Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 43, 2012
Семён Гринберг
Есть многих
птиц заветные места
* * *
Поднявшись на бугор,
Видать не только дальние дома и кипарисы,
Но и соседний двор
В деревьях и цветах,
Где несколько оранжевых рубах
Сцепились за руки, как у Анри Матисса.
Сей живописец, истинный француз,
Посколе занялась заря эпохи,
Пошёл служить борцом за мир и за прогресс,
И вышеупомянутый эскиз
Поныне украшает банк Мизрахи.
А коли продолжать про горный вид,
То облака висели, как подушки.
– Приметы осени, – заметил мой кузен.
Так, собственно, любой заговорит
При взгляде на сосновые верхушки
И за холмами тающий Ярден.
* * *
Под сенью банка и на пятачке травы
Покоился, разглядывая снизу
Строения, цветочные карнизы,
Летучих птиц, которые, увы,
Едва возникнув, тотчас исчезали,
Пустыми оставляя небеса.
Так минул час, а может, два часа,
Когда охранник, выкован из стали,
Издалека похожий на коня,
Приблизился, шагнул через меня,
Нырнул под буквы «ИЦИК И ВИОЛА»
И вынырнул с бутылью кока-кола.
* * *
Цветущих
веток белая весна,
На босу ногу
платье до колена,
«Субару»
неудобна и тесна,
И разговоры
– важный и простой,
Такси с
зелёной надписью «Ромема»
Уходит на
постой.
И буквы на
домах и воротах усадеб,
Где «КУФ»
напоминает «РЦЫ»,
Про всех про
нас, кто носит образцы
Одежд для
похорон и свадеб.
* * *
Позабыто,
заброшено в разных местах,
Не узнать,
не припомнить к могилкам пути,
Муэдзин и
петух окликают впотьмах
По-восточному,
как ни крути.
То ли байки
слагают и тот, и другой,
То ли радио
ночью включилось тогда,
Но случись у
меня выключатель какой,
Я бы вырубил
их навсегда.
И простился
бы с теми, в плащах КэНэРэ,
Что искали
покоя на заднем дворе,
И нашли, и
стояли в китайских плащах,
Поместивши,
что было, на двух кирпичах.
* * *
Дождь
пробежал и сгинул сам собой,
Метнулся кот,
задравши хвост трубой,
И, как
всегда, водицы маловато.
Такой,
сказать, засушливый денёк,
И за окошком
трепетный флажок
Голубоватый.
А вот, когда
гуртом или гурьбой,
Живал Иосиф,
рыжий и рябой,
Его любили
целые полмира.
От Сержа
Кирова, поди-ка, с давних пор
Покуривал «Герцоговину
Флор»,
А убиенный –
папиросы «Ира».
Что
говорить, лет пятьдесят назад
Клиент
табачной фабрики «Дукат»
К десятку
сигарет из рыжей пачки,
Слегка
помедлив, присовокупил
Флакон так
называемых чернил,
Добавив два
червонца из заначки.
* * *
Есть многих
птиц заветные места,
Куда они
летят, Россию покидая,
Всё
гуси-лебеди от края и до края,
Я стал
считать и досчитал до ста.
Про это же
рассказывал сосед,
Который был
земляк и мой, и этих уток,
Мы жили, где
Почтамт и Чистые пруды,
И было нам
тогда ещё совсем немного лет.
Хлебнувши
газированной воды,
Я пил её в
любое время суток.
* * *
«Цветы,
деревья, белые дома,
Одетые
иерусалимским камнем, –
Вот,
собственно, и всё, что я запомнил.
А наверху то
солнце, то луна».
Так объяснял
знакомый человек,
Обряженный в
зелёную рубашку.
Он говорил,
и двигался кадык,
Глаза
моргали, уши на макушке,
И кружка
полная была с моей впритык.
А осень
поменяла свой убор,
И
получилось, что на самом деле
Год миновал,
и птицы прилетели,
И ветер по
ночам расстреливал в упор
И разгонял
останки бугенвилий
По нашей
Элияу Меридор.
