Рассказы
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 46, 2013
«ЭРУДИТ»
Мы все умеем делать одновременно.
Звоним по телефону и варим суп. Варим суп и моем полы. Моем полы и играем с ребенком, играем с ребенком и говорим по телефону, говорим по телефону, варим суп, играем с ребенком и моем полы. Кормим кошку, гладим кошку, учим ребенка кормить и гладить кошку, моем полы и варим суп. А зачем мыть полы? Я же сказал – учим ребенка. Когда чему-нибудь учишь ребенка, нет-нет да помоешь полы. А когда говоришь по телефону, рука сама тянется что-нибудь приготовить. Я же все равно тут стою. Сижу, лежу, ничего не делаю. Как хорошо, что ты пришел, мне как раз надо компьютер починить. Какая удача, что мы сюда приехали, нам как раз надо выбрать квартиру в этом районе, давайте посмотрим пока. Пока все равно. Пока мы все равно тут ничего не делаем. Только общаемся, говорим по телефону, смотрим окрестности, выгуливаем собаку, печем картошку – но мы же ничего не делаем все равно? Давайте поиграем в «Эрудит». Выкладывай фишки, я пока померяю расстояние между тем деревом и этим. Возможно, когда-нибудь здесь будет моя могила. А этот дом вдалеке, ты не знаешь, он продается? Мне не нужен дом, но, может быть, понадобится еще? Пока я здесь. Ты выкладывай фишки, я быстренько переверну картошку и позвоню маклеру. Какое слово у тебя там первое? «Вечность»? Я подставлю две буквы к его началу, «н» и «е».
Я тут статью прочел, о чтении за едой. Оказалось, чтение за едой плохо влияет на желудок, на мозг, на пищеварение, на координацию движений, на психику и на прикус, представляешь? За едой, оказалось, вообще ни на что нельзя отвлекаться! Пишу тебе об этом, ем салат и вытираю слезы. По телевизору показывают фильм, там героиня одновременно ведет автомобиль, кормит грудью младенца, занимается сексом и стреляет из окна. И вот что я тебе скажу: прикус у нее не очень. Наверное, она читала за едой.
А еще мы сидим в интернете. Одновременно все сразу, одновременно со всем, одновременно со всеми. У нас интернет в телефоне, в автомобиле, в фотоаппарате, в электронной книжке, в кофеварке и в очках. Включаем компьютер, пока он грузится – проверяем почту на телефоне, потом на компьютере (мало ли что), пока открываются окна с работой – читаем новости, поработали пять минут – открываем статью, прочли два абзаца, проверяем почту, открываем окно с анекдотами, пока загружается – читаем абзац статьи. Пять минут поработать, еще раз проверить почту, еще абзац, все это под чай, под сигарету, под музыку, под ребенка, под нарезку салата, под вечерний разговор по телефону, ты меня слышишь, расскажи мне еще что-нибудь.
А вот писать и думать получается не всегда. Или читать и думать. Слушать и понимать, смотреть и видеть. Даже спать и видеть сны. Я вижу сны наяву, когда веду машину, одновременно слушаю аудиокнигу, пью чай, курю и думаю о тебе. А когда сплю, я ничего не вижу. Пальцы подрагивают, мысленно трогая клавиатуру, ухо шевелится в поисках телефона, губы сжимаются, нащупывая сигарету, одеяло сползает – его стягивает собака. Она спит у меня в ногах и дергает лапами, одновременно бегая по поляне, гоняясь за зайцем, играя в мячик, жмурясь на солнце и прыгая до небес. Собака старая, толстая и глухая, она хрипит во сне у меня в ногах – и одновременно бежит, летит, ловит дичь и допрыгивает до солнца.
ТАК ПОЛУЧИЛОСЬ
Вы что предпочитаете делать с посудомоечной машиной? Я, например, люблю ее загружать. Мне нравится, когда куча грязной посуды исчезает сразу вся, и быстро кто-то неленивый это моет. А разгружать не люблю, раздражает: вилки налево, рюмки направо, тарелки по размеру… Мартышкин труд. А жена, наоборот, разгружать любит. Ей приятно, когда чистая, сияющая посуда послушно становится на места. Поэтому у нас в семье жена, как правило, посудомойку загружает, а я разгружаю. Так получилось.
