Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 47, 2013
* * *
Рите
Поедем в Царское Село!
О. Мандельштам
Поехать, что ли, в Царское Село,
Пока туда пути не замело
Сухой листвой, серебряным туманом,
Набором поэтических цитат –
Не то чтоб искажающими взгляд,
Но, так сказать, чреватыми обманом
Вполне невинным: например, легко
Июньской белой ночи молоко,
Грот, Эрмитаж, аллеи и куртины
Плюс выше обозначенный туман
Оформить как лирический роман
(Земную жизнь пройдя до половины),
В котором автор волен выбирать
Меж правдой и возможностью приврать,
Однако же, к читательской досаде,
Он, больше славы истину любя,
Не станет приукрашивать себя
Красивой позы или пользы ради.
Кривить душой не стану. Автор был
Застенчивым и скромным, но любил
Не без взаимности. Деталей груду,
Пусть даже неприличных, сохраню
И поцелуй в кустах не подменю
Катаньем в лодке по Большому пруду.
Мы можем увеличить во сто крат
Сентябрьский дождь, октябрьский листопад,
Помножив их на долгую разлуку,
И всё же им не скрыть от взгляда то,
Как на моём расстеленном пальто
Мы познавали взрослую науку.
Без ЗАГСов и помолвок. Не беда,
Лишь только это было б навсегда,
Надёжней и верней, чем вклад в сберкассе,
Чем в лотерею призовой билет,
А было нам тогда семнадцать лет,
И были мы ещё в десятом классе.
Конечно – едем в Царское Село!
Уже в Иерусалиме рассвело,
Проснулись люди и уснули боги
Воспоминаний и тоски. Ну что ж –
Жизнь просит продолженья. Ты идёшь…
Идёшь – и вдруг застынешь на пороге.
И в памяти мгновенно оживут
Осенний парк, заросший ряской пруд,
И поцелуев морок постепенный,
И юношеской страсти неуют –
Там было всё, о чём я вспомнил тут…
Но это было в той, другой вселенной,
Где нас забыли и уже не ждут.
июль 2012
* * *
Если сможешь представить – представь себе эту беду:
Ветошь старого тела, толпу у небесного склада
Или как через Волгу ходил по сиротскому льду,
Задыхаясь от коклюша, – аж до ворот Волголага.
Рядом с хмурым татарином в красной резине галош,
Мужиком на подшипниках в сказочном кресле военном
И Тарзана с Чапаем представь сквозь тотальную ложь
Кинофильмов и книжек – взросленьем моим постепенным.
Если сможешь отметить – отметь каждодневный рояль,
Глинку, Черни с Клименти и рядышком маму на стуле
С офицерским ремнём, что страшнее вредительской пули…
Раз-два-три, раз-два-три… А за пулю хотя бы медаль.
А в придачу к роялю лихой пионерский отряд
Под моим руководством и поиски металлолома,
А помимо всего – написание первого тома
Неизбежных стихов… Неизбежных, тебе говорят!
Если сможешь забыть – позабудь сабантуй у стола,
Где Ильич на простенке, как мог, заменял Богоматерь,
И густой самогонки струя из бутылки текла,
Чьей-то пьяной рукой опрокинутой прямо на скатерть.
А в соседней квартире компанию тёртых ребят,
Где мне в вену вкатили какую-то дрянь из аптеки,
А ещё одноклассницу в свадебной робе до пят
Не с тобой, а с другим и, как в старом романе – навеки.
Если сможешь запомнить –
запомни, как школьник, подряд:
Волжский лёд в полыньях,
царскосельскую зернь листопада,
Новогодних каникул сухой белоснежный наряд
И в дождливую осень
сырые дворы Ленинграда.
Стихотворцев-друзей непризнанием спаянный круг,
Культпоходы в Прибалтику
в общем, как воздух, вагоне
И, как фото на память – кольцо обнимающих рук
Под прощальный гудок
на почти опустевшем перроне.
август 2012
* * *
Из пачки соль на стол просыпав,
Что, как известно, на беду…
Куда вы, Жеглин и Архипов,
Как сговорясь, в одном году?
Земля, песок, щебёнки малость,
Слепая даль из-под руки.
Она к вам тихо подбиралась,
Петля невидимой реки,
Что век за веком, не мелея,
Несёт неспешную волну.
Лицом трагически белея,
В свой срок я тоже утону.
Былого не возненавидя,
Не ссорясь с будущим в быту,
В дешёвом (секонд хенд) прикиде,
С железной фиксою во рту.
Семье и миру став обузой,
Отмерю свой последний шаг
С беспечно-пьяноватой Музой
И книжной пылью на ушах.
Туда, где ждут за поворотом,
Реки перекрывая рёв,
Охапкин, Генделев – и кто там? –
Галибин, Иру, Шишмарёв.
Успеть бы только наглядеться,
Налюбоваться наяву…
Ау, нерадостное детство.
Шальная молодость, ау!
август 2012
* * *
Когда я ночью приходил домой,
Случалось так, что все в квартире спали
Мертвецким сном – и дверь не открывали,
Хоть я шумел, как пьяный домовой.
Я по стене влезал на свой балкон,
Второй этаж не пятый, слава Богу,
И, между кирпичами ставя ногу,
Я без опаски поминал закон
Любителя ранета и наук,
И – он был мой хранитель или градус –
Я цели достигал семье на радость,
Хоть появленьем вызывал испуг.
Мой опыт покорителя высот
Во взрослой жизни помогал мне мало,
Хотя утёс, где тучка ночевала,
И соблазнял обилием красот.
Но как-то так случалось на бегу
От финских скал до пламенной Колхиды,
Что плоские преобладали виды,
Я в памяти их крепче берегу.
Ленпетербург, Москва, потом Литва.
Я прорывал границу несвободы,
На что ушли все молодые годы
(И без того у нас шёл год за два,
А то и за три). Как считал Страбон,
Для жизни север вообще не годен.
Тем более когда ты инороден
И, говоря красиво, уязвлён.
Цени, поэт, случайности права!
С попутчицей нечаянную близость…
– Молилась ли ты на ночь? – Не молилась.
Слова, слова… Но только ли слова?
Под стук колёс дивана тонкий скрип,
Взгляд на часы при слабом свете спички,
Локомотивов встречных переклички,
Протяжные, как журавлиный крик.
Прощай… Потом, на даче, с головой
Я погружался в стройный распорядок
Хозяйственных забот, осенних грядок,
Деревьев жёлто-красный разнобой.
Грохочет ливень в жестяном тазу,
В окне сентябрь, и в комнате нежарко.
Бывает в кайф под лёгкий треск огарка
Взгрустнуть, вздохнуть и уронить слезу.
25.02.2013
* * *
В Петергофе однажды, в году девяносто четвёртом,
В ночь под Новый по старому стилю, под водку и грог,
Я случайно увидел на фото, довольно затёртом,
Старика в филактериях, дувшего в выгнутый рог.
«Прадед где-то в Литве, до войны, – объяснился хозяин, –
То ли Каунас, то ли…» Я эти истории знал.
Даже немцы прийти не успели, их местные взяли,
Увели – и убили. Обычный в то время финал.
Этот мёртвый старик дул в шофар, новый год отмечая,
В тёплый месяц тишрей, не похожий ничуть на январь.
Тщетно звал я на помощь семейную память, смущая
Тени предков погибших, сквозь дым продираясь и гарь.
Не такая уж длинная, думал я, эта дорога –
От тогдашних слепых до сегодняшних зрячих времён.
У живых нет ответа, спросить бы у Господа Бога:
Если всё по Закону – зачем этот страшный Закон?
…Был обычный январь. Снегопад барабанил по крышам,
За окном проносились пунктиры автобусных фар.
Город медленно спал,
и единственный звук, что был слышен, –
Мёртвый старый еврей дул в шофар,
дул в шофар,
дул в шофар.
27. 03. 2013
* * *
без обид
а прощается аж до семижды семи
вдоль по старому тексту в довольно плохом переводе
где всего и знакомого
разве талита куми
в смысле дева вставай
что конечно противно природе
но имело
как сказано
быть
в наших спорно земных
и небесно уверенных
вроде заката над морем
на полста языков человечьих помимо иных
подтверждённые этим
дословно записанным
горем
дескать встань и иди
а проточная смоет вода
в голубую клоаку
ненужные больше пелены
в неизбежных тисках неожиданного стыда
на глазах онемевшей толпы
до сих пор эти стены
вспоминают и помнят
неровную арку ворот
где проход на машбир
на проспекте Георга
ну а дальше
куда повезёт
и когда повезёт
да и фиг ли ловить
возле этого спорного морга
20.04.2013
* * *
Кутить, геройствовать. Бывать за океаном,
Есть устриц и лангуст, пить скотч и «Абсолют».
Общаться запросто с изгнанником – титаном
Поэзии. Нигде не ждать, когда нальют.
Работать на износ за жалкую зарплату,
Мечтать о пенсии, глотать валокордин,
Не позволять себе сверхплановую трату,
Меж съёмных и чужих скитаться до седин.
Похоже, Время спит, и только мы проходим.
Где детство в Угличе? Рай Царского Села?
Не замедляя шаг, меж двух несхожих родин
Так жизнь моя пройдёт или уже прошла.
Там бедный воздух сер, а здесь горяч и древен.
Там прожил пасынком – и здесь не ко двору.
Засохшей веткой на своём фамильном древе
Я здесь – не важно где: в Хевроне, Беэр-Шеве –
Когда-нибудь умру
Усталым, видимо, и вряд ли слишком смелым,
Уже не издали глядящим за порог,
Где ждёт нас всех она – костлявая, вся в белом,
Всему на свете знающая срок –
Геройству, кутежам, смиряющей работе,
Диковинному сну, где вместе ад и рай,
Хулон, Кацрин, Бат Ям, Хермон в крутом полёте,
Седой Ям а-Тихон* в полуденной дремоте,
Цфат, Иерусалим – и солнце через край!
__________________________________
* Ям а-Тихон (иврит) – Средиземное море.