Эссе
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 45, 2013
Философская дорога *
Елене Игнатовой
ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ
«Философская дорога» – понятие XIX века. В XX, тем более в XXI веке этого понятия уже нет. Нынче мы живем в мире, где нет ясной перспективы.
Стало быть, пейзаж – анахронизм. И когда здесь и сейчас я говорю о пейзаже – в противоположность рассматриванию отдельных предметов или ями пустот, то стремлюсь показать различие между целомудрием древних почитателей мира как целого и страстностью нового ума, проникающего в природу и сочетающегося с предметом.
Мы живем в разломанном мире, отданном в жертву энергиям человечества. Война с пространством и временем, царство машин истощают и умаляют дух человека. Однако у нас за плечами, в прошлом, уже было и предвидение обольщения духа, и печали, и будущее сияние.
По сути, мой замысел оказался сродни мысли Хайдеггера из его работы «Проселок», однако не огорчаюсь о повторении.
Во-первых, я иду другой дорогой, и пустынные Иудейские горы ХХI века совсем не похожи на срединную Европу конца ХIХ – начала ХХ века.
Во-вторых, повторение живой мысли – это плодотворное возвращение к ее истоку…
Этот старинный источник есть стремление души к спасению от бессмысленной жизни в бессмысленном мире.
Сомнительное удовольствие – закрыв книги, ловить в эфире, в море мысли то, что может поймать неопытный ум, и наслаждаться своей добычей, не ведая об ее истинном родителе и хозяине. Но счастлив тот, кто ищет творцов, призывает их, стремится следовать им и, наконец, находит родственных по духу – и это праздник.
1. НАЧАЛО
Философская дорога начинается не сразу, а с крутого поворота направо, с шоссе, ведущего из Иерусалима в Иудейские горы. Остановка. Сначала это обычный проселок. С двух сторон его обступают кусты. Большую лужу нужно обходить по скользким обочинам. Справа вдоль дороги проложена труба неизвестного назначения. Сразу за трубой стоят сосны. Толстые, переразвитые. Одно дерево особенно плодовито, так усеяно шишками, что выглядит болезненно. С левой стороны дороги – кусты. Хотя это местные дубы – с мелкими листочками и крупными желудями. Вдруг становится темно и мрачно, как в галерее-пещере.
И с двух сторон стеснение кустов и деревьев:
Девки по лесу гуляли, девки
глянули на ель –
Какая ель, какая ель! Какие шишечки на ей!
Это родительская дорога.
Необоримая любовь охватывает и соединяет родителей, и тогда является Дитя. Новая жизнь, новый дух, новый свет, новый Бог расцветает в маленьком существе. И вот животворящий взгляд младенца стремительно заполняет и преобразует округу. Дитя страшится и удивляется, чтобы жить и радоваться.
Мир всегда ожидает новую жизнь и новый дух. И камень, и растение – в ожидании таинственно обращены к нему, сами исполнены томления и волнующей неизвестности. Взаимное ощущение тайны и есть истинное чувство смысла бытия.
Итак, философ выбирает спутником дитя, ибо разумеющий дух желает причащения к ясному новому свету, еще ничем не замутненному. Тогда мысль становится детской, а ее появление есть как бы знакомство с волшебной тварью. Радость понимания рождается, как встреча в сказочном мире. Так дитя и философ вместе с удивлением замечают неизвестного живого Бога.
За руку с ребенком или вдогонку его резвости мы выходим из стесненного «родительского» пути к началу философской дороги. Родительская дорога идет вниз с поворотом влево. Мы попадаем на свет и перекресток. Это начало пути. Но слева, из-за спины, как будто из тупика, идет малохоженая тропа. Сначала вливаясь в нашу дорогу, а потом, пересекая ее, уходит вверх.
Итак, наш путь не единственный. Есть ещё чей-то, пересекающийся с нами в начале и уходящийвправо… Достигающий нас со спины, как сквозняк, зовущий вправо и вверх, уклоняющийся от нашего пути в горы.
