Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 39, 2011
Григорий
Певзнер
за рамкой кадра
ПАЛАМЕД
«Какая сука Одиссей!» – люблю говаривать, косея.
От Одиссея жизни всей осталась только «Одиссея».
А Паламед был деловит, он, гнева не боясь Зевеса,
дал людям числа, алфавит! Он меры дал длины и веса,
на годы, месяцы и дни разбил расплывчатое время.
На список дел его взгляни – не хватит нобелевских премий!
Познав движение светил, он корабли по ним направил,
для войска правил наплодил и для приёма пищи правил.
Презревши Одиссеев раж и Одиссеевы замашки,
не раздобытый им фураж, без
маузера и фуражки,
где надо, действуя рублём, где надо, расставляя точки,
с одним копьём и кораблём он раздобыл без проволочки,
игру придумал не одну из тех, что любит наша эра.
Да и Троянскую войну воспел он, кстати, до
Гомера!
Но Одиссей похлопотал, припрятал золотишко в яме,
шутя его оклеветал – и Паламед побит камнями!
Ну, не хотелось на войну, ну на хрена ему чужбина?
На кой ему бросать жену и новорожденного сына?
Ну да, под психа он канал, ну да, устроил
представленье,
а Паламед и распознал, и заложил без сожаленья!
Конечно, хамство затаить за это, в общем-то, несложно,
и можно было отомстить, и дать по роже было можно.
Но чтобы подло предавать? Но чтобы, избегая стычки,
вот так камнями побивать по древнегреческой привычке?
Не комильфо, как ни крути! А не похвально, так уж
точно!
Но Одиссей у всех в чести, а Паламед забыт – и прочно.
А всё Гомер! Исток всего Гомера к Паламеду зависть.
Поэт и комплексы его – всегда проблем грядущих завязь.
Поэты лепят этот мир. Поэта слово – мира мера.
Один – забыт, другой – кумир. Всё это происки Гомера.
Поэт не знает берегов. Покорен мир поэтов лирам.
Поэты создают богов – и эти боги правят миром!
* * *
Кто ты здесь – незадачливый дачник?
Врач? Лихач? Неудачник? Палач?
Жизнь – какой-то нелепый задачник,
где решения нет у задач.
Нету света в конце коридора,
и, какой ни пойди из дорог,
у дороги дежурит Пандора
и трясёт изобилия рог.
* * *
Я
посылаю тебе шифровку –
отсюда
нет напрямую связи…
Я
посылаю свою шифровку
то
криком чайки перед грозой,
то
стайкой листьев, то всхлипом грязи…
То
спелой сойкой на старом вязе…
То
предрассветною бирюзой…
Я
посылаю, а ты не слышишь,
ты
трудно дышишь. Ты, на спине
когда
заснёшь, иногда так дышишь…
И
ведь не звякнешь, и не напишешь…
Я
упрошу, мне позволят – слышишь? –
к
тебе порой приходить во сне.
СЕДИНА В БОРОДУ
Грызущая
боль в пояснице,
и
в шее, и в правом плече.
Покой
уже больше не снится,
и
спится хреново ваще.
А
Музе, мерзавке, нет дела,
и
хворь непонятна моя.
Сама
она лишь молодела
за
время, что старился я.
Хохочет
мерзавка, щекочет
и
скачет, зазывно маня…
Неужто
по-прежнему хочет
чего-то
и впрямь от меня?!
* * *
Солнце поднялось чуть свет,
растранжиривает свет.
Ни малейшей экономить
у него охоты нет.
Свет растаять поспешил.
Он сошёл уже с вершин.
Но зато на крышах лужи
у домов и у машин.
Свет стекает по листве,
оседает на траве.
Дворник свет скребёт лопатой,
свет лежит на голове.
Свет доступен за гроши,
наливают от души.
Постепенно вылезают
похмелиться алкаши.
Дома лишнее оставь,
на носу очки поправь.
Поискать попробуй брода,
но, похоже, надо вплавь!
ОСЕННЕМУ
ОДУВАНЧИКУ
…проснись,
сумасшедший подснежник,
и встань, и
звони по зиме.
В. Ланцберг
Тепло ненадолго вернулось,
НЗ напоследок даря.
И снова унылая снулость
накрыла страну октября.
И больше пощады не клянча,
не веря уже чудесам,
последний увял одуванчик,
но сбросил последний десант.
Последние парашютисты,
вы в воздухе приняли бой
и пали, как водится, быстро,
но землю прикрыли собой.
Я знаю, однажды, однажды
у солнца согреется кровь,
и будет востребован каждый,
и каждый поднимется вновь.
В своей униформе зелёной
восстанете вы ото сна,
когда по зиме утомлённой
внезапно ударит весна!
* * *
Страшно
жить на этом свете…
Н. Олейников
Больно страшно на планете
в наши сумрачные дни.
Бродят дети в интернете –
без родителей, одни,
точно зомби. Всюду зона,
и без сталкера ни зги.
Под воздействием озона
разрушаются мозги.
Под воздействием озона
соль уходит из земли.
Землю плотно фармазоны
паутиной оплели.
Дочь зависнет среди пугал,
сын останется висеть…
По углам повсюду Гугл
всех отлавливает в сеть,
из угла традиций угли
норовит мочой залить!
Начинают дети гуглить,
не закончивши гулить!
Мяч не лупит по воротам.
Исчезает хлорофилл.
