Короткие рассказы
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 41, 2012
Наталия
Ким
Жила-была
Одна Женщина…
Эти истории – не придуманы.
Иногда хочется добавить – «к сожалению».
СОРТИРНЫЙ ШЁПОТ
Жила-была
Одна Женщина (ОЖ). Однажды в январе она весь день провела у своих друзей, у
которых умерла мама. Она любила друзей и эту их ушедшую маму, сгоревшую
буквально за полтора месяца от рака гортани. С самого утра ОЖ читала канон по
усопшей возле тела, прочесть вслух четыреста страниц оказалось гораздо сложней,
чем она сперва полагала, и хвала небесам, что на триста восемнадцатой странице
ее сменил приехавший друг усопшей, самый настоящий дьякон с прекрасным
баритональным тенором. ОЖ напоили чаем, она курила на кухне и собиралась
обратно присоединиться к дьякону, но тут ей позвонил муж, который уже давно
волновался, как она там, звал домой, обещал встретить, встретил, тут же им по
дороге попалась старшая дочь ОЖ от первого брака, которая ехала вся в бодром
настроении, т. к. в тот день сдала зачет по литературе в школе на отлично.
Они втроем поужинали заказанной пиццей, поиграли с младшими детьми, и тут муж
ОЖ предложил ей «вместе поглядеть какое-нибудь дурацкое
кинцо, тебе же надо в себя прийти после таких переживаний!». ОЖ
благодарно согласилась и отправилась в душ. В душе она полоскалась довольно
долго, вышла, прикидывая, что же сейчас будет лучше – почесать глаз обо
что-то тыщу раз смотренное и бодренькое, но главное – не грузящее, типа
«Факеров» или
«Дюплекса», или уж достать несколько
заветных, до сих пор неохваченных дисков с разной киноклассикой. Она уже
направилась было к полке с заветными, как вдруг ей послышалось, будто в сортире
кто-то тихо-тихо разговаривает. ОЖ удивилась и
подошла к двери, из-за которой доносился сильно приглушенный включенной
вытяжкой шепот мужа. Муж шептал дословно следующее: «Я так
люблю тебя… это невыносимо… сейчас вот кино еще придется смотреть… ты
скучаешь? Я так скучаю… так скучаю…» ОЖ не стала слушать
дальше и постучалась. Сортирный шепот резко оборвался, и с этого момента
потекли недолгие часы и минуты до того хлопанья дверью, когда стремительно
закончилась ее семейная жизнь, длительностью в восемь с лишним лет и числом в
двое детей от этого второго брака. Уходя, муж вынес елку – это была его
почетная семейная обязанность, и даже в этих обстоятельствах он не нашел причин
ею пренебречь. И наступил следующий день, и побежали щелкать другие дни и часы,
но уже ничего более страшного и пошлого, чем этот шепоток только что родного
человека из-за двери сортира, с ней больше не происходило, и ничего она больше
не боится, потому что смерти нет, а время стирает память. Старшая дочь
поступила в вуз, младшие учатся и занимаются всякими своими интересными
маленькими и большими делами, а ОЖ постепенно собрала разрозненный паззл своей
жизни в целую картинку, порадовалась этому, и все с ней было дальше хорошо, а
как же иначе.
ЗЛОУМЫШЛЕННИЦА
Жила-была
Одна Очень Молодая Женщина, почти девочка, инфантильная, общительная и
беззаботная. У нее было много друзей и знакомых, она любила весело проводить
время, легко сходилась и расходилась с людьми, легко забывала обиды. Ее не
удручали бедность, алкоголизм матери, свинство и даже пьяные домогательства
братьев, она не слишком думала о настоящем, но верила в то, что жизнь ее
когда-нибудь обязательно изменится. Однажды в магазин, где она работала, зашел
юноша, завел с ОЖ беседу, рассмешил парой анекдотов и предложил выпить пива,
когда ее смена закончится. Они выпили,
поболтали, потом, не раздумывая особо, предались сладкому сексу в беседке на
детской площадке, а следующим вечером ОЖ собрала нехитрые пожитки и переехала к
нему. Неделя пролетела, ОЖ бросила работу и начала вить вокруг двуспального
матраса уютное гнездышко, ожидая возлюбленного, который пропадал на работе до
вечера, приходил усталый, улыбался ласково и просил поделать ему массаж шеи.
