Рассказ
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 39, 2011
Дина Рубина
CНЕГ В
ВЕНЕЦИИ
…Я скрылся под плащом и маской… Я
умел перевоплощаться и со смехом делать то, что многим кажется запрещенным или
непристойным. Любить, не любя…
Более
всего этому городу идет ночь, и, вероятно, особенно хорош бывал он в зловещем
свете факелов в каком-нибудь семнадцатом столетии.
Впрочем,
тревожное пламя факела и сейчас иногда озаряет вход в ночной паб, заманивает в
глубокую арку или обнажает подраненный бок кирпичной стены… – который
неосознанно хочется чем-нибудь подлатать.
С
наступлением темноты в черной воде каналов тяжело качаются огненные слитки
света. Под каменным гребнем моста Реальто ворочаются с боку на бок гондолы,
задраенные на ночь синим брезентом. Мелкая волна раздает оплеухи набережным и
сваям, а у входа в палаццо, где мы пьем последнюю за день чашку кофе, два
гигантских фонаря на причале освещают витые деревянные столбы, увенчанные
полосатыми чалмами, что свалились сюда из сказки о золотом петушке и
Шамаханской царице…
1.
Но
бешеный рваный огонь возник перед нами во второй вечер карнавала, на узкой
улочке в районе Каннареджо, на вид совсем уж захолустной. Мы сбежали туда с
площади Сан-Марко, чьи мраморные плиты, усыпанные конфетти, утюжила подошвами
ботфорт и золоченых туфелек, мела подолами юбок и плащей возбужденная
костюмированная толпа.
Только
что на пьяцце завершилось театрализованное представление в роскошных
декорациях, возведенных по эскизам главного сценографа Ла Скалы. Золотом и
бархатом сверкали расписанные красками фанерные ложи, экран на заднике сцены в
десятки раз увеличивал фигуры отцов города в костюмах венецианских дожей, и
когда, овеянные штандартами, они под барабанный бой и вопли фанфар спустились,
наконец, со сцены, публика ринулась к трехъярусному фонтану – подставлять
кружки, пригоршни, футляры от очков и даже туфельки – под розовые струи
вина провинции Венето…
А мы брели в туманном киселе февральских сумерек, дивясь
меланхолическому одиночеству этой улицы, как бы утонувшей, исчезнувшей с карты
карнавала – возможно, по случаю перебоев с электричеством. Видимо, город,
не выдерживая напряжения всех карнавальных огней, отключал на время какие-то
менее туристические районы. Хотя и тут мы то и дело натыкались на извечные
венецианские промыслы: за арабской вязью низкой приоконной решетки мастерской
по изготовлению масок лежал брикет скульптурного пластилина, стояла банка с
кистями, кастрюлька с клеевым раствором, горшочек с каким-то пестиком
набекрень…
Мы шли, и я рассказывала Борису о вычитанной в одной из
книг о Венеции изобретательной и веселой казни, которую практиковали в дни
карнавалов: осужденного на смерть преступника выпускали на канат, натянутый для
канатоходцев между окнами палаццо.
– Ну что ж, – отозвался Боря, – все-таки
шанс…
– О да: либо пройдешь до конца и спасешься,
либо – умри шикарной смертью артиста.
Вдруг из арки впереди выплеснулась лужа огня. За ней
вынырнула фигура высокого мужчины в черном плаще с капюшоном. То, что это
«моро», видно было не только по маске, но и по явно загримированной мускулистой
руке, в которой пленным пламенем опасно захлебывался факел. Мы даже отпрянули,
хотя карнавальный мавр находился шагах в сорока от нас.
– Ты идешь? – крикнул он по-английски кому-то
за спиной.
– П-п-погоди, у меня туфель спадает! – из той
же арки возникла высокая тонкая фигура в лилово-дымчатом, цвета сумерек, платье,
в серебристой полумаске и круглой шапочке на пышных каштановых кудрях. Девушка
огляделась по сторонам, обеими руками подхватила подол юбки и заспешила вслед
за своим грозным спутником.
– Хороши!.. – невольно выдохнула я.
Они повернули к горбатому мостику в конце улицы (яростный
огонь в вытянутой руке мавра метался по кирпичу стен, вывалив пылающий язык,
словно ищейка на обыске), поднялись по ступеням на мост и скрылись, как за
горизонт уходят корабли: канули, утянув за собой отблески пламени. И наступила
тишина, такая, что в воздухе родился и долго дрожал где-то над дальним каналом
стон гондольера: «О-о-и-и-и!..»