Ждёт за каждым поворотом
жуткий википедофил.
Пол прекрасный не рожает,
рвёт, лажая, парка нить…
И Всевышний угрожает
нам провайдера сменить.
* * *
Утро, тронувши на востоке,
растворяет туману створки,
растворяет туманный панцирь…
Мы лежим с тобой, как лежали,
прикасаясь друг к другу лбами.
Я веду по губам губами.
Так водил заскорузлым пальцем
Моисей по своей скрижали.
* * *
Когда зеркальце мутнеть перестанет,
когда боли наконец доболят,
над знакомыми недавно местами
пролетит освободившийся взгляд.
К самому себе примерится малость,
как поднявшийся впервые птенец, –
ни печали, что, мол, всё состоялось,
ни восторга, что конец – не конец.
И уйдёт за обиталище птичье,
потому что размотался клубок,
потому что отработан урок,
потому что позовёт, от величья,
от навязанного нами обличья
наконец освободившийся Бог.
* * *
Мозги в чести – к мозгам не лезьте!
А жопу всяк себе честит.
Обидеть жопу – дело чести
для потерявших честь и стыд.
Дырявят бедную шприцами.
Друг друга шлют в неё порой.
Вы не догадывались сами,
с чего у жопы геморрой?
А между тем не купишь в шопе
замену жопе, ё-маё!
Всё тело зиждется на жопе
и вырастает из неё.
И жопа, перейдя на шёпот,
твердит рассерженно слова
о том, что правильная жопа
любому делу голова!
ВОЛШЕБНАЯ
СИЛА ИСКУССТВА
Виновата ли дама,
что время уходит,
А она не видала
его никогда?
Ольга Чикина
Конец оваций. Смолкли крики.
Народ расходится с концерта.
По грудь исполнена музыки,
бредёт домой бухгалтер Берта.
Йоганнес Брамс и Зубин Мета
остались с ней, оберегая.
Но путеводная комета
у Берты всё-таки другая.
Евгений Кисин, гений юный,
сумел без всякой партитуры
затрепетать заставить струны
полифонической натуры.
Под звёзд булавочным узором
пред ней лежит её Реховот.
Но кудри вьются перед взором,
но сердце – как под током провод.
И вот уж сон потерян прочно,
душа изорвана в лохмотья.
И нужен муж, буквально срочно.
На крайний случай – с крайней плотью.
* * *
Тому, кто не был Дед Морозом,
что
всевозможным жизни прозам
и как противопоставлять?
Давай беднягу пожалеем!
Но я-то был и Бармалеем –
чего же мне бояться, блять?!
* * *
…Мы в Феодосии. Начало дня.
Мы пирожки на улице купили.
Под Киевом какая-то фигня,
и ехать в Киев нас отговорили.
(Не надо крыть меня и укорять –
я не прошу Чернобыль повторять!
Но в этом кадре он за рамкой кадра…)
На рейде в Севастополе эскадра…
О чём я? Севастополь не тогда!
А что тогда? Всплывает ерунда:
белёный Дом колхозника. Площадка
с качелями и скамьями. Палатка
на пляже в Планерском, и пляшущие блики,
полны луны, и солнца, и весны,
спланировав с отхлынувшей волны,
срываются на сердлолики…
Я повидал с тех пор десятки стран.
Мы, что ни год, летим за океан,
иль за море, иль на море хотя бы.
Канадцы, и бразильцы, и арабы
сливаются в один калейдоскоп…
А я единым глазом, как циклоп,
копаюсь в памяти. И что там в глубине,
чем дальше ухожу, тем ближе мне,
что светится так горько и так сладко?
Короткий отпуск. Поезд. Перекоп.
Белёный Дом колхозника. Палатка.
* * *
Март в улыбке зубы скалил,
тут и там пыльца летела,
птицы горло полоскали…
А душа пилила тело:
– Как бы справиться с тобою?
Дал Господь в таком родиться!
Ты ж за юбкою любою –
ну куда это годится?!
Нет бы в небо голубое –
не по весям, а по высям!
Нет бы помнить, что с тобою
друг от друга мы зависим!
Вы, тела, себе беспечно
оттянулись между делом,
нам же, душам, нужно вечно
всё расхлёбывать за телом!
Вы кутнули и забыли,
ну а нам-то отдуваться
до скончанья века или
даже дольше, может статься!
Вдруг донёсся голос Божий
через море, через сушу:
– Ты права! Но только всё же
не трави ты телу душу!
Март сегодня в полной силе,
яйцеклетку ищет семя.
Телу скоро гнить в могиле,
а у нас ведь будет время!
Пусть оттянется немного –
до конца стихотворенья.
А потом его, ей-богу,
пустим мы на удобренья.
Даже завтра, может статься…
Сверху что-нибудь посадим…
Дай ему поразвлекаться –
а с тобой мы всё уладим!
* * *
С унылым видом марабу и носом какаду
браню шалавую судьбу, но вслед за ней бреду.
Она быстрей день ото дня, я следом, семеня.
Герой не вышел из меня и не вошёл в меня.
Я, в пламя бросившись, ретив, не вынесу дитя,
красотку не спасу, скрутив насильников, шутя.
Я Эверест видал в гробу, не сунусь в Катманду –
я и у шерпы на горбу
дотуда не дойду.
Я лишь любую ерунду,
какую – наплевать! –
от какаду до Катманду
могу зарифмовать.