Звонишь другу, рассказываешь сплетню про друга, просишь – только другу не говори, оп, через пять минут тебе друг звонит, злой, как недруг. Ему сплетню только что рассказали. Зачем, почему, друг же обещал? Так получилось.
Только тебе какой-нибудь товар понравился, он тут же исчезает из продажи. Кошки вот тоже. Нет, из продажи не исчезли. Но ронять вазы вниз со стола умеют, а возвращать на место – нет. Так получилось. Почему всю зиму грезишь морем, а летом хочешь Новый год? Почему тем, кто любит клецки, в супе попадается одна-две от силы? Они все плавают в супе у тех, кто их ненавидит. Почему? Почему бензин уже стоит дороже молока, а скоро будет дороже мяса? Почему Анжелина Джоли живет с Бредом Питом, а со мной не живет? Почему в стране такой бардак?
Так получилось. Извини.
Прихожу на днях к Петровичу, смотрю – Петрович умер. Я к нему – Петрович, ты сошел с ума? У нас матч с Бразилией на носу, супермодель Адреналина Стар похудела на два килограмма, Папа Римский выпустил новый указ, бензин дороже молока, а скоро будет дороже мяса, Петрович, мы же договаривались завтра прямо с утра поехать в лес на шашлыки, и как теперь? А он лежит, величественный такой. Даже лысина ему в гробу идет. Всю жизнь был похож на сдутый гриб, а в гробу неожиданно на римского императора. Петрович, говорю, идущие на смерть приветствуют тебя, ты сошел с ума? А он улыбается еле заметно: так получилось…
Петрович, говорю, Надька плачет!
Надька плачет. Плачет, зарывается носом в доски гроба, там древесина уже плесенью пошла. Надька, говорю ей, ты же Петровича не любила, ты всю жизнь любила Митяя с установочного, Надька, ты чего? Так получилось, говорит. Я с этим иродом тридцать лет прожила, и как теперь.
Петрович, говорю, имей же совесть, она с тобой, иродом, тридцать лет прожила! Надька, спрашиваю, а чего ты с ним столько лет прожила? Так получилось, говорит…
Я голову поднял, смотрю, на небе – бог, я ему говорю – ты сошел с ума? Почему Петрович умер, хотя Надька с ним тридцать лет прожила, и как теперь? Почему супермодель Адреналина Стар похудела на два килограмма, а скоро похудеет вообще на пять, хотя я считаю, что ей не идет? Почему я ей до лампочки вообще? Почему Папу Римского не интересуют наши проблемы, да и никого они, если честно, не интересуют, господи? Почему?
И жду, прямо жду ответа с неба: так получилось! Так получилось, блин! Вот, думаю, пусть так ответит, я ему задам. «Так получилось», зараза. Так сделай, козел, чтоб получилось иначе! Кто тут бог?
А он молчит. Просто молчит, и все. Как Петрович в гробу, как Адреналина Стар, которой я до лампочки, как Надька, которая плакать больше не может, глаза распухли, молча в углу сидит. Чего ты, господи, спрашиваю, молчишь? Глаза распухли, плакать больше не можешь?
И тут вдруг дождик. Легкий такой, грибной. Слава богу: может, значит, плакать. Надька встала, поправила платье, пошла к Митяю с установочного. Адреналина Стар с газетной страницы плюет на Папу Римского, шашлыки себя сами замариновали и поставили в холодильник, чтобы завтра прямо с утра поехать в лес. Я на небо поднял глаза – а там Петрович. Крылом показывает нос.
Я ему: Петрович, ты что, ангел теперь? А он смеется: так, мол, получилось. Я такой: Петрович, а мы? А он отмахивается крылом: вы же живые. Теплые, мягкие. Чего с вас взять вообще.
С СОБАКАМИ, КОШКАМИ, ПТИЧКАМИ И ХОМЯЧКАМИ
Под окнами парк, в парке гуляют пациенты соседней больницы. Кто-то хохочет, кто-то играет с детьми, кто-то разговаривает в кустах.