– Знаешь,
кто это был? – спросил Борис. – Та странная пара с нашего катера.
– С
чего ты взял? Как тут опознаешь…
– Да
по голосам, – отозвался муж.
Довод в
нашей семье убедительный: он безошибочно узнает голоса актеров, дублирующих западные
фильмы.
– К
тому ж она заикается, – добавил он. – Ну, и рост: оба такие заметные…
Наверное, костюмы
напрокат взяли… Недешевое удовольствие! У них и чемодан был – помнишь
какой?
И
пустился в рассуждения о том, что чернокожие очень органичны в этом культурном пространстве:
достаточно вспомнить картины венецианца Веронезе, со всеми его курчавыми
арапчатами, живописными иноземными купцами в тюрбанах, лукавыми черными служанками…
– Да и тот же Отелло, – подхватила я, – как ни
крути, не последним тут был человеком.
Кстати, чернокожий портье у нас в гостинице был
добродушен, предупредителен, расторопен и, на мой слух, отлично говорил
по-итальянски. Впрочем, и я, на слух непосвященных, отлично говорю на иврите…
* * *
Мечта о венецианском карнавале сбылась нежданно-негаданно, и сбылась, как это часто бывает, в считанные минуты: просто я заглянула туда, куда обычно не заглядываю: в рекламный проспект компании «Виза», который получаю каждый месяц по почте вместе с распечатками трат, по мнению моих домашних – «ужасающими». Там, наряду с путешествиями в глянцевые Барселону, Таиланд и Китай, предлагался «Карнавал в Венеции: полет плюс три ночи в отеле»… Цена выглядела вполне одолимой, тем более если покрошить ее на платежи – как голубиный корм на Сан-Марко. И не давая себе ни минуты, чтобы опомниться, я позвонила и радостно заказала два билета…
В то время мы с Борисом уже задумали эту странную совместную книгу, где оконные переплеты в его картинах плавно входили бы в переплет книжный, а крестовина подрамника служила бы образом надежной крестовине окна-сюжета. И без венецианских палаццо – с кружевным и арочным приданым их византийских окон – вышло бы скучновато.
– Ну, ясно, отчего так дешево, – огорченно заметил мой муж; он изучал в Интернете карту на сайте отеля. – Мы загнаны в Местре.
– Как?! С чего ты взял?! – ахнула я.
– С того, что неплохо на адрес гостиницы глянуть, прежде чем банк метать…
Я глянула и со стоном убедилась, что мы опять, из-за моего придурковатого энтузиазма, обречены молотить кулаками воздух после драки.
А тут еще Борис припомнил слова нашей итальянской подруги о том, что на карнавальную неделю венецианский муниципалитет расставляет по городу регулировщиков, дабы направлять по узким улицам потоки туристов.
– На эти дни надо снимать комнату исключительно в центре, – говорила она. – Жить в пригороде во время карнавала – это самоубийство: сорок минут в электричке, толкотня, жулье, столпотворение народов и уже к полудню – отброшенные копыта.
– Хочешь, пошарю в Интернете? – сочувственно предложила дочь, забежавшая к нам после университета. – Вдруг что-то выловлю…
– Да
бросьте вы! – крикнул Борис из мастерской. – Безнадежно… Люди
разбирают гостиницы на карнавал по меньшей мере за год.
Однако вечером дочь позвонила.
– Слушай, тут выплыла комната! Может, кто отказался. Отель – три звездочки, в двух шагах от Сан-Марко. Но – недешево. И учти, за номер в Местре денег вам тоже никто не вернет…
– Сколько? – нетерпеливо оборвала я.
Она назвала сумму, от которой я задохнулась.
– Сволочи, сволочи, сво-ло-чи!
– Само собой, не заказываем?
– Заказываем, само собой!!! –
крикнула я, как раненый заяц. Деваться-то было некуда.