Все было прекрасно, и должно было быть еще лучше, как вдруг через пару дней
молодой человек спросил – детка, а что, есть ли среди твоих друганов
такие, у которых можно разжиться эйчем, ну или там марфой? Не
вопрос, дарлинг, – ответила ОЖ, которой был знаком этот сленг, – кто
башляет, тот имеет всё. Деньги есть, достанешь? Солнце, для тебя – все,
что захочешь. На следующий же день ОЖ позвонила паре приятелей, которые обещали
все устроить, и она, крайне довольная собой, привезла любимому десять пакетиков
по 1200 рублей – ей было приятно, что она так быстро и без особых проблем
смогла выполнить просьбу молодого человека, который так ей нравился…
Любимый
и его двое друзей были еще больше довольны, и как только она передала им
пакетики, а они ей – деньги (тратила-то свое выходное пособие), все трое
достали какие-то удостоверения, а за дверями ванной оказались почему-то
незнакомые люди, немедленно объявленные понятыми. Любимый сообщил, что ОЖ
поучаствовала в операции «контрольная закупка»,
а он, любимый, является сотрудником Госнаркоконтроля и пас ее исключительно с
целью выйти на наркоторговцев. После чего ОЖ была взята под стражу и попала в
шестое СИЗО г. Москвы в Капотне. По этой статье ОЖ светит от восьми до
двадцати лет, в зависимости от того, сочтет ли суд доказанным приобретение
наркотиков «с целью обогащения и
наживы». ОЖ искренне не понимает, в чем она виновата, ведь сама
она доселе никогда в руках не держала никакой дури, не ширялась, не нюхала, она
ведь только выполнила просьбу… и сидит теперь ОЖ и ждет, что ее родня
как-нибудь наскребет денег на хорошего адвоката, и тогда, конечно, все у нее в
жизни будет хорошо, а как же иначе…
МОРС
Жила-была Одна Разведенная
Женщина не первой молодости с тремя детьми, и ехала она, как она полагала, на
романтическое свидание к нестарому сочному мужчине с бычьей шеей и ростом под
два метра, с каковым училась когда-то в школе, только он был ее помладше лет на
пять (как и ее бывший второй муж), и звали его милым редким именем (как ее
бывшего первого мужа).
Прелюдией к этой поездке
была трехмесячная волнующая переписка и телефонные разговоры, шоколадные
конфеты в коробках, полутораметровые розы без шипов, навороченные наушники для
старшей дочери и милые игрушки для младших детей, дорогущая стереосистема и
т. д. Надо сказать, что ОЖ после второго развода приходила в себя долго и
порядком подзапустила свои прелести весом в центнер, но тут начала готовиться
дней за несколько, сдалась специально обученным тетенькам, которые, охая от
жалости, впав в азартное вдохновение, приводили ее члены и телеса в состояние,
достойное применения.
Стоит ли поминать
полупрозрачную блузку размером хахахаэль, приобретенную на половину
заработанных честным редакторским фрилансом средств, изначально предназначенных
на покупку новых лыж средней дочери и робота-трансформера сыну?! В пургу, в
метель стояла она у дверей подъезда, подпрыгивая на обычно не надеваемых
каблуках (ноги отекают), и тщетно жала кнопку вызова. Через некоторое время из
дома вышел дедушка прогуливать какого-то паучкоподобного песика, и пожилая
многодетная скользнула в подъезд.