– Ты меня слышишь? Я хотел тебе рассказать. Ты меня точно слышишь? Я очень хотел тебе рассказать! Я люблю тебя. Слышишь? У нас тут такое… Ты знаешь, да? Но это не главное. Главное – я люблю тебя! Ты меня точно слышишь?
Носится по дорожке – то ли мальчик, то ли девочка, бесполый, хрупкий, лохматый, в джинсах. Без собеседника, без телефона. Один.
– Ты меня слышишь? Я люблю тебя.
Когда раздается сирена, их уводят в дом, под защиту лестничной клетки. И оттуда, под взрывы, под детский плач:
– Ты меня слышишь? Ты меня точно слышишь?
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Бат-Ям.
Есть гостевая комната с двуспальной кроватью и кошка. Можем принять семью с
двумя детьми и каким-нибудь животным.
Кирьят-Оно, есть свободная комната, можем
принять пару с ребенком.
Кармиэль, две свободные комнаты и три
двуспальные кровати. Домик с садом, идеальные условия для курящих.
Из объявлений в сетевом сообществе «Самооборона»
– Всем шалом, начинаем девятое совещание по разработке вспомогательных тестов для боевых частей. Ханан, оторвись от телефона, я тебе сейчас голову оторву. Нурит, ты не смотришь в окно, ты ведешь протокол. Из наших исследований стало очевидно, что (сирена) …черт, опять не дают работать. Быстро все в убежище, что значит «соберу бумажки», какие бумажки, бегом в комнату номер восемнадцать. Кто спросил «а насколько она защищена»? Не знаю, но вот инструкция командования: «В случае сирены все перемещаются в комнату номер восемнадцать». Неважно, насколько она защищена, важно, что она – номер восемнадцать. Все прибежали? Сели на корточки у стены, руки на голову, голову пригнуть к коленям. Считаем десять минут.
Бум.
Бум.
БУМ.
– У нас дома обычно тише, да. Хотя чаще.
Это Нурит, она живет в Сдероте. С десяти лет под сирены над головой.
– Нет, это не попали. (Бум!) И это не попали, звук другой. (БУМ!) А вот это попали.
Со стены мягко сыплется штукатурка. Десять минут истекли. Пошли обратно.
Живу в Ришоне.
Могу предоставить свою кровать, сама перейду в салон.
Ариэль. Гостевая комната с диваном, там же
на полу можно положить матрас.
Комната в Тель-Авиве. Одна кровать для двоих человек.
– В этом исследовании мы хотели подчеркнуть важность тех качеств солдат, которые позволяют нам прогнозировать (сирена). Побежали!
Комната номер восемнадцать, сели на корточки у стены, руки на голову, голову к коленям. Считаем десять минут.
Свист. Бум. Бум. Свист. Вой скорой помощи. Еще одна сирена.
– Давайте прямо тут продолжим, у меня ноги устали бегать туда-сюда.
– Тебе хорошо, а мы еще спускаемся три этажа!
– Ничего, похудеешь… Так вот, те характеристики солдат, которые являются свидетельством (сирена) …сели на корточки, руки на голову, пригнули голову.
Бум!
Ронен негромко молится, Ханан негромко матерится.
Нурит хихикает.
– Мама не разрешает мне слушать такие слова.
– А ездить сюда на службу тебе мама разрешает?
– Да. Тут безопасней, чем у нас.
Бум. Бум. БУМ. Стена трясется. Руки на голову, голову пригнуть.
– У меня уже шея болит!
– Сделать тебе массаж?
– Убери руки. Нахал.
– Ну а чего, я только массаж, я же не предлагаю тебе…
Бум!!!
– Хватит трепаться, быстро всем лечь у стены.
– О, а вот теперь предлагаю.
– Пошляк. Мне мама не разрешает…
Бум!
Черт, черт, черт. Нельзя показывать им, что я боюсь. Они же дети.
– Лена, у тебя дома есть животные?
Руки трясутся. Нельзя, нельзя, нельзя.
– Есть. Собака.
– А как вы затаскиваете её в убежище?
– Нурит, Лена в Иерусалиме живет!
– Ой, верно. Хорошо вам в Иерусалиме. С собакой никаких проблем.
– Это точно. Куда пошли? Какие «десять минут»? Кому сказали, здесь и сидеть!