* * *
Крутые
луковки, ночные фонари,
Останови-ка
возле перехода,
И плащ, и
зонтик – всё-таки погода,
Неровен час
– промокнешь изнутри.
На стороне,
где дождик побежал,
Уже закапало
с ресницы на ресницу,
И манекен
напоминал жар-птицу,
Похожую на
глянцевый журнал.
И вся
витрина этого орла
Светилась, будто
музыка какая.
Повсюду темь
и тишина глухая,
А в этом
месте музыка была.
* * *
Лет двадцать
с лишним минуло уже,
Как прямо от
метро и электричек
Привычные
явились типажи.
За это
время, что ни расскажи,
Иерусалимлянок
слепили из москвичек.
Своими
оказались и мужи.
Вошедший
господин, не без дурных привычек,
Значительную
мину сохраня,
Бока охлопал
в поисках огня,
Нашёл-таки,
извлёк коробку спичек,
И закурил, и
сел возле меня.
Он не
расспрашивал, и я не отвечал,
Мы были в
тишине и созерцанье,
Вне всякой
похвалы и порицанья
И как бы
соблюдая ритуал.
* * *
Сам интерьер
слегка в восточном стиле –
Изогнутый
клинок, как месяц на стене,
Скатёрка, на
которой ели-пили,
Два стаканá,
бутылка каберне,
Экран
компьютера, покрытый слоем пыли,
И фото
мальчика в очках или пенсне,
Ещё нет
месяца которого убили.
И всё же
поломали тишину.
В один
момент. Совсем легко и просто –
Сказали
про Ливанскую войну,
Про Колыму,
коснулись Холокоста.
И дальше
получилось как всегда –
Прошлись по
временам и осудили нравы
Под
перезвон, катившийся с моста
Со странным
именем Сантьяго Калатравы.
* * *
«Всё это множество событий –
И кто сидел,
и кто сажал –
Внутри
компьютера ищите», –
Сказал,
взошед, профессионал.
И продолжал:
«На этом сайте –
Неважно,
профиль или фас,
А был ли
мальчик? – вот вопрос!
И глаз с
экрана не спускайте».
Тогда в
программе «Поздний час»
Была
Кристина Орбакайте.
Её
изысканный альбом
Крутили без
конца и края,
Да и оливы
за окном
Кружились,
не переставая.
* * *
День
миновал, и всё переменилось,
Враз ожили
цветные письмена.
На свет и
темь откликнулась луна
И снизошла,
как Божецкая милость.
Промеж
людей, машин, дерев и прочих пятен,
Читаемые
сзаду наперёд,
Сквозят
останки слов [1]הכי טובות,
Смысл коих
остаётся непонятен.
* * *
Удивительно
было в вечернем саду.
Где плакучие
ивы склонились к пруду
И в воде
полоскалась луна,
Под
аршинными буквами «СЛАВА ТРУДУ!»
Двое пьяных
разделись у всех на виду
И сидели с
бутылкой вина.
То ли
праздник тогда приключился какой,
То ли пили
мы все наравне,
Но братья́ми казались и тот, и
другой
В той не в
меру любезной стране.
И чего не
хватало в родной стороне?
До семи был
открыт магазин,
И Высоцкий
бренчал на единой струне,
И поддатые
девы бродили одне,
И во тьме не
орал муэдзин…
* * *
Вечерней
улицей, теряющей цвета,
Ещё не
спящей, но уже печальной,
Где возле
полицейского поста
Не тополь –
кипарис пирамидальный,
Прохожих
освещают машинально
Автобусы –
ночные поезда.
За пустырём
клубящихся кустов
Подъезды и
бегущая ограда,
Над коей
пена яблочного сада,
Свечение
неведомых плодов,
Ветвей,
теней, чуть не исчадий ада.
Не выхватил,
извлёк из темноты
Черты лица,
слова из разговора –
Осколки
отходящей суеты,
И ветерок,
лихой об эту пору,
Помешивает
падшие листы.