Знак присутствия чужой воли оставляет в душе путника тревожный след. Не-единственность судьбы и борение окружающих сил смущают душу в начале ее пути. Может быть, я-такой стану я-другим?
Победа или смерть, страдание или радость, падение в черную бездну на муки или чистый свет? Вот вопрошания души миру.
Для достойного мир открывается в неожиданном проявлении – он зацветает!
Прошлое, настоящее и будущее представляются соединенными и образуют цветок, росток бытия. Это и есть Знамение! Раскрытием мира как цветка – в знамении – преодолевается драма времени. Все запредельное – былое и будущее – оказывается предъявленным внутри точки роста – в настоящем. Знамение – это явление предвечного Единства Мира.
И чудо философской дороги состоит в том, что именно здесь – бытие тропы, воздуха, воды, камней, живых существ – суть знамения путнику.
И в подлунном мире, где идет вечная война с врагами и смерть врага – высшая радость, а его страдание – сладчайшее удовольствие, вдруг проливаются мир и покой, свет, жизнь и любовь – от цветения звездного неба над кремнистым путем в горах.
2. МЕСТО
Мы вступаем на философскую дорогу, как в начале жизни, когда Бог неизвестен. И нет стремления и нужды Его искать, ибо детский дух и есть Он сам.
Мы оказываемся на просторе. Много неба, и впереди желтая дорога.
Если обернуться назад, то откроются дальние дали, вереница холмов, на них города, за ними море. Но мы движемся вперед, в горы, и эти дали увидим не мельком лишь на обратном пути.
Слева обрыв, бездна и воздушный океан.
Справа круча с крепкими кустами.
Пропасть слева и гора справа – начало философской дороги и ее символ. Воздушный океан и прозрачное пространство, чистая бездна со стороны сердца. Опора на горную кручу справа. Опора и сила под правой рукой, а бездна – слева – колотье сердца – его трепет, волнение и страх.
Слева, далеко внизу на дне долины, бежит ручей, и рядом проложена железная дорога. По крутому склону туда скатываются толпы крепких курчавых растений. Местные дубы, похожие на кусты, узнаваемы среди них своей мощью, крутым изломом ветвей. Море крепких кустов, зацепившихся над бездной долины, падающих, но застывших в падении.
Вечное сопротивление силе тяготения. В этом постоянном существовании над бездной – вызов и победа над тяжестью, укрепление неподвижности и замирание сердца.
Узнаю это преодоление тяжести как преодоление движения к смерти, в ничто, и это, стало быть, победа над временем. Ведь мы знаем, что тяжесть, пространство и время есть целое.
Преодоление тяготения – это полет. Свободный полет – наша вечная мечта. А здесь солнечный воздух поднимается вверх и поднимает с собой больших птиц. Дух воспаряет, с замиранием сердца следим полет орла и игру солнца с воздухом. Опустив взгляд, встречаешь световой удар в земную твердь – в нашу дорогу и скалистые кручи. Белые камни с восторгом, победно отражают этот поток и сияют навстречу солнцу.
Голубое небо, одинокое дерево над обрывом. Его изгиб и ветвление – душа и судьба растения, его драма освоения мира. Наша подруга-художница изобразила это дерево, согнутое над пропастью, в которую она опрокинула небо. На картине мы видим, как существо-дерево укрепилось над синим океаном и заглядывает сверху вниз на веселящихся в нем духов.
Наверху, над кручей, хор деревьев – гармонические ряды, будто итальянские пинии. Вопрошание о лесе, роще, аллее и строе деревьев. Одинокое дерево притягательно для ума философа, но хор деревьев – путь к хору голосов многих «Я». Этот шум леса, рощи первая и изначальная музыка, человеческая музыка – история народного духа. В идее леса – мощь и драма коллективного сознания. В идее рощи – гармония.