Сердце у ОЖ колотилось,
маникюр был черничным с серебром, что плохо смотрелось на красно-мороженных
руках, но она жаждала любви и вновь с силой нажала на кнопку звонка, уже
дверного. Одновременно с этим зазвонил ее мобильник, откуда донесся
расстроенный голос бычешеего, сообщивший, что он страшно виноват, но у его
девушки заболел ребенок, а ей надо экстренно ехать в командировку на
тест-драйв… и что он обязательно приедет навестить ОЖ перед Новым годом, он
как раз купил потрясающий диск с блюзами
(«Какие еще, нах, блюзы», –
подумала ОЖ, не успев даже толком сфокусироваться на внезапной
информации о тест-драйвной девушке с ребенком, доселе не фигурировавшей в
разговорах)…
После чего,
не отходя от квартиры, подпрыгивая на сквозняке, ОЖ давала ему по телефону
советы бывалой матери, лечившей своих детей от всего, что только можно
придумать в течение их разновозрастных жизней; пока шла к метро –
руководила действиями неопытного сошкольника по накладыванию масляного
компресса; уже войдя в метро, перешла на эсэмэски, в которых максимально
доступно излагала все преимущества клюквенного морса перед вишневым киселем…
потом у нее кончились деньги на мобильнике, она вышла на своей остановке, зашла
в кафе и выпила
глинтвейна, думая о том, что нет в мире совершенства, разве только в плане
наличия совершеннейших мудаков… Потом она пошла домой к детям, и сразу
сварила морс, и с некоторым облегчением подумала, что у нее все хорошо, а как
же иначе!
ДВОЕ – Я И МОЯ ТЕНЬ
Жили-были Две Женщины,
сестры-близнецы, только одна из них действительно жила-была, а вторая
существовала только в воображении первой. Их и на самом деле при рождении было
двое, но первая выжила, а вторая родилась на свет уже мертвой. Родители очень
горевали и частенько поминали ОЖ ее сестру – вот, говорили они маленькой
тогда еще ОЖ, а твоя сестренка всё видит, всё про тебя знает, всё рассказывает
нам, ты не шали, не ври – мы от нее всё узнаем всё равно! ОЖ очень боялась
своей этой сестры-привидения, она вела с ней пододеяльные переговоры, умоляла
ее не доносить, оставляла в укромных местах маленькие подарки и сладости.
Однако сестра-привидение была сурова, даров не принимала, на компромиссы не шла
и становилась с годами все жестче. Когда ОЖ пробовала сопротивляться, сестра
молча брала ее за руку и сжимала изо всех сил, до появления жутких багровых
пятен – отпечатков пальцев на запястье или на тощем боку. Врачи
удивлялись, а родители краснели – это, говорят, дочка сама себя щиплет,
нарочно, чтобы нам досадить. ОЖ научилась скрывать свои наблюдения за жизнью и
деятельностью своей сестры-призрака, она прекрасно маскировала свой
исступленный ужас перед очередным возможным вмешательством в свою жизнь…
Время шло, родители регулярно пытались вслух вообразить, какой бы была
сейчас – в десять, тринадцать, пятнадцать, семнадцать, двадцать лет –
невыжившая сестра ОЖ, как бы она выглядела, что бы любила, чем бы
занималась – и всегда выходило, что ОЖ во всем уступала привидению –
то было усидчиво, успешно, покладисто, у него все было прекрасно с внешностью
(у ОЖ уши торчали, как ручки от сахарницы, она занавешивала их жидкими косицами
или хвостиками, вызывая фырканье матери и разбиваясь взглядом о скользящий, торопящийся
скорее мимо взгляд отца) и личной жизнью (ОЖ, стремясь добрать любви вне дома,
поняла, что этого довольно легко достичь, производя нехитрые манипуляции с
разными мужчинами на лестничных клетках, в лифтах, на школьном чердаке или
просто в запертом классе). И чем старше они обе становились, тем изощреннее и
бесцеремоннее вела себя сестра-призрак. И однажды ОЖ, которой сравнялось
двадцать пять лет, увидела журнал для девочек-подростков, где были изображены
известные американские актрисы-близнецы Олсен, наряженные на праздник Хеллоуин:
одна из них изображала труп с восковым лицом и с веревкой на шее, а вторая
держала ее за эту веревку и глумливо улыбалась. И ОЖ вдруг поняла, что выход
есть, она даже засмеялась, таким простым и естественным он ей показался!..
Вечером того же дня постаревший отец ОЖ услышал в комнате странный скрип, как
будто что-то качается и бьет в стенку, от чего стали подпрыгивать книги на
полке… Слава Богу, ОЖ откачали, и теперь она живет в странном месте рядом со
странными людьми, с которыми она наконец может открыто разговаривать о
сестре-призраке и жаловаться на ее закидоны, то есть наконец-то найти тех, с
кем можно поделиться этим ужасом всей ее жизни, и так ей от этого полегчало,
что теперь уж у нее в жизни всё стало хорошо, а как же иначе…
INVERSIO
Жила-была Очень Трепетная Женщина, и
была у нее одна-единственная дочь. ОЖ растила эту дочь бережно и вдохновенно.