– Лена, мы на минуточку. Мы сейчас.
Мы в Араде,
до нас не достреливают. Можем принять пожилую пару или двух женщин.
Желательно – некурящих (мой ребенок – астматик).
Петах-Тиква. Можем принять семью с ребенком
и собакой.
Хайфа. Есть отдельная комната с двуспальным диваном. Будем рады принять
женщину с ребёнком или двумя.
Нурит хихикает, Ханан и Ронен увлекают ее в коридор. Лена осторожно выглядывает наружу: там солнце, пыль и тишина. Может, выйти? Сирена. Вот зараза, а эти герои где?
Бегут обратно. Что-то тащат.
– Вы с ума сошли, где вы шляетесь, я же сказала…
Бум!
– Быстро под стену, руки на голову… это еще что?
Огромный кремовый торт.
– Лена, у тебя же сегодня день рождения!
– Оу. Да.
– Мы хотели тебя поздравить!
Гуш
Эцион, поселение Элазар.
Есть комната для взрослых и комната для детей.
Хайфа, одна небольшая комната. Могу принять одного-двух человек.
Мы живём в Самарии, в поселении Римоним. Готовы
принять семью с детьми. Есть диван в салоне, раскладушка, маленький диванчик…
как-нибудь разместимся.
Достают коробку свечей и начинают втыкать свечи в торт. Сорок штук. Воткнули десять, опять сирена.
– Легли, быстро! Руки на голову, голову пригнуть!
Бум.
Тишина.
Встали.
Еще десять свечей. Двадцать одна, двадцать две. Тридцать девять.
– Ханан, почему ты купил такой маленький торт?
– Это был самый большой торт в магазине! Я не виноват, что ей так много лет!
– Я тебя убью, «много лет»!
Сирена.
– Без тебя убьют…
Легли. Встали. Запасливый Ронен вынул спички, зажгли свечи. Сорок штук.
Есть комната в Тель-Авиве с
одной кроватью.
Живу севернее Явне, у нас уже нет сирен. Могу
положить пару человек на полу на матрасах.
Клиль, деревушка в Западной Галилее. В доме
есть ещё две гостевые спальни. Семью-две можно принять с комфортом, человек
десять – вповалку.
– Дорогая Лена, ты лучший в мире командир, мы поздравляем тебя с днем рожденья! Давай загадывай желание!
Сирена.
– Может, хрен с ней?
– Я тебе дам хрен с ней! Быстро лечь!
Упали под стену. Руки на голову, голову вниз. Бум! Стена трясется. На столе торт, на торте горят праздничные свечи. Сорок штук.
Какое бы мне желание загадать, вот уж действительно.
Живу одна, есть место для
женщины с ребенком.
Нетания, свободен салон с раздвигающимся
диваном.
Мы тоже с юга, но в Эйлате пока не бомбят. Примем
людей, можно с собаками, кошками, птичками и хомячками.
– В пятницу утром в отделе должен дежурить один офицер и один солдат. Из офицеров приеду я. Кто из солдат?
Нурит дожевывает торт и облизывает пальцы.
– Давайте я. Мне все равно, я привыкла. У нас все равно сирены чаще, чем здесь…
Бум!
– …раньше были.
– Нурит, тебя мама не отпустит!
– Отпустит, если я скажу, чтотыуехал домой.
Иерусалим, семья с двумя детьми и собакой, можем разместить еще одну семью.
Домой.
Хуже всего – когда сирена застает в дороге. Надо остановиться, вылезти из машины на пустое шоссе, лечь на землю и ждать.
Бум! Далеко.
Радио говорит, что прозвучала сирена в Иерусалиме. Там дети дома одни.
– Ханочка, ты меня слышишь? Не надо плакать, бегите в папин кабинет. Закройте дверь, Астру возьмите с собой. Что значит «не хочет»? Тащите силой.
Собачий лай, вой сирен. Далекие взрывы. Вернуться в машину – уже все равно. Домой, быстрее домой.
Ты меня слышишь?
Не надо плакать.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Ты меня точно слышишь?
Домой.
ДЕНЬ ЛЕМУРА
– А вы знаете, как определить пол лемура? – обратилась заведующая отделом приматов к толпе детей.