3. ВЕЩЕСТВО ПЕЙЗАЖА
Изначально пейзаж философской дороги состоит из света в прозрачной, легкой воздушной стихии. Воздух вьется ввысь и слева над пропастью. По каменному берегу воздушного океана идет тропа. И скалы, и малые камешки на дороге сияют, отражая потоки света.
Свет воздуха свободен, крылат и радостен. Отраженный камнем, свет несет тайну о преобразованном мире, до времени заключенном в сжатой плотности когда-то свободных частиц.
Лишь несколько деревьев укоренились на обрыве. Одинокие, они возвышаются на фоне неба и ненадолго привлекают взгляд путника. Эти иерусалимские сосны в большинстве своем пришельцы в Иудейских горах. Как правило, они живут недолго и жертвуют собой, разрыхляя каменистую почву для преемников. Тысячи этих сосен были высажены на обезлесевших горах по воле англичан, и сейчас Израиль продолжает посадки. Отдельно стоящие деревья, попавшие в благоприятные условия, тогда разрастаются вширь, у них мощные стволы и непропорционально толстые ветви. Нарушение соразмерности материнского ствола и отпрысков тяжело дается дереву (по природе, наверное, не предназначенному для отдельного существования), и зимние ветры и снег часто ломают эти жизни. А в легких саженых лесах рядами стоят хрупкие стройные сосенки, недолговечные и не помышляющие об опасной свободе.
Свободные деревья – любовь философа. Это они осваивают и изменяют пространство. Каждое свободное дерево передает миру свою живую душу – идею, сравнимую с музыкальным произведением. Драматизм и напряжение растительных форм столь сильно, что заметно и самым равнодушным людям. Но все же главное, что открывает философ: растение ощущает окружающее его пространство, играет и борется с ним, наполняя его жизненным содержанием. Великие деревья, малые цветы и травы – свидетельство невидимого Божьего присутствия. Сначала можно увидеть их движения – пронзающий пространство танец форм, а потом – услышать их хор, славящий Всевышнего.
Существо камня – тайна: в него нельзя войти, как в воду, в землю, без разрушения его целостности. Камень по сути своей замкнут, целен. Внутри камня нет места иному существованию, как в воде, воздухе или земле. Камень «охраняет» пространство, занимая его. Стены и фундаменты из камня – манифестация противостояния «иному» существу, охранение. Благодаря свойствам камня, его стойкости и замкнутости, мы научаемся мыслить о различии вещей, их порядке и форме.
Вода – прозрачная, проницаемая и замыкающаяся в себе, подвижная, исчезающая в воздухе и возвращающаяся с дождем и туманом, питающая – вот истинное чудо в нашем мире и ключ жизни. Туманы – излюбленное обиталище духов, желающих общения с нами…
Растения, камни, воздух, вода, птицы, звери и люди – герои повести о мысли и любви к ней.
Дерево – символ иерархии. Правильная иерархия – истончение от материнского ствола к ветвям и веточкам. Драма иерусалимской сосны – нарушение гармонии роста, толщи ветвей и материнского ствола. В каждом растении – опыт метаморфозы, превращения семени в живое существо. Ведь семя еще не живое существо, а замысел о жизни. На горной тропе нет мощных, величественных деревьев. Скромные, ветхие, даже горбатые существа над обрывом приносят себя в жертву буйному ветру и жестокому камню.
Итак, интенсивное переживание идеи дерева, видение души как дерева с корнями в теле-земле и кроной в свете и воздухе. Это ярко сказано Ричардом Фейнманом в слове об огне и дереве: дерево строится из воды и света. Так дух дерева становится близок нам.
Мой друг говорит о Священной роще и так переживает свою идею многобожия, отвергая монотеизм. Он борется за свою свободу, а монотеизм для него не свобода, а, наверное, отсутствие пространства. Существование многих богов – залог существования места для вещей – пространства, воздуха. Такое язычество есть клаустрофобия своего рода… Духовный опыт о Едином – восторг Авраама и Парменида – до времени им не ведом.