Они занимали двенадцатиметровую комнатку в коммуналке, муж и отец недолго
задержался на этом сомнительном участке жилплощади, жадничал с алиментами, а
потом и вовсе куда-то исчез, так что ОЖ крутилась, как могла, на двух работах,
поручив худенькую и своей маме болезненную Милану. (Причудливое имя было
выбрано ОЖ после прочтения любовного романа без начала и конца, где главная
героиня долго и мучительно ждет своего возлюбленного, а потом умирает, сливаясь
с ним в поцелуе – уж очень устала ждать за сорок лет-то. ОЖ любила
рассказывать эту историю, каждый раз добавляя к нелегкой судьбе книжной Миланы
все больше и больше душераздирающих подробностей, от которых сама же начинала
истерически всхлипывать.) Мама ОЖ пережила войну, голод, смерть всех родных,
выжила в детском доме, была по натуре человеком неласковым, без всякой нежности
относилась к ОЖ и внучке, но выполняла свою работу бабушкой вполне добросовестно,
не вникая в подробности детских эмоций и дочерних переживаний. Миланочка росла,
бабушка водила ее в музыкалку и на хореографию, смесь казахской и эстонской
крови дала девице броскую внешность, характер
вылеплялся упрямый, она виртуозно врала направо и налево, и даже преуспела в
этом: как-то перед остолбеневшей ОЖ возникла делегация из трех семей с соседних
улиц – пришли знакомиться с «известной
певицей» (ОЖ была скромным техническим переводчиком с пары
европейских языков) и желали видеть «бывшего посла СССР в
Мадриде» (жадный алиментщик служил когда-то в городке Отепя
водителем мэра города), именно так заочно презентовала Мила своих родителей аж
трем молодым людям, каждому из которых туманно пообещала выйти замуж,
«как только предки разменяют наши хоромы» –
вот как раз на хоромы три семейства и явились посмотреть. Бабушка без лишних
слов и объяснений выпроводила улюлюкающих пришельцев, а вечером впервые в жизни
применила к ничего не подозревавшей припорхавшей домой шестнадцатилетней внучке
физическую силу – в бешенстве «за позор»
бабушка остригла орущую Милку чуть не под ноль, после чего силы пожилой женщины
иссякли навсегда, окончательно добитые инсультом. Через полгода больниц практически парализованную сухонькую
старушечку ОЖ, рыдая, забрала умирать домой. Мила к тому времени бросила школу,
пошла работать в «Дельту»
стриптизершей и имела неслыханный успех, песцовый полушубок, альбиноса-удава, с
которым выступала, кормила его раз в неделю белой крысой, ухажера-рэкетира
Владика на вишневой, конечно же, девятке и дома не показывалась вообще.
Незадолго до смерти мама сказала странное (ОЖ решила, что это бред и видения
уходящей в небытие): «Ты ей не давай моих денег – она их
потратит, а тебя из квартиры выкинет». Никаких
«моих денег», по разумению ОЖ, у ее матушки не было
и быть не могло, поэтому она пожала плечами и выбросила фразу из головы. Прошло
еще полгода, старушка тихо отошла, ОЖ отрыдала на похоронах и жила по инерции,
пока однажды не получила извещение на ценную бандероль от неизвестного
отправителя. Бандероль содержала сберкнижку матери, где обнаружились приличные
накопления, отправлена она была из Подмосковья неизвестно
кем. ОЖ восприняла событие без радости и без особенных удивлений, вступила в
права наследства и сняла все деньги с книжки, перевела их в доллары, уложила в
пакет и спрятала в пухлый сборник рассказов Чарушина и Бианки. ОЖ абсолютно не
знала, что делать с этими тыщами американских президентов, она очень ждала, что
Миланочка придет, и вот тогда они вместе решат, как быть. И Мила пришла, как
чуяла. ОЖ поплакала по маме, рассказала, что теперь уж никого в той оградке не
схоронить, только разве кремация… Мила тем временем пересчитала доллары,
отложила, поколебавшись, две сотенные купюры обратно в Чарушина-Бианки и
отчалила. С тех пор прошло уже больше пятнадцати лет. ОЖ живет, как и жила, на
двенадцати метрах, давно бросила работу и в основном ходит крестными ходами по
всей стране. Мила владеет крупными автосалонами, живет на Рублевке. Недавно я
прочла Милкино интервью в специализированном журнале, где она пишет, что
исходный капитал она заработала техническими переводами… А ОЖ ходит меж
Киево-Печерской Лаврой и Валаамом и все думает – кто же ей послал тогда
сберкнижку? Но ответа на этот вопрос у нее нет, и она продолжает ходить и
удовлетворенно думать о том, что хоть в одном мать ошиблась – не отобрали
у нее комнату, и это ведь хорошо, но главное – у Милочки все в жизни
сложилось, а как же иначе…
ТРАГИКОМЕДИЯ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ
Жила-была
Одна Простая Женщина, которая после школы нигде не училась, довольно рано вышла
замуж и родила дочку. Муж трудился в автомастерской, ОЖ нянчилась и
хозяйствовала, планируя в будущем сдать малышку в ясельки и встать вновь за
прилавок магазина канцтоваров. Как-то раз ОЖ мыла пол и внезапно отключилась.
