К восьмидесятилетию Ицхокаса Мераса
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 43, 2012
София Шегель
НА ПИКЕ ЗРЕЛОСТИ *
В обычный день рождения принято желать здоровья, творческих успехов и
счастья в личной жизни. Иное дело – юбилей. Сам собой рождается пафос,
фанфары то и дело сбиваются с тональности, и потом становится неловко. А еще,
как бы ни стараться написать о юбиляре, если это действительно близкий человек,
все равно получается – о себе. И все же – о юбиляре, об Ицхокасе
Мерасе, писателе, которого знают и ценят все, кто читает по-литовски, по-русски
и еще на двадцати языках.
Литва, Вильнюс,
февраль шестьдесят какого-то года прошлого столетия.
Пятый час
утра, темно, как в чернильнице, время самых сладких снов. А у нас на кухне –
что это? – свет
горит. Оп-ля, да это мой папа, приткнувшись между столом и холодильником,
выставив из-под пледа тощие коленки, так ушел в книжку, что не слышит моих
шагов. Речь сегодня не о нем, но несколько слов необходимы – для ясности.
Доктор Авраам Быстрицкий по характеру большой молчальник, всеми своими
проявлениями устремленный в профессию. В быту привык изъясняться телеграфным
стилем. Ничуть не сомневаюсь, что если предложить ему выбрать между новейшим
фармакологическим справочником и, например, Декамероном, он выберет справочник,
будет его увлеченно изучать и даже бегло не взглянет на отвергнутый шедевр. А
сейчас у него в руках наверняка не пособие по борьбе с пищевыми отравлениями,
но оторвать его от книжки сложно.
– Не мешай, мне несколько
страниц осталось, до работы успею…
В постель
возвращаться уже нет смысла, любопытство не даст уснуть. Потому терпеливо жду,
и вскоре отец поднимается с жесткой табуретки и произносит немыслимо для него
длинный монолог:
– Вот где настоящая
литература. Настоящий писатель. Я как будто прожил все это. Важно помнить. И
никому не дать забыть…
Я завладеваю
томиком удобного формата, на обложке значится «Ицхокас Мерас. Три романа». Надо
же хоть одним глазом глянуть, что так зацепило моего мало расположенного к
жанру романа, а тем более сразу трех романов отца.
Любопытство
сгубило не только кошку. Я в тот день так и не попала на работу – оторваться не
смогла.
Так вошло в
мою жизнь это замечательное литературное явление по имени Ицхокас Мерас.
Правда, для начала – в переводе. А после, уже в издательстве «Минтис» («Мысль»),
где 13 лет – роковое число! – мне довелось сеять разумное, доброе,
вечное и еще всякое, мои коллеги, для которых литовский родной язык, а не
выученный, как у меня, восхищались языковой тканью произведений Мераса, его сочным
речевым богатством и самобытностью. Через несколько лет, уже будучи
израильтянином, он побывал в Вильнюсе, были встречи с интеллигенцией, с
читателями и коллегами-писателями, и потом так долго говорили между собой опять
о том же – о прекрасной литературе, о богатстве речи, о психологической
глубине, о библейской притчевости. То есть об известном писателе, корифее
литовской литературы.
(Справедливости
ради приходится признать, что меньше всего моих литовских коллег взволновала
тематика Мераса, а ведь ни к чему подобному до него на нашей литературной ниве
никто даже не прикасался. Ну что ж, ощутить совершенство родной речи –
тоже не так мало. Правда, знаю, что спустя годы в университете был введен
спецкурс «Эротика в творчестве И. Мераса». Не думаю, что эта грань его
творчества сильнее, чем остальные, но сделаем допущение на национальный менталитет.)