На мой неосведомленный взгляд, определить пол лемура довольно просто. У лемуров довольно большой, гм, пол. Этот пол настолько велик, что, когда лемур сидит, его пол лежит некоторым образом отдельно от него. В смысле рядом. Если лемур – мальчик, конечно. Если лемур девочка, то рядом с ним, сидящим, ничего не лежит. Мне казалось, что этого достаточно для определения пола.
– Не знаете? – хитро сощурилась заведующая отделом приматов.
Дети выжидающе молчали. Взрослые молчали с нарастающим интересом.
– Очень просто! Лемуров-мальчиков сразу видно по черным точкам на груди!
И точно. У всех лемуров на груди – белая манишка. Только у девочек она чисто-белая, а у мальчиков – с черными точками по краям, будто эту манишку защипывали с боков, как тесто в пирожке. Лемуров-мальчиков защипывали грязными руками, поэтому у них на манишке пятнышки. Которые сразу видно, поэтому и лемуров-мальчиков сразу видно – примерно как негритянского боксера легче всего отличить по голубой каемке на трусах.
Это нам страшно повезло: мы оказались в зоопарке. Зоопарк и сам по себе прекрасное место, но рука провидения привела нас туда в очень особенный день. Можно сказать, в день лемура.
В Иерусалиме в вольер лемуров запросто можно зайти: гость идет по аллее, а вокруг прыгают хозяева. И в день нашего визита они тоже прыгали. Но как! Я много раз была в этом зоопарке и много раз видела лемуров. Они казались мне довольно флегматичными созданиями, грациозными, но не слишком общительными. А тут – толпы лемуров оживленно бегали по лужайке, играли, жевали фрукты, приставали к посетителям, кувыркались и летали над нашими головами. Толстые серые тушки, серо-полосатая раскраска и черные «маски» на большеглазых головах – точно толпа застенчивых грабителей, которых за хорошее поведение всей тюрьмой вывезли на пикник.
В роли начальника тюрьмы выступала завотделом приматов, рассказывающая гостям о причине такого веселья. А сейчас я заранее прошу прощения у тех из моих читателей, кто лишен черных точек на белой манишке. Сейчас нам всем предстоит тяжело вздохнуть.
Оказывается, самка лемура может забеременеть только один день в году. Точнее, одни сутки. Раз в году, в течение двадцати четырех часов, у нее длится то, что мы называем «опасными днями» (правда, в данном случае это правильнее назвать «опасными часами»). Все остальные дни у нее совершенно безопасны.
Когда специалист по приматам нам это рассказала, женский голос в толпе негромко, но отчетливо сказал: «Блин».
Я было тоже мысленно сказала «блин», но тут мне позвонила моя подруга Дина, филолог с исключительно трезвым взглядом на мир. На ее невинный вопрос «как дела?» я немедленно поделилась интимными подробностями из жизни лемуров. А она ответила: послушай, но если они могут забеременеть всего один день в году, значит, им и хочется этого всего день в году! Проблемы контрацепции для них, конечно, не существует – но и темы секса как таковой не существует тоже. Ну, раз в году.
Причем, что характерно, для всех сразу. У них за это отвечает коллектив.
Мда. Наш вид при таком раскладе долго бы не протянул. И дело даже не в том, что мы остались бы без рулад, баллад и соловьиных рощ (хотя одно это свело бы жизнь в мышиную нору). Но вы представляете, во что разнузданное человечество превратило бы землю за те двадцать четыре часа, когда ему, наконец, дают?
Так вот, про лемуров. Оказывается, они, единственные из приматов, могут сами решать, каким будет пол будущего ребенка! Лемуренка то есть. В ситуации, где нужны самцы, рождаются самцы, там, где требуются самочки – соответственно. Человечество для себя эти вопросы тоже худо-бедно регулирует, но только на макро-уровне и за десятки лет. А лемуры – в каждой маленькой стае и каждый раз. Кого хотят, того и рожают. А кого не хотят – того, следовательно, нет. И земля цела.
На самом деле, оно и понятно. Если у тебя всего один день на зачатие, на самотек пускать опасно. Мало ли, что там получится… с непривычки-то.