Когда ОЖ очнулась, она обнаружила себя в больничной палате, всю обмотанную
какими-то проводами и облепленную датчиками, а под одеялом – совершенно
недвусмысленный собственный живот. Когда врачи разрешили ей вести беседы, то
потрясенная ОЖ выяснила, что впала в кому, будучи беременной едва двумя-тремя
неделями, о чем и не подозревала, собираясь вымыть пол. Больше полугода
пролежала она в отключке в больнице, а внутри нее рос новый человек. «Беременность
пролетела на диво быстро», – любила пошутить она потом.
Родился крепкий мальчишка, их еще довольно долго мурыжили в клинике, желая
удостовериться в жизнеспособности младенца, а заодно в адекватности и психическом
здоровье ОЖ. В конце концов их выпустили, и зажили все четверо плюс старенькая
мама ОЖ в их небольшой двушке. Вскоре в эту самую двушку явились какие-то люди,
вызвали мужа ОЖ на улицу, он пошел и пропал, пропал навсегда. ОЖ подала
заявление в милицию, у нее совершенно ехала крыша от того, что она абсолютно не
понимала, куда мог подеваться ее добрый и миролюбивый муж, автомеханик, у
которого отродясь не было ни врагов, ни собутыльников. Но время шло, никаких
известий не поступало, а надо было жить, кормить детей, выбивать какие-то пособия по непонятно какой утере какого кормильца,
возиться с мамой и ее деменцией… ОЖ изнемогала от забот и горестей,
однако стойко тянула весь этот свой немалый груз. Дети росли здоровыми и
спокойными, дочка пошла в первый класс, сын в основном существовал на пятидневке,
за мамой смотрела соседка, а ОЖ летала в Турцию за дублом и кожей, открывала
палатки на рынках, нанимала для подпольного пошивочного цеха поденщиц и умела
засыпать на 15-20 минут, как Штирлиц. Через семь лет после исчезновения мужа
она развелась с ним как с пропавшим без вести и вышла замуж за такого же
челнока-воротилу, родила от него двойню, схоронила маму, продала квартиру и
перебралась в Подмосковье на свежий воздух – близнецы много болели, а у ее
старшего сына к тому же обнаружилась астматическая компонента. Прошло почти
десять лет. Как-то раз в гостях у друзей речь зашла о том, как «на диво быстро пролетела
беременность» ОЖ, и один из присутствовавших, партнер партнерыч
по бизнесу кого-то из хозяев дома, человек пожилой, расхохотался – а я подобную
историю один раз слышал от своего шофера, он еще сказал, что не смог бы жить
спокойно, если бы с ним приключилась такое, все бы думал о том, не трахали ли
какие-нибудь медбратья или студенты-медики его жену, пока она в коме
была – ведь срок посчитать в ее состоянии тогдашнем было сложно. ОЖ
напряглась и спросила, сколько лет его шоферу. Да пес его знает, сказал пожилой
бизнесмен, щас я его позову, спросим. И позвонил по сотовому, вызвал своего
водителя СанСаныча. ОЖ, узнав уже и имя шофера, вышла в другую комнату и, стоя
за дверью, слушала давно забытый глуховатый басок, который слово в слово
повторял все то, что она столько раз рассказывала со смехом своим друзьям и
знакомым, близким и не близким, словно защищаясь от чего-то этой легкостью и
веселостью фразы «беременность
пролетела на диво быстро»… Пропавший без вести и одновременно
живой и здоровый первый муж ОЖ, возвращаясь в машину, ломал голову, зачем его
вызывали веселить публику и спрашивали про возраст – он ничего не понял, как
и не понял больше никто, кроме действующего мужа ОЖ. Когда они вернулись домой,
ОЖ достала из коробки из-под горнолыжных ботинок пачку бумаги – это были
копии запросов в милицию и прокуратуру. Муж ОЖ взял у нее из дрожащих рук эту
пачку, быстрым щелканьем зажигалки устроил в камине небольшой пожар и налил
жене водки. Они молча выпили и пошли спать, а с тем седым бизнесменом у них не
так уж было много общих интересов, чтобы продолжать знакомство, и засыпали они,
по умолчанию уверенные в том, что все уже на самом деле хорошо, а как же иначе.
