Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 43, 2012
Анатолий Добрович
ГОВОРИ СПАСИБО
* * *
Здесь, на острове Явь,
орденов не дают.
Кто слабей, на того
надевают хомут.
Здесь о том разговор,
образован ли вор,
получает ли киллер
медали за слалом,
поставщик наркоты –
записался ли в хор,
управляемый регентом-бисексуалом.
Уйму лет я живу. Хоть
везло не во всём,
я на острове Явь – как
на озере Сон.
Я с большими умами на
общей волне.
Я напрягся: мол,
истину не провороньте…
Не иначе – по почкам не додали мне
на базаре, в вагоне, в
глухой подворотне.
ХУДОЖНИК ВОЛКОВ
Художник Волков Е. Е.
И что дают в Интернете нам?
Ну, в группе: снимался с Репиным.
Ну, ссылка в чьей-то статье.
И имени-то не вытрясти.
Евгений? Егор? Евграф?
Вот жизнь в тени знаменитостей,
и кисти небуйный нрав.
Держала слава за пасынка,
И всё-таки через век
вытаскивают из запасника
пленительный «Первый снег».
Становится даль темней.
Поляны листвой забросаны.
Лишь запах морозных дней
уже обозначен в осени.
И свежестью пронзены
сиротство лесов, распутица
и знание: что-то сбудется –
потом, через век зимы.
Вот так. Покончишь с набросками,
допишешь холст, отойдёшь:
«Хорош ли пейзаж-то, Господи?» –
И слышен ответ: «Хорош».
Спокойствием мощи подлинной
засел в моей голове
делившийся грустью с родиной
художник Волков Е. Е.
* * *
А не хватало мне в
друзьях
интеллигентного
японца:
светился б мир в моих
глазах
сквозь рисовые
волоконца.
И не хватало
таиландки,
чтоб извлекала из меня
без болтовни и без
вина
мои телесные таланты.
И не хватает мне в
стране
еврея-энциклопедиста,
чтоб пил со мною
наравне,
но не пьянел, а
заводился.
И чтоб, откинув прядь
со лба,
на спорый темп и выпев
звучный
по-русски бровь бы
выгибал
напарник по пиле
двуручной.
*
* *
Мы уходим. Провожайте. До двери в прихожей.
Что за ней – соображайте, но как можно позже.
А пока – ищите славы. Денег. Наслаждений.
Различайте: сильный – слабый. Заурядность –
гений.
Не болейте. Отдыхайте. По-над волнами порхайте.
Разлетайтесь в вебе,
словно птицы в небе.
Пойте музыку, в которой мы уже не тянем…
Нам ли быть для вас опорой, инопланетяне?
Что ни слово, что ни делай, всё выходит «анти».
Так и ждёшь оторопело: «Не учите. Дайте».
– Нате. Спите без тревоги.
Срок придёт – и вас проводят.
И услышите в финале от родного внука:
«Бабка с дедом, вы нам лгали, жизнь – другая штука».
*
* *
Виктору Кагану
Вот нам Вайоминг,
Огайо. Изреэльская долина.
Левый ряд, судьба
другая. А печаль неодолима.
Будто слов не
досказали. Не ушли, а отбежали.
С лицами, как на
вокзале. С голосом, как на пожаре.
Пусть кистям мешает
узел и программы не исправишь.
Мы себя перезагрузим и
коснёмся жёлтых клавиш.
Вдруг заплещется сюита
– трель и звон любви
прошедшей.
И схоронят прах пиита
в глинозёме русской речи.
*
* *
Живут и мрут колонии немые –
леса без просек.
Как эпидемия, анонимия
миллиарды косит.
Колышутся, колышутся кораллы
в белковом супе.
Изобретают сеймы и хуралы
подачу сути.
Бессмыслица всего невыносимей.
За стратой страта
передает и впитывает имя:
шута ли, ката.
А всем другим, чья доля неприметность,
блаженства ради –
отдельный бог, отечество и этнос
да пост в засаде.
* * *
В своем далёком
далеке,
увы, любезные
собратья,
мы мордой в русском
языке,
как пьяный нувориш – в салате.
Под марш (писал его
еврей)
вполне торжественно идём
мы,
равняясь, как на
мавзолей,
на дорогие идиомы.