Слева над обрывом, на обочине тропы, лужайки. Весной они пестрят маленькими цветами, дубровничками, дикими ирисами, мелкими разноцветными звездочками. Эта россыпь скромнейших луговых даров символизирует крупинки золота на ризе жизни, проблески света в сумрачных буднях. Так прекрасное звездное небо подобно луговому ковру, где звезды – ростки света.
4. В КОНЦЕ ПУТИ
У нас по дороге многие чудеса: растения, и камни, и весь пейзаж – наполнены смыслами. Но главный вопрос идущего по тропе – о жизни, однако ответ не найден. Куда движется это «Я»; почему, чем ближе переход в смерть тела, тем яснее вопрос: «Что будет с живою душой?» Это и есть истинная цель философского пути. Все красоты мира ничего не стоят без надежды встретить ответ на это вопрошание. Если на философском пути есть выбор – распутья, их надо распознать.
На этом пути в Иудейских горах нет горных вершин, покрытых снегом, нет потоков и водопадов. Вместо снежных вершин – белый Иерусалим. Нет альпийских лугов, ручьев и пастушеской свирели, нет колокольного звона. Здесь нет ласковой, влажной, журчащей жизни. Сухо и пусто. Сцена. Место ожидания.
Есть ли приметы времени на философской дороге? Изначально пространство свободно, не заполнено, не тронуто человеком. Но в конце, перед разворотом дороги, знак времени является – внизу, среди остатков оливковой рощи, возникает купол мавзолея ХI века – могилы последнего великого визиря Фатимидов, сирийского армянина – мусульманина шейха Бадр ал-Джамали.
Апогей – вершина пути и точка возврата. Именно здесь открывается горний вид Иерусалима, а дорога уходит вправо вниз и в тень, поднимаясь затем к шоссе.
Что такое точка возврата на философском пути? В этой точке перевал, вверху ви́дение Иерусалима, яркий свет. При продолжении пути явное уменьшение света, уход вниз и в тень. Более того – какое-то предощущение мрака и, возможно, тупика (как это бывает во сне). Душа противится продвигаться дальше, путник оборачивается и видит позади море света и дальние дали. Точка возврата оказывается пределом, на перевале переламывается свет, и продолжение пути вызывает в душе образ мрака и безысходного конца. И вот здесь, на перевале, на дне долины в поле зрения появляется могила шейха! Сверху яйцо купола хорошо различимо среди растений, и крутая тропа спускается с шоссе к заброшенному мавзолею.
5. МОГИЛА И ГРАД НЕБЕСНЫЙ
Итак, в конце пути мы встречаем символ смерти – могилу шейха и «послесмертия» – белый город Иерусалим. Эта загадочность пространства, открывающаяся в символах, отмечена Аристотелем и глубоко пережита Хайдеггером: бытие – родственник пространства – соединение «тут-там-здесь» (хайдеггеровское dasein).
Бесконечного, вечного пути вперед в этом мире нет. Время и дорога непременно приводят к некому пределу. Это, может быть, не конец пути, но точка возврата, отражение от стены – границы мира. Достигшего предела человека ждет испытание, сопряженное с ударом и страданием, а иногда этот предел приходит, как волна слёз…
Так точка прекращения движения сопряжена с ударом, в результате которого возможно озарение. В природе границы мира, стены, есть особый смысл – символическое наполнение. Иными словами, столкнувшись с неодолимой преградой, подойдя к пределу, мы получаем в подарок образ единства: соединение былого, пройденного и запредельного будущего. Это и есть сущность точки возврата – символизация конца пути как смерти и преодоление конца как послесмертие, выявление сущности прожитой жизни.