* * *
Мы опасались, что в очереди на катер «Аэропорт –
Венеция» придется отстоять немало времени, но – приятная
неожиданность – поток пассажиров хлынул к стоянке такси и сильно обмелел
на подступах к кассам общественного морского транспорта. Так что, свободно
купив билеты, мы вышли на причал и спустились в салон небольшого катера, что
терпеливо вздрагивал на холодном ветру и всхлипывал в мелкой волне, как
дремлющий пес на привязи…
Я плюхнулась на скамью возле иллюминатора и тоже задремала,
а когда проснулась, катер уже взрыхлял лагуну, точно плуг – разбухшую
почву, прогрызая в зеленой воде пенистый путь, и, как от плуга, плоть волны
разваливалась по обе стороны от винта. В какой-то момент поодаль возникла и
развернулась каменная ограда кладбища на Сан-Микеле… Зимнее солнце стекало по
черному плюшу кипарисов на камни ограды, быстро перекрашивая их широкой кистью
в розовый цвет. Мы огибали острова, причаливали, сгружали туристов, раскачиваясь
и со стуком отирая бок о причал, и вновь сиденье подо мной дрожало, вновь
дребезжало какое-то ведро на корме, и между бакенами убегал назад кипучий хвост
адриатической волны…
Борис, как обычно, что-то набрасывал карандашом в
блокноте, бегло вскидывая взгляд и опять опуская. Я скосила глаза на лист и
увидела портреты двух пассажиров. Зарисовывать их можно было, не скрываясь:
слишком оба заняты собой, причем каждый – собой по отдельности.
Необычная пара: он – высокий, смуглый, атлетического
сложения пожилой господин в длинном пальто, с абсолютно лысой, а может быть,
тщательно выбритой головой брюзгливого римского патриция. А она… красавица из
красавиц. Я даже себе удивилась: как могла пропустить такое лицо!
Юная, лет не больше двадцати, тоже высокая и смуглая, в
расстегнутом светлом плаще, который она то и дело нервно запахивала. Редкой,
прямо-таки музейной красоты лицо, из тех, что глянешь – и лишь руками
разведешь: нет слов! Как обычно, дело было не в классических чертах, что сами
по себе погоды еще не делают, а в их соотношениях, в теплом тоне кожи, в каких-то
милых голубоватых тенях у переносицы, в ежесекундных изменениях в выражении
глаз. А глаза-то, ярко-крыжовенного цвета, глядели из-под бровей поистине
соболиных: густые разлетные дуги, прекрасное изумление во лбу. Это все и
определяло: неожиданный контраст смуглой кожи с весенней свежестью глаз, да еще
роскошная грива темно-каштановых кудрей, спутанных маетой ночного рейса.
Господин
в длинном пальто всю дорогу непрерывно говорил по двум телефонам, не обращая на
спутницу ни малейшего внимания, хотя она то и дело к нему обращалась, даже
подергивала за рукав – как ребенок, что пытается обратить на себя внимание
взрослого. Время от времени он вскакивал и разгуливал по салону катера,
содрогавшемуся в усилии движения, и вновь садился, нетерпеливо перекидывая ногу
на ногу, иногда грозно порявкивая на невидимого собеседника. Похоже, он давал
указания сразу трем туповатым подчиненным или заключал по телефону сразу три
крупные сделки. Говорил на каком-то смутно знакомом мне по звучанию языке, хотя
девушке отвечал – да не отвечал, а буркал – по-английски. Возможно,
ему не хватало терпения ее выслушивать: она довольно сильно заикалась. Юной
красавице он годился в отцы, хотя мог быть и мужем, и возлюбленным, и боссом.
Наконец,
дорога меж бакенами сделала очередную дугу, катер лег на бок, разворачиваясь, и
утренней акварелью на горизонте – слоистая начинка черепичных крыш меж
дрожжевой зеленью лагуны и прозрачной зеленью неба – открылись купола и
колокольни Венеции, к которой катер энергично припустил вскачь, как пес, завидевший
хозяина.
…Интересная
пара сошла на остановке «Сан-Заккария». Поспевая за мрачноватым спутником,
девушка пыталась обратить его внимание на глянцевый листок какой-то рекламы,
который извлекла из сумочки. В тот же миг в кармане его пальто очередной раз
грянул марш, он выхватил телефон и прикипел к нему, отмахиваясь от девушки.
– Ты обратила внимание, какой у них чемодан? –
спросил Борис.
Явно очень дорогой чемодан на упругих колесах катил за
хозяевами послушно и легко и казался общим ребенком, которого усталые родители
волокут домой за обе руки.