ОГОНЕК
Жила-была
Одна более-менее пожилая Женщина, которая всю жизнь смирно проучительствовала в маленьком городишке, вырастила
дочь, схоронила мужа, получила какую-то блеклую пенсию и посвятила остаток
жизни бездомным кошкам. Она даже специально переехала со своими любимыми
когтящими всех и вся вокруг животинами, числом пять штук, на садовый свой
участок в домушку с печкой, два десятка
километров от Алексина. Походила по соседям, напомнила кой-кому о своем родстве
с ними, с кем-то выпила за упокой души родителей, кому-то помогла кроссворд
разгадать, кому кляузу на пьющего зятя настрочить, а некоторым так вообще
обещала ребенка до ПТУ дотянуть по русскому – в общем, находила на
поленницу дров, на зиму должно было хватить. Кошки довольно быстро принялись за
несильно пуганых деревенских птичек и скакали по чужим сенникам в
поисках мышиных гнезд – свои мыши в домушке если и были, то в
предынфарктном состоянии эвакуировались из нехорошего дома с пятью кошачьими
запахами. ОЖ освоила баню, накорчевала и свалила в подвал несколько мешков
мерзлой картошки, успела насолить грибов и настоять водку на рябине. Дочь раз
заехала навестить матушку, пыталась всучить денег (продала материну библиотеку
приключений, антологию фантастики бело-красную и всего Пикуля), разругалась
из-за спитого чая и хлопнула калиткой палисадничка в расстройстве. А ОЖ
чувствовала себя прекрасно, раз в неделю ходила четыре километра до поселка за
«Огоньком», который ей за специальную
мзду откладывала на почте тетка-телеграммщица – они с ней вместе собирали
опят по осени. Так вот, в одном из предновогодних
«Огоньков» ОЖ вдруг увидела фотографию
своего троюродного брата, военного моряка, который, оказывается, лишился ног и
побирался в Москве у трех вокзалов – просто фотография в очерке из серии
«Время и мы». ОЖ засобиралась в столицу искать по вокзалам
этого своего морского кузена, котов на время пристроила по разным домам,
задвинула щеколду на калитке и поехала. И случился с ОЖ в электричке сердечный
приступ большой сложности, и попала она в кардиологическое отделение
промежуточной бедной районной больницы, где тихо отошла под Рождество. Дочь
нашла матушку недели через две – паспорт и пенсионное удостоверение еще в
электричке тиснули какие-то оборотистые люди. Схоронила ее на деревенском
кладбище, деревянно вымыла посуду и стопки за отголосившими свое соседками.