В текущей жизни сущность потока скрыта рябью на его поверхности, и мы видим лишь защитные узоры. Образ человека скрывается в окружающей повседневности, а иногда проявляется маской хищной твари или, наоборот, раба. Внешнее, будь то тусклое или яркое, противостоит внутреннему, которое по определению должно быть до времени скрыто. Это «внутреннее» проявляется лишь в моменты вторжения или захвата в душу частиц окружающего мира, в которых кроется другая тварь. Так в основе действия живой твари лежит, как правило, сокрытие внутреннего движения, демонстрация внешней, обманной формы.
Но при «ударе» в конце прямого пути пространство и время сливаются воедино, и душевная раздвоенность сменяется целостностью. Раздвоенность души исчезает и является смущенная радость или ужас. Возможно, это и есть предсмертное состояние ясности о себе. На моей философской дороге при приближении к ее пределу возникают два символических явления: внизу – купол могилы шейха, вверху, на дальних вершинах, – белый город Иерусалим.
Если смотреть издалека, с шоссе, то мавзолей шейха напоминает небольшую астрономическую обсерваторию. А с философской дороги – это яйцо, положенное в уютное зеленое гнездо долины. Что содержится в этом яйце? Пустота. Нет и следов могилы шейха, под куполом – пустое пространство. Экскурсанты, спустившиеся с шоссе, поднимаются на вершину купола, и яйцо стойко выдерживает очередную группу возбужденных людей, ободряемую развязным гидом. Постоянные обитатели этого места, змеи и шакалы, спешат скрыться, но вскоре люди удаляются, и сюда возвращается тишина и запустение. Возможно, пустое могильное сооружение символизирует отсутствие героя в этом мире. Мир пуст? Но вот опять долина оживляется птицами и змеями, увенчивается окрестными дикими цветами, а к вечеру пронзительно, с чувством поют свою песнь шакалы. Но смерть безмолвно присутствует здесь, хотя и без героя.
6. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Теперь повернемся спиной к концу нашего пути и увидим сияющие дали. Там разливается яркий закатный свет, там вдали на холмах белые селения и за ними море.
Бывалое горе
Уснуло в груди,
Свобода и море
Горят впереди.
А. Фет
Поворот. Возвращение по философской дороге назад. Теперь воздушный океан справа. Взгляду открываются просторы – к морю… Слева – твердь кручи. Сердце укреплено, льнет к опоре, а в правой руке – свет и воздух.
Стихия воды – море – образует в Иудейских горах самую дальнюю перспективу, и только на возвратном пути. Тонкая нить ручья на дне долины, заметная углубленному взгляду при подъеме вверх, лишь подчеркивает сухость этого пейзажа. Тогда море было еще скрыто за спиной путника.
Обратная дорога идет под уклон – навстречу светлым далям, и воздух-океан уже справа. Светло-зеленые и оранжевые тона заката. Песня шакалов поднимается снизу из долины и подхватывается стаей за стаей – навстречу сиянию неба над невидимым, но близким морем.Они-то и поют перед закатом солнца. «Из глубины взываю к Тебе…» – тянут они стройным хором свой шакалий псалом из глубины долины, и другие хоры подхватывают песню. Эта песня – взывание к звериному Богу-Отцу – их вечерняя молитва. Это призыв: «Я слышу себя!» Стало быть, я есть! Слышишь ли Ты меня? Слышите ли вы меня – братья и сестры, весь мир?»
Песни зверей и птиц – заявление живой души о собственном существовании, декламация сознания Божьей твари. Песня – осознание своего бытия в полном мире и на своем месте.Это обращение к себе – радость бытия!
Я пою – и слышу себя. Стало быть, я есть! (Ведь звук песни достигает прежде всего собственных ушей!)
– Слышишь ли Ты меня? И это не только «приходи» или «убегай».
Это молитва Богу и Миру – о жизни души живой. Пою себя, свое Бытие!
Радость и печаль, страсть и напряжение души, желание жить, любить мы слышим в этих песнях.