Впрочем, нудноватое человечество и тут бы переругалось: если, скажем, муж хочет мальчика, а жена – девочку. Кто будет решать? Какие-нибудь несчастные пять девочек станут железным поводом для развода: пойди докажи, дорогая, что у тебя это случайно получалось. Все пять лет. То есть раз.
У лемуров-то все без вопросов решает жена. Кого жена решила, того и рожаем – и я не уверена, что самец лемура вообще в курсе, что мы тут что-то «решаем». Его раз в год возбуждают, удовлетворяют и оставляют в покое на год. За это время у него рождается отпрыск нужного пола, а он себе может, не отвлекаясь, жевать бананы и качаться на полосатом хвосте. Вместе с отпрыском.
Да, у лемуров царит матриархат. В обществе, где фактически отсутствует тема секса, поневоле будет матриархат. И лемуры сами, в рамках своей иерархии, решают – у кого из самок раньше рождаются дети. Сначала беременеет главная самка в стае, после нее идет клиентура помельче. Когда мало корма или стоят холода, самые слабые самки не беременеют вовсе. Поэтому ни с голодом, ни с перенаселением у них тоже нет проблем.
(В этом месте сжали зубы сторонники принудительной стерилизации. Впрочем, законопроект провалился бы на стадии определения, кто именно у нас теперь лемур.)
Удивительно стабильное общество эти нежные приматы. Секс раз в году, матриархат, девочки дружат с девочками, мальчики – с мальчиками, большую часть времени тишь, гладь да железная иерархия. И никаких проблем с контрацепцией. Красота.
(В соседнем с лемурами вольере живут мандрилы – здоровенные обезьяны с надменными лицами и ярко-красным задом. Так вот, у них – никакого матриархата. На наших глазах один из юношей-подростков, забывшись, начал дразнить кормящую самку. Она немедленно дала ему в пятак, юноша визгливо возразил, на крики озабоченными прыжками прибыл патриарх и мощным тычком отправил юношу за бугор. После чего, не глядя, нашарил позади себя одну из жен и быстро доказал всей округе, кто здесь самец. Обиженный юноша подвывал, но не спорил, восхищенные самки молча кормили детей. У этих тоже явно не было проблем с контрацепцией – правда, решались они немного в ином ключе.)
Мы провели у лемуров почти все наше время. Цокали языком, слушали лекцию и любовались непривычно оживленными хозяевами, которые в прямом смысле слова не давали пройти. Нам даже удалось одного из них погладить. Праздничный обед был в разгаре, и «наш» лемур, увлекшись разглядыванием Муси, уронил банан. Муся подняла банан и подала обратно, лемур с серьезным видом взял – и не отодвинулся, когда она дотянулась ладонью до его серой шерстки. Мы с Димой осмелели и погладили тоже. Лемур нас понюхал. Он был нежно-шерстяным на ощупь и немного пыльным, как старая детская шубка, давно висящая в шкафу.
А Ромочка трепала лемуров, как хотела. Оказывается, они воспринимают детенышей человека просто как детенышей – и не возражают, когда те их трогают (если дотягиваются, конечно). В данном случае дотянуться было несложно: лемуры сидели везде и сами лезли в руки. Роми, ростом чуть выше крупного лемура, свободно перемещалась между ними, гладила, теребила за хвосты, что-то восторженно вещала – в общем, вела себя как дома, где «киску можно трогать, только нежно». Ребенок, выдрессированный трогать животных «только нежно», очень тактично обращается с лемурами. Они сочли ее своей. Детеныш человека бегал среди лемуров и был от них совершенно неотличим.
– Жалко, что у нее нет серого полосатого хвоста, – вслух подумала я, глядя как Дима, перегнувшись через кусты, добывает Ромку из пестрых лемурьих объятий. – Как было бы удобно вытягивать ее за хвост из всяких неудобных мест!
Стоящая рядом со мной работница зоопарка серьезно отозвалась:
– Нет, нельзя было бы вытягивать за хвост. Хвост – это продолжение позвоночника, за него нельзя тянуть. Так что ее хвост был бы, в нашем понимании, бесполезным.