Перелистнула «Огонек»,
уперлась в известную уже фотографию. Прочла надпись на полях, сделанную
материнской рукой: «Лёва, три вокзала, гнида Тося,
складень!!!» И вспомнила дочь ОЖ какую-то хитрую историю про
семейную икону, взяла да и поехала на следующий день в Москву, где
действительно на площади отыскала безногого родственника. Три месяца спустя
дочь ОЖ была практически хозяйкой роскошных двух комнат в коммуналке на
Стромынке, откуда, в общем, даже без особых сложностей изгнала бывшую жену
моряка, ту самую тетю Тосю, непрописанную подлюгу, выдворившую инвалида на
улицу. Дядя Лёва приходил в себя в военном госпитале под Подольском, где ему
обещали вывести стому и облегчить мучения с почками. А дочь ОЖ каждый вечер
смотрит на найденный в замурованном мусоропроводе медный складень –
Рождество и не хочет его продавать, хотя дядя Лёва велел к его возвращению хотя
бы «найти
желающих». Она прикидывает, сколько нужно накопить им с дядькой
денег, чтобы справить матушке пристойную ограду в благодарность за такой новый
поворот в жизни и судьбе. И если чем и мучается дочь ОЖ, то только одним –
что кошек маминых любимых не приютила, не взяла в столицу, но успокаивает себя:
«Им там гораздо лучше, чем тут, а как же
иначе».
АНДЕРСЕН
Жила-была Одна Ужасно Скучная Женщина – все о ней так отзывались. Она и сама понимала смутно, что с детства всё вокруг нее равномерно дышало скукой, обыденностью, и даже суета, которая под разные праздники наполняла дом, была неинтересной, какой-то жалкой, неяркой, предсказуемой… ОЖ не умела радоваться подаркам, выходным, каникулам, поездкам в лагерь, походам в кино, первым наручным часикам – всё это, ну или почти всё, было и у других вокруг тоже. А ей хотелось увидеть себя в совершенно иных обстоятельствах и декорациях, ОЖ была абсолютно уверена, что именно она, вытерпевшая банальные десять классов, пару кружков и музыкалку, опрокинет свое скучное прошлое триумфально, чтобы «они все» (под «всеми» подразумевались без исключения и родители, и подружки, и редкие воздыхатели, и учителя, и даже пожилая балерина, бывшая прима провинциального театрика, носившая камею у горла и вызывавшая у ОЖ легкую тень интереса, как ей удается так красиво и медленно снимать перчатки, пальчик за пальчиком) единомоментно прозрели, потряслись и прониклись отвращением к себе и бессмысленности своих трепыханий. Что именно должно произойти, ОЖ плохо представляла, она просто терпеливо ждала, как штопальная игла из сказки Андерсена, что ее заметят и оценят – в институте, на практике, в аспирантуре, на одной работе, на другой, третьей… После тридцати двух годы вдруг полетели очень быстро, ОЖ ловила себя на том, что на вопрос о возрасте вынуждена отнимать от текущего года год рождения, чтобы точно сказать, сколько же. Воздыхатели растворялись после одного-двух проведенных вместе вечеров, не то что ночей – их просто не было. ОЖ увядала, курвилась, обретала черты стародевической стервозы, ненавидела молодых и замужних, а еще не дай Бог беременных сотрудниц, достигла небывалых высот в мастерстве рабочих интриг и создания скандальных ситуаций… уже не было на свете, кажется, ни одного человека, который бы ее любил, ее не уважали, но боялись. Она где-то в глубине души сожалела о чем-то, но так толком и не понимала, о чем именно. Карьера ОЖ шла в гору, ее посылали уже и за границу на разные выставки и конференции. И вот одна такая конференция проходила в Копенгагене и заканчивалась аккурат под европейское Рождество. ОЖ решила прихватить пару деньков и просто погулять по пустым вечерним улицам сказочного города, поглядеть на зеленые крыши и Русалочку с неотпиленными в кои-то веки частями тела. На набережной ОЖ как раз фотографировала Русалочку на камне и залив, когда в нее со всего размаху въехал господин на велосипеде. ОЖ очнулась в объятиях насмерть перепуганного датчанина в красном вязаном шарфе, который пытался уложить ОЖ на скамью и задирал ей подол, чтобы осмотреть ногу. ОЖ набрала воздуху в грудь, чтобы заорать – и от боли, и от не самой приличной ситуации… и передумала. И правильно сделала, потому что теперь она не просто какая-то постсоветская ОЖ, а вполне себе госпожа Кнудсен при муже, ветеринарном гении Харлафе Кнудсене, и его почтенной, впавшей в маразм маменьке, которую они забирают из пансиона на Пасху и Рождество, а как же иначе!