Звери и птицы славят Мир и Творца с любовью и прилежанием. Эти живые души – все Иовы! Здесь нет места сомнениям – прилежание несомненно. Каждое утро воробьи славят новый день, новый рассвет… Хотя многие из них, может быть, уже отданы в этот день на съедение.
На восходящем потоке в воздушном океане поднимается большая птица.
Возвращение – это испытание пройденного в пути. И если открытие еще раз является тебе, оно живо, то чувство радости ожидает путника на обратном пути.
Когда достигнут предел, есть возможность не-возвращения, продолжения пути в иной мир. Как будто темный, узкий и каменистый путь в другой мир – к «верхней дороге». В сказке в критической точке пути установлен камень, обозначающий распутье: налево пойдешь… направо… прямо… Но на философской дороге распутья нет и не может быть. Только возвращение или переход в иной мир, обозначенный как узкий подъем наверх. Этот переход столь узок, темен и труден, что вынуждает путника забыть, оставить позади весь духовный опыт, полученный при восхождении, на начальном пути.
А при возвращении он собирает плоды посаженного им вдоль дороги сада. Сладкие плоды или терпкие, но это новое удивление полнотой мира и своим участием в нем. Так, возвращение есть укоренение, «земледелие» и забота, прислушивание к токам жизни в мысли, встреча с собой… И это есть возвращение к истоку своего движения, обогащение егодарами путешествия, дарами сада, поля и леса. Как ни странно, возвращение по философской дороге в основном спуск, а не восхождение, и, спускаясь, мы идем навстречу заходящему солнцу.
Движение на закатный свет – судьба европейского духа – «страна вечерняя» (abendland).
7. ВЕЧЕРНИЙ СВЕТ
Свет заката и море появляются при возвращении.При восхождении вода в пейзаже отсутствовала. Лишь с левой руки, в бездне долины, была заметна тонкая струйка ручья, сопряженная с нитью железной дороги. Безводный пейзаж Иудейских гор высушивает дух и приготовляет его к воспламенению… Так, если греческий мир – мир моря, то еврейский мир – мир пустыни.
У греков – вода, море, синее и зеленое. У евреев – пустыня, песок и камни, желтое и черное. Вода глубоко в колодцах. Только на севере, в Галилее, открывается «сладкое море» – Кинерет. «Влажность» греческого духа противопоставлена «сухости и огню» иудаизма. На философской дороге в Иудейских горах воды нет, только далеко внизу тонкий ручей. А в Гейдельберге «философскую тропу» обступает влажный лес, внизу – полноводная река Неккер, а рядом, на горе, – капище кельтов. В Иудейских горах – сухая пустота, и в пределе пути – наверху Иерусалим, внизу мавзолей шейха.
Соединение голубого и золотого в сияющем небе называют небесной лазурью. Лазурь – не цвет, но свет, прообраз высшего, духовного света, доступного всем нам. Созерцание лазури очищает душу, выплавляет из нее боль и хворь. Этот свет лечит. В лазури – благодатное излучение вечности, бессмертного неба.
* * *
Что странник, родившийся на берегу водной стихии, с рождения опьяненный холодным влажным ветром, обретет в пустынных горах?
Он несет в душе шум широколиственного леса, плавное течение реки, тишину озер, шелест дождя… А здесь его взгляд обретает сухие холмы, над которыми вьются горячие воздушные потоки, каменную тропу, блестящую под бледно-голубым небом.
В особенности пейзажа суть духовного соединения путника с миром – в данный момент, в этом месте к нему нисходит судьба… если он открыт ее пониманию. Так мы волшебным образом переносимся из мира Иудейских гор, увенчанных Иерусалимом, в путь к морю в стране заката.
Волнение одинокой души успокаивается, и она наполняется радостью, когда летит с потоками воздуха, гнездится в скале или открывает свою музыку в древесных формах. Счастье соединения с миром, переход в истинное бытие, в объятия вечности высвечивает радость бессмертия.