* * *
Наш
отель стоял на одном из каналов. Попасть в него с набережной можно было только
через горбатый мостик: мини-аллюзия на замок с перекидным мостом через
средневековый ров. Высокие окна вестибюля, днем, несмотря на холод, открытые,
тоже выходили на канал, и во всех трех – изобретательная дань
карнавалу! – присели на подставках дивные платья восемнадцатого века: одно –
классической венецианской выделки, бордо с золотом, все обшитое тяжелым витым
шнуром; второе – пенно-голубое, сборчатое, облачное, обвитое лентами по
плечам и талии, присыпанное серебряными блестками по кромке открытого лифа.
Третье же – черное, траурное, отороченное белыми перьями, – оно и
было самым завораживающим и стоило любой увертюры. А длинные накидки к платьям,
искусно уложенные драпировщиками, в изнеможении спускались по ступеням до самой
воды… Присутствие жизни восемнадцатого столетия было столь ощутимым, что самыми
несуразными и неуместными казались мы, с нашими фотоаппаратами.
Зато на
соседней площади процветал модный магазин-галерея, где дизайнерскую одежду
представляли забавные манекены: вырезанные из фанеры и искусно раскрашенные
венецианские дожи – в чем мать родила. Причем это были вполне исторические
лица, о чем свидетельствовали таблички: почтенные старцы Леонардо Лоредано,
Франческо Донато, Себастьяно Веньер и Марк Антонио Тривизани стояли в коротких
распахнутых туниках, в дамских туфлях на высоких каблуках.
Жилистые
ноги и козлиные бородки в сочетании с женской грудью, вероятно, должны были
что-то означать и символизировать – не саму ли идею карнавала?
* * *
– Нет, нет, – повторял
Боря, продираясь сквозь вечернее столпотворение на пьяцце Сан-Марко, поминутно
оглядываясь – поспеваю ли я за ним. – Нет, это профанация великой
темы. И грандиозные деньги, вколоченные в туристический проект.
И в самом деле: умопомрачительное великолепие костюмов
встречных дам и кавалеров наводит на мысль о статистах, оплаченных
муниципалитетом Венеции. Уж очень дорого обошлись бы такие костюмы обычным
туристам, уж слишком охотно персонажи останавливают свой величавый ход и дают
стайкам фотографов себя снимать. Они кланяются, садятся в глубоком книксене,
трепещут веерами и элегантно отставляют трости, напоказ расправляют плечи и
раскрывают медленные объятия…
Мы опоздали к открытию карнавала, к волнующему «Il volo
dell’angelo» – «Полету ангела». Правда, в самолете по телевизору мелькнул
этот, действительно потрясающий, эпизод карнавала: прекрасная ангелица – à la лыжник с горной
вершины – съезжала на металлическом тросе с высоты колокольни Сан-Марко, и
летела, и летела над площадью к Палаццо Дукале, а за ней пламенеющим драконом
стелился по воздуху двенадцатиметровый плащ, сшитый в виде гигантского флага
Венеции.
Ко времени нашего приезда карнавал уже созрел, как
пунцовая гроздь винограда, настоялся на ежедневном веселье, как хорошее вино, а
главное, оброс многолюдными компаниями, что шляются весь день от одного
заведения к другому или просто колобродят с полудня и до рассвета по улицам, набережным
и мостам.
Часам к
одиннадцати утра ты оказываешься в тесном окружении знакомых и незнакомых личин
и персонажей, в коловращенье масок, полумасок, плащей, накидок, пелерин…
Круглощекие «вольто», лукавые «коты», клювоносые «доктора чумы», прекрасные
венецианки, коломбины, арлекины, демоны и ангелы; наконец, самые
распространенные: зловещие, с выразительным именем «ларва», с подбородками
лопатой – белые маски к черному костюму «баутта»… и прочие традиционные
персонажи карнавала вперемешку с изумительно сшитыми, действительно штучными
изысканными нарядами.
От знающих людей я слышала, что коренные венецианцы
никогда не берут напрокат костюмы в лавках, предлагающих товар приезжим
иностранцам. Они комбинируют, подправляют, перешивают старые костюмы персонажей
комедии дель арте, что сохраняются в семьях из рода в род, несмотря на то что
современный карнавал возродился не так давно – годах в семидесятых
прошлого века.
Словом,
к полудню ты вовлечен в водоворот сорвавшихся с привязи туристов.
Ты утыкаешься в спины и животы, облаченные в камзолы и
платья из шитых золотом парