда Союза для достижения и т. д. 22–25 ноября 1905 г., С.-Петербург. СтенографическЁй отчет, выпущенный Центральным Бюро Союза.
[23] покоряться, подчиняться (франц.).
[24] уйти в отставку; сложить с себя обязанности, полномочия (франц.).
[25] Хроника еврейской жизни, № 8, 24.02.1906.
[26] Хроника еврейской жизни, № 10, 15.03.1906.
[27] Нелегальный социал-демократический журнал, выходивший на идише в 1897–1905 гг. в Вильне. С № 7 стал центральным органом организации «Бунд».
[28] Доклад В. Е. Жаботинского на съезде «Союза для достижения полноправия евреев». Хроника еврейской жизни, № 19, 17.05.1906.
[29] Не много, но многие (латынь). Украинский вестник, № 9, 16.07.1906.
[30] См. статью Л. Пасманика в «Еврейской жизни» (№ 4, 1906) «Национальная борьба евреев в Австрии». Особенно об отношении украинцев см. стб. 79.
[31] Die Welt. 1906. № 28. C. 10.
[32] Еврейская мысль, № 2, 12.10.1906.
[33] Еврейская мысль, № 7, 16.11.1906.
[34] Непременное условие (лат.).
[35] При прочих равных условиях (лат.).