Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 41, 2012
Вильям Баткин а
ИЗ
ПОСЛЕДНИХ сонетов
В ноябре прошлого года умер замечательный
иерусалимский писатель Вильям Баткин. Его стихи,
проза и публицистика были наполнены любовью к Эрец-Исраэль и острой
болью за всё, что мешает стране, ставшей
ему родной, обрести подобающее ей
достоинство. Творчество Вильяма высоко
оценили его коллеги по литературному цеху –
среди них такие признанные мастера слова, как Наум Басовский, Ион Деген, Борис Камянов…
«Заслуженный шахтёр, живший в
мире с советской властью, позволившей ему выпустить две книжки стихов с
оптимистическими названиями “Пойте песни о верности” и “Надежда”; переводчик,
успешно перелагавший на русский язык стихи украинских поэтов, взысканный
дружеским отношением корифеев советской литературы и их похвалами» (как писал о
нём Иегуда Векслер), удостоился прожить новую
жизнь – пятнадцать не простых, но прекрасных лет «средь Иудейских гор,
точнее – в глубине», идя по трудной дороге к самому себе, к своему народу,
к своей Земле.
Да будет благословенна память о нашем товарище.
Редакция «ИЖ»
* * *
Когда я из
артельных подмастерьев
Не призван
был в когорту мастеров,
Мне показался
приговор суров,
Сравним он с
высшей мерою – расстрельной,
С диагнозом
жестоким докторов…
И я стоял,
как пред судом, растерян,
И стих мой, и
невидящ, и рассеян,
Терял свой
пламень, словно жар костров.
Но вдруг
услышал Свыше: «Без истерик!
Широкий путь
был пред тобой расстелен,
И Небо
натянуло прочный кров –
Вот и твори,
сомненья поборов,
А Мне решать,
кому быть менестрелем,
Кого учту в
когорте мастеров».
* * *
Милочке
Наши тексты,
как тесты, бродят по Интернету
На глазах
завидущих вселенского люда,
И пока, будто
спутник, облетают планету,
Мы бродим с
тобой по Яффо и Бен-Иегуда.
Эти строки
катрена – давняя страсть к сонету,
Повод
отбросить полог, признаться прилюдно:
Если в конце
тоннеля жадно тянусь к свету,
Со мной
сотворила чудо твоя причуда.
Если вдруг
удостоен такого подарка,
Верно,
вмешались силы иного порядка, –
Именно наши
тексты ими и объяснимы:
Если выпало
нам судьбою бродить по Яффо, –
Солнечно-бесподобной,
по дивной, по яркой
Улице во вселенной
– в центре Иерусалима.
* * *
Кто-то в
топкой толпе сотворил моментальное фото
И полгода
спустя переслал мне цветной отпечаток:
С кем-то
схожий старик, бородатый и вполоборота,
Верно,
разгневан и зол, точнее всего – опечален.
Оттого, что
толпа старика окружала рядами,
И несла за
собой, и влекла, словно траловый невод,
Бородач
оказался прижатым к хорошенькой даме
И не столь
опечален, а попросту – зол и разгневан.
Мне ль его не
понять – при подходе к стадии подлой
Угодили мы с
ним, словно в омут, в рисковую пору,
Когда дата
рожденья таится в заоблачной дали,
Когда – сил
на исходе, а от замыслов нового – застит,
Но и с
давнего дня, и сегодня, понятно, и завтра
Вновь влечет
и манит, как магнит, к единственной даме.
* * *
Науму Басовскому
Постыдная
страсть – зависть,
Горше груза
грехов, –
Радуюсь и
терзаюсь
Ладом чужих
стихов.
Непостижима
запись
Неслучайных
слогов,
Чутких
созвучий завязь,
Словно говор
шагов.
Что же со
мною сталось?
Пришвартовалась
старость?
Истощилась
душа?
Напрочь рифмы
иссякли…
Спиться пора,
да закусь
Кошерна и
хороша.
* * *
Что я делаю
нынче у Яффских ворот,
Со знакомым
поэтом про вечность судача?
Вот Армянский
квартал… Поворот… Поворот…
И в сияющей
дали манит Стена Плача.
Как сочится
вода сквозь скопленье пород
С проливными
дождями зимою в придачу,
Так приходит
сюда наш упрямый народ,
Неизменной
молитвой себя обозначив.
Мне неведом
тот предок удачливый мой,
Что от Котеля
шел с сыновьями домой,
На субботнюю
трапезу лишь поспешая.
«Храм – в душе береги, хоть в глазах его нет!», –
Так сказал
мне однажды знакомый поэт…
Не случилось
признать в нём в тот день Бен-Ишая.
* * *
Моя наивная
невинность,
Моя невинная
наивность,
Откуда ты, скажи
на милость,
Как грех, как
кара, объявилась?
Я прожил
жизнь суровей, проще,
Когда на
жребий редко ропщешь,
И ветер
буйный чуб полощет,
Как крону в
придорожной роще.
Откуда же
такая напасть?
Клеймом калёным
выжгли: «Старость»,
И за спиной
трепещет талес,
Мне сшитый
впору иль на вырост,
Что полагаю –
не наивность,
А Свыше
милость.
* * *
Каштановый
Харьков мне снится порой по ночам,
В звенящих
трамваях – до боли знакомые лица.
Наутро, бродя
по седой бороде и плечам,
Израиля солнце
в глазах моих щедро искрится.
Нагрянули
годы – я стал обращаться к врачам,
Нагрянули
годы – на пятки их тяжесть садится.
И тянутся
ле́та мои, как бамбук, невзначай
Едва не
гнушаясь жестокостью даже садистской.
Здоровый как
бык, вдруг услышал я бренную плоть,
Качает меня,
как в стремнине – разболтанный плот,
Не спустит по
прочим природным приметам и знакам…
И, словно
туман, непривычная застит печаль…
Да снится
нередко по зыбким, как наледь, ночам
Каштановый
Харьков.
* * *
И только
теперь, когда седина белоснежна,
И годы, как
коды, насытила генная суть,
Поймешь, что судьба, та, что Свыше дана, – неизбежна,
И если есть
Милость, то есть неизбежно и Суд.
Но норов
порой прорывает запруду мятежно,
И ноги, как
йоги, в запретные топи несут,
И если дано
тебе выжить в тоннеле кромешном,
То коды на
годы судьбу непременно спасут.
Есть тайна
Любви, но и есть ощущение Страха,
Не ужас, а
трепет, и место моленья – не плаха,
И Небо тебе
оказало вниманье и честь.
Не дай тебе
Бог возгордиться везеньем… Однако
И в буковке
каждой – в пергаментном свитке ТАНАХа
Сумей о себе
достоверную повесть прочесть.