И в моем
представлении сложился образ живого классика – такого, например, уровня,
как Хемингуэй, Айтматов или Ремарк, которого упоительно читать, но сам-то он
там, на своем Олимпе, для земных людей недоступен, и при случайном
соприкосновении как бы шею не вывихнуть, глядя снизу так круто вверх…
Потом
Вильнюс стал воспоминанием, а реальностью – Израиль, и эта суматошная
олимовская реальность, это неустойчивое равновесие заставляло постоянно искать
подтверждение правоты выбора, доказывать эту правоту себе и другим. И хотя бы
ради этого не выпадать из привычного потока повседневности. В это время
приехала погостить замечательная вильнюсская художница светлой памяти Изабелла
Биндлер. Мы много лет были очень дружны с нею, но никогда не говорили о Мерасе,
и до сих пор я не знаю, в каком они родстве, но это родство есть факт, потому,
когда мы попали вместе на чью-то выставку, естественным образом знакомство
состоялось. И было оно вполне органичным, и шея не вывихнулась. Передо мной был
плотный, невысокий, крепко стоящий на ногах человек, с немного недоверчивым
прищуром глаз и четко выраженным настроением ожидания на лице. А рядом –
нежная и хрупкая, воплощение женственности Фрида – жена. Просто обычные
люди, как мы с вами. Правда, долго еще не удавалось справиться с собственным
телячьим восторгом. Помогла сестра писателя Янина –
Иона, в быту Ионина, а уж совсем в семейном быту –
Нинкеле. Нет, я себе, конечно, такого не позволяю, но знаю, что младший брат
Ицхокас, Изя, так ее и зовет. На любом из бытующих в семье языков. А они
переходят с литовского на идиш, с идиша на иврит, при необходимости на русский
или английский плавно и свободно, сами того порой не замечая. Есть в этом некая
свобода души – не только языковая, психологическая, я бы даже сказала –
мировоззренческая. Если человек себя позиционирует как гражданин мира, выбор
языка общения диктуют обстоятельства. Иное дело – творчество, это таинство
интимное, прямой мост между чувством и Богом, тут выбора нет, потому –
только литовский, только язык двух матерей писателя – той, что родила, и
той, что сохранила в живых. Не думаю, что это осознанная формула, но это реальность.
И когда я с
трепетом в душе подступилась к первому своему переводу прозы Мераса, то очень
долго искала камертон, созвучие, ощущение ткани текста – реальное, чуть ли не
тактильное… А потом был замечательный мастер-класс – согласование перевода
с автором, то, что называется авторизацией. И я увидела, узнала, как
уважительно, как трепетно относится Мерас к своему творчеству. Не только слово,
не только фраза. Строка, абзац, отбивка, даже просто факультативная запятая –
ничего нет случайного, все выверено, все наполнено смыслом. И все должно быть
сохранено с тем же смыслом, в той же тональности, так же скупо и емко, как он
написал. При этом Мерас ни прямо, ни намеком сверху вниз не сказал ни слова, мы
работали как равные, как коллеги.
Зато когда
этот первый мною переведенный рассказ («Оазис») был опубликован, и сам автор, и
его милая, доброжелательная, брызжущая дружелюбием жена Фрида, и сестра –
все поздравляли меня с успехом так, будто это я написала такой душевный
рассказ, и повторяли и повторяли мне все достоинства перевода, как будто
оригинал вообще ни при чем. Такая семья.
С тех пор
утекло много времени, и я не могу отказать себе в скромной гордости: многие
произведения Ицхокаса Мераса читающие по-русски узнали в моем переводе, и можно
только посочувствовать тем, кому недоступен оригинал, но мы ведь остаемся в
рамках русского литературного поля…
Сегодня,
когда мы лично знакомы с Мерасом и его близкими уже больше двух десятков лет,
когда не только стало обычным поздравлять с праздниками, как принято у
приятелей, или интересоваться здоровьем и внимательно отслеживать творческие
моменты, как делают коллеги, но и просто сложилась привычка время от времени
перезваниваться на предмет «ма нишма?» без всякого видимого повода,
можно говорить об отрадном чувстве полноты жизни, мерой которой, как было
принято у нас смолоду, остается дружба.
* Творческое объединение «Иерусалимская
антология» и редакция «Иерусалимского журнала» поздравляют любимого писателя со
славным юбилеем!
Многая лета, дорогой Ицхокас!!! Многая книги!!!