Подумала и добавила, присмотревшись к сероглазой Ромочке, бегающей за серым лемуром:
– Хотя красиво, конечно…
ИТОГО
Посвящается аспарагусу
Когда я заболеваю, у меня сразу портится настроение. Такой побочный эффект любой болезни: не то чтобы прямо депрессия, но, честно говоря, почти она. Кашляю и страдаю.
Пожаловалась папе.
– А ты делай, как я, – предложил он. – Стоит мне захандрить, я сразу начинаю подводить итоги жизни.
Я удивилась. Мне казалось, итоги целой жизни мне еще рановато подводить.
– Ну что ты, – с жаром отозвался папа, которому в этом году исполнилось восемьдесят семь, – итоги можно когда угодно подводить.
– Папа, – говорю, – мне же еще не так много лет!
– Ну и что, – отвечает папа, – сколько есть, столько и подводи. Неважно, за какой период. Просто думай – вот это я успела, вот это и это у меня хорошо, вот эта и эта беда меня минула… И станет легче. Вот увидишь.
– Но послушай, – все-таки спорю я. – Возможно, с тобой это и так. Но стоит мне начать подводить итоги, как сразу становится очевидно, как много в жизни я еще не успела! И вот этого, и того, а это вообще неясно, как начинать. У меня еще куча дел! И что с ними делать?
– Делай, – ответил папа.
* * *
Стою в магазине, выбираю продукты. Утро, магазин почти пустой.
– Простите, – раздается тихий голос, – вы не поможете мне достать с верхней полки вон ту коробку?
Тихий голос принадлежит худенькой старушке в платке и чуть ли не в халате. Явно набросила что-то на плечи и вышла в магазин. Тот факт, что человек попросил меня что-то достать ему сверху, много говорит о его росте. Старушка не достает не то что до верхних – до средних полок.
Я трезво прикидываю свои возможности, встаю на цыпочки, вытягиваю руку, подпрыгиваю – и в прыжке достаю-таки вожделенную коробку. Точнее, сшибаю на пол. Поднимаю, подаю старушке. Старушка смеется, благодарит и убредает к дальним стеллажам, где продолжает набирать себе что-то незаметное – там булочку, здесь баночку йогурта и кусочек сыра.
Я смотрю на нее и понимаю, что старушку надо предложить подвезти. Мало-помалу, но со всеми баночками и булочками у нее образуется здоровенный баул, который она с явным трудом несет до кассы. Встаю за ней, плачу за свои продукты и выхожу следом. «Вот, – думаю, – сейчас предложу».
Но не успеваю. Еще паркуясь, я заметила рядом со своей машиной огромный серый «крайслер». Весь какой-то перламутровый, гордый и сияющий. «Бип», – говорит «крайслер», заметив старушку. Старушка поправляет платок, запихивает баул в багажник, садится за руль, бойко выкатывается с тесной стоянки и уезжает, на прощание издав в честь меня лихой гудок.
* * *
Еду домой, на тремпиаде беру попутчицу – американку Тову. Тове семьдесят лет, она носит смешные очки и джинсовые шорты, у Товы короткая стрижка и цепкий сердитый взгляд. Садится рядом со мной, снимает с руки часы. Подносит к уху.
– Я только что купила батарейку к этим часам, а она уже села. Третья подряд. Первая проработала семь лет, вторая – два года, третья – двадцать минут. Говорят, к старости жизнь ускоряет свой темп, но не в такой же степени!
Това трясет часы. Часы страдают, но молчат.
– В Израиле мне очень тяжело с необязательностью. Люди обещают что-то и не делают, при этом уверены, что делают! Я работала на Уолл-стрит, привыкла, что если тебе говорят «а» – это «а», а не «б», «в», «з» и все что угодно. А в Израиле ты выучиваешь весь алфавит, пытаясь просто сменить батарейку в часах…
– А кем вы работали на Уолл-стрит? – я сгораю от любопытства.
– Брокером. Жуткая работа. Никакого смысла, сплошные деньги. Я приехала в Израиль, чтобы жить в маленьком месте. Нью-Йорк – это ежедневно мимо тебя проходят семь миллионов человек. Я хотела жить там, где остальные семь миллионов будут жить где-нибудь еще. Приехала в Нетанию, в тихий маленький район. За два года у меня во дворе построили восемь зданий… Теперь я живу в поселении и очень довольна. Купила дом в самом старом месте поселения, чтобы здесь уже точно ничего не начали строить.
