Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 44, 2012
Елена Аксельрод
РАЗВЕ Я НАСМОТРЕЛАСЬ?
ГЛЯДЯ
ИЗ ИЕРУСАЛИМА
Памяти Юрия Дружникова
В
предвечерней рыночной давке
обхожу
груды яблок и слив.
Лиловеют,
краснеют прилавки,
где
ж любимый твой «белый налив»?
А в
Москве говорливый рынок
побледней,
да вот речь ясней,
вразумительней
звяканье крынок,
хоть
морковка и почерней.
Там,
напротив, твоя квартира,
толку
нет, что подать рукой –
ни
тебя, ни этого мира,
как
ты рвался уйти в другой!
Вот
и вырвался, и рванулся
в
Калифорнию через Техас,
и
ни разу не обернулся –
всё
писал, пока взгляд не погас.
Десять
лет метался, надеясь,
что
начнётся иной отсчёт.
Может,
имя твоё вспомнит Дэвис
и
Москва о тебе вздохнёт.
ТЕЛЬ-АВИВ
– ЛОНДОН
Покуда замкнуты в одном астральном
теле,
покуда плещемся в слоящейся купели –
мы неделимы, мы птенцы одной
планеты –
о мисс, о плиз, газеты
и буклеты.
Но их земля уже под нашими ногами,
уже британскими нас кормят
пирогами.
Двенадцать дней –
вперёд оплачены бисквиты,
и нужды нет! Мы и без них по горло
сыты.
Чужая жизнь, чужая роль, чужая
пьеса,
на сцене топчемся, не смысля ни
бельмеса,
земная пропасть глубже пропасти
воздушной…
Юнцы смеются белозубо, простодушно.
* * *
Разве
я насмотрелась?
Кто
сокрушается: старость.
Кто
утешается: зрелость.
Чашку
в руках удержать не сумела,
лужица
кофе на скатерти белой.
Ладно,
не надо, не хлопочи,
видишь,
пальма оделась в лучи,
куст
бугенвильный краснеет сквозь тую,
(налей
себе чашку другую),
фикус
щурится в голубизне,
что
же ты ходишь, будто во сне,
будто
бы мы с тобой постарели.
Нет
же, просто не досмотрели.
* * *
Кабак,
барак или острог
над
речкой пасмурно-зелёной,
над
перепалкою дорог,
в
мой сон короткий занесённой,
ни
смысла разобрать, ни слов,
но
вижу сторожа и будку –
она
закрыта на засов,
а
сторож весел не на шутку.
Гараж,
шалаш или шатёр
мне
примерещились – не знаю.
Проснулась.
Между спящих гор
дитя
чужое пеленаю.
ВДОГОНКУ
И
ещё один день отжила, отбыла,
дожидаясь
полночных снотворных,
правда,
день был какой –
ясноликий,
морской,
в
гребешках и серёжках узорных.
Вместе
с вами вдоль моря я шла босиком,
приминая
остывший песок.
Позади
бело-красные стулья вверх дном,
каменистых
холмов поясок.
Я
смотрела на вас из окна своего
сквозь
ограду темневшего сада,
да,
я видела вас, и уже ничего,
ничего,
мне казалось, не надо.
Но
душистый свекольник бурлил на огне,
клокотал,
точно пена морская,
волны
веток носились по тесной стене,
в
ночь бессонную не отпуская.
ДВА
СТИХОТВОРЕНИЯ
Ф.
1
Стала
ворчливой, строптивой,
да
некому укрощать.
Хмурые
воды залива
тебя
научили прощать.
Тебе
подарил смиренье
эстонский
старый рыбак,
его
– до поры – терпенье,
его
замедленный
шаг.
Из
нашего камнепада
нырнуть
бы в ту тишину,
где
и прощать не надо,
где
я тебя не упрекну.
2
А
ты растерян и неловок,
читаешь,
путаясь меж строк.
Невнятно
утешенья слово,
когда
прозрачен потолок
и
небо беспощадно близко,
в
него вливается окно,
на
строчке ни луча, ни блика,
как
будто всё завершено.
ИЗ
ДЕТСТВА
Бело-розовая
жимолость,
дождиком
умытый вьюн,
под
вьюном – скажи на милость –
незасыпанный
гальюн.
Дача
с клетчатой терраскою.
Чахлый,
узкогорлый пруд
выкрашен
ленивой краскою.
Листья
бурые плывут.
Плавают
меж листьев дачники –
что
за отдых без воды?
Прочь,
учебники, задачники,
горы
зимней ерунды.
Выплыли
откуда жимолость,
тот
колодец, та сосна
и
хозяин тот прижимистый –
деревянная
цена?
Что
же было там хорошего –
верно,
память коротка.
Промелькнувшей
жизни крошево
тонет
в мареве песка.
ПОСЛЕ
ПОЖАРА
Она
теряла лицо.
Может
быть, это возраст –
штрихов
и бороздок хворост?
Колонковые
кисти дарёные
сохнут
приговорённые,
выцветают,
плывут акварели,
потускнели
глаза, присмирели,
выйти
в утренний свет, как напиться,
стайка
домиков под черепицей
Оглянулась
– дым клочковатый
поднимался
над крышей покатой,
над
её пристанищем стелется.
Вот
и она – погорелица.
Пусть
горит мастерская – не жалко –
холстов
ненатянутых свалка.
Всё,
что было когда-то лицом,
истлело
– и дело с концом…
Железной
кровати скелет,
приткнуться,
накинуть плед,
уставиться
молча на стены
цвета
жжёной сиены.
Наваждение,
призрак, бред –
стоит,
как живой, мольберт,
на
нём этюд уцелевший.
Откуда
на фоне плеши?
Закрасить,
вон тюбики горкой.
А
после заняться уборкой.
ВМЕСТО
РЕЦЕНЗИИ
О
любви – только с буквы строчной,
о
любви – о воде проточной
из
ручья, что как в пропасть канул.
Зачем
про неё с экрана
крашеными,
прописными?..
Смотрим
зачем?.. Бог с ними!
* * *
И
снова вздох чужой покажется своим,
чужая
жизнь своей оборотится.
Лишь
тем и держимся, на том стоим,
и
за соломинку так славно ухватиться.
Затянутся
силки, едва пристрастный взгляд
тебя
в толпе отыщет ненароком.
И
вновь – глаза в глаза, и не свернёшь назад
к
тем мудрым, к тем бессмысленным урокам.
Ирония
судьбы – лишь ею мы живём.
Так
будем же смешны, так будем старомодны,
кивок,
намёк, пустяк доверьем назовём,
и в
новых путах мы опять свободны.
В
легчайшей из бесед судьба мелькнёт,
и
вновь благословим внезапное соседство.
Лишь
слуху доверять и петь, не зная нот,
забыв,
что грамоте учёны с малолетства.
ОЖИДАНИЕ
Рифма повисла на карандаше.
Тихо, мой милый, у нас в шалаше.
Нынче безвыходный день выходной.
Сам задыхается зной обложной.
Только бы вечером, ближе к семи,
голос родной услыхать за дверьми.