И отвергая местный
вздор,
и становясь
всечеловеком,
к евреям, как вчера к
узбекам,
приковываем русский
взор.
* * *
Над речкой по имени
Ворскла,
над речкой по имени
Мцна
и без моего
стихотворства,
как звёзды, взойдут
имена…
* * *
Знал бы я, вступая в
пионеры,
что в две тысячи
каком-то там году
без семьи, без родины,
без веры
в гроб сойду.
Люди в кипах, право,
не милей
остальных… Теперь все
кошки серы.
Приближаюсь к
окончанью дней:
без семьи, без родины,
без веры.
* * *
Поток сознания, сознание потока.
Славянской вышивки рукав и перегар.
Меня во сне полузаросшею протокой
ещё выносит к живописным берегам.
Плыть в косяке с природным чувством глуби.
Не размышляя, чуять норд и вест…
Я нахожу себя аквариумным гуппи.
Вот выплеснут – и кошка съест.
* * *
Я рассчитывал в
детстве на славу.
Бог упас – не исполнил мечту:
зауряден и робок по
складу,
я пропал бы на ярком
свету.
Лишь забившись в себя,
я услышал
свой же голос как
явную весть.
Я ни к людям, ни в
люди не вышел,
и тогда мне открылось:
я есть.
Некой особи скромного
ранга
не досталось похвал и
банкнот.
Но стихам придавалась
огранка!
Повертите. И что-то
сверкнёт.
* * *
Несравненное «вскользь»:
как скольженье в
проходке по наледи –
эпизод регулярного
бодрого шага.
Вы матрос молодой, вы
студент
и куда-то там валите.
За спиною казарма,
столовка, общага.
То, что вскользь, – это, собственно, суть,
но поставят то юнгой,
то вахтенным.
Мир предстанет
макетом:
бинокли-то
перевернули.
Я любил вас, но
вскользь.
А к тельняшке в
бушлате распахнутом
подлетают уже
из пристрелянных
шмайсеров пули.
* * *
Алексею Зубову
Я России не напросился
ни в поэты, ни в
сыновья.
Корневое мое
российство –
звуковой набор
соловья.
А ещё во мне от России
–
перед тесным застенком
страх.
Ощущаю потребность в
шири,
в инородцах и говорах.
Мне случилось плавать
по Лене,
и в ночи, в грозовой
сезон,
я увидел в одно
мгновенье
девять молний со всех
сторон!
* * *
Ты уже не столь минорна, хоть способна кинуть в дрожь.
Ты близка уже как
норма, против нормы не попрёшь.
Не предвидится
событий. Отменен сигнал «На старт».
Всё, ребята. Не
грустите. (А они и не грустят.)
Снаряжаешься в могилу,
словно в баню, с узелком:
две мочалки, веник,
мыло, сетка с воблой и пивком.
Наконец, приходит
ясность: в зеркалах – не
ты: портрет.
Чья-то жизнь – такая частность, что её для
прочих нет.
Долгий век – что аспарагус: ешь и ешь, а
тот же вкус.
Всё, ребята.
Постараюсь не прибавить вам обуз.
* * *
Из шести миллиардов
существ моего вида
мне теперь достаточно
одного, кто считает меня поэтом:
себя самого.
Я бы мог написать на
себя блистательную рецензию,
но зачем? я и так её
знаю.
Я был поэтом в меру
отпущенного мне дара.
Отпустили не так уж
много, и всё-таки,
давно перейдя рубеж
подражаний,
я разглядываю свои
стихи
с любопытством:
выдумал сам!
* * *
Вот
красавица; за нею ходил
полк
влюблённых, не добившись успеха.
Ей
ли дело до того, кто любил
и
от нелюбви её съехал
то
ль из города, то ли с ума,
то
ли с жизнью покончил счёты.
Выбирала
по себе – она сама.
А
кого – не наши заботы.
Её
сердце – как смерча
глаз.
Так
она себя ограждала.
А
кого там Господь не спас,
вихрь
унёс – ей и дела мало.
Ну,
припомнит кого из их числа
(тоже,
дескать, душа живая),
сожалея
о нём – она не
зла! –
но
с минуту погрустив – забывая.
«Было
много поразительных дней», –
ты
сказал бы, если б спросила.
Ты
бледнел от восторга перед ней.
Ты
любил. Говори спасибо.