Она задумывается.
– Вообще-то, с этой точки зрения лучше всего жить на кладбище. Вот где довольно редко строят.
– Зато часто копают, – я киваю на похоронную процессию за окном.
– Что поделать, – вздыхает Това. – Всюду жизнь.
Уже выходя из машины, она замечает моего ребенка. Окидывает его серьезным взглядом из-под очков и машет рукой.
– Пока, цыплак!
Встрепенувшийся цыплак радостно машет ей в ответ.
– Вот, – говорит мне Това таким тоном, будто я с ней спорю. – Завтра поеду и куплю себе новые часы.
* * *
В одном иерусалимском дворе много лет висели качели. Обыкновенные качели: две палки и между ними доска. Висели долго, никому не мешали – до тех пор, пока во дворе не решили строить современную детскую площадку, с мягким покрытием и сложной системой горок и лестниц. Качели в систему не входили. Их снесли.
На это никто особо не жаловался, потому что новая площадка оказалась красивой и удобной. Но потом в муниципалитет пришло письмо от Сары К. «Я каждый день выходила из дома, – писала Сара К., – чтобы сто двадцать раз качнуться на качелях. Так велел мне врач, для стабилизации давления и укрепления вестибулярного аппарата. Мне девяносто три года, я живу в этом доме с тех пор, как его построили, и тридцать лет каждое утро качалась на качелях. А вы убрали качели, и мне негде качаться! У меня уже поднялось давление, и я плохо себя чувствую. Вы считаете, это положительный итог обновления детской площадки?»
Муниципалитет признал, что этот итог нельзя считать положительным. Теперь в том дворе, сбоку от новой детской площадки, снова стоят качели. Старого образца: две палки и между ними – доска. На этих качелях каждое утро качается Сара К.
* * *
– У нас на лавочке работает клуб пенсионеров, – это опять рассказывает папа. – Одному товарищу там девяносто шесть, другому – девяносто три, а третьему – девяносто пять, но он всем врет, что восемьдесят девять. Его уже разоблачили, но он не признается все равно. У них там фейс-контроль: останавливают стариков у подъезда и предлагают им «поговорить». Меня ни разу еще не ловили. Я всегда хожу мимо них быстрым шагом, в темных очках и только с мамой.
* * *
– Человек, – говорит моя супервайзер Мариза (ей вот-вот исполнится девяносто, но она не очень любит уточнять, когда именно – может быть, и в прошлом году), – рождается либо с эмоциональным талантом, либо с когнитивным. И задача каждого – всю жизнь развивать ту часть, которой ему не досталось. У меня, например, от природы сильный интеллект. И я всю жизнь развиваю свои эмоции.
– И как? – спрашиваю я. – Получилось?
Мариза задумывается и признается:
– Еще не до конца. Но я учусь.
Мариза считает, что работать головой – это легко. Все, чего можно добиться, просто сев и подумав, – это прекрасные несложные задачи. Сложнее с теми задачами, которые не решаются мыслительным процессом. Но зато можно сесть и подумать, нужно ли тебе вообще их решать.
* * *
В магазине видела консервную банку с красивой этикеткой. На этикетке надпись: «Аспарагус целый, чищеный и белый». Не этикетка – поэма. А если смотреть с точки зрения аспарагуса, то даже вполне себе итог.
Прекрасный итог, одно удовольствие подводить: ты просто живешь и осознаешь, насколько же ты целый, чищеный и белый. Или такой подход провоцирует завышенные требования к себе? Жаль, что об этом нельзя спросить аспарагус.
Точнее, спросить аспарагус можно о чем угодно. Но вряд ли он ответит.
Я покупаю аспарагус целый (чищеный и белый) и учусь ни о чем его не спрашивать. Я согласна с Маризой, что работать головой – это легко, мне еще далеко не девяносто лет, я кашляю и делаю дела, время идет все быстрее, но батарейка в часах еще работает. А если она сломается, мы купим новые часы. Часов на свете – бесконечное количество, и на всех идет наше время. Если подумать, это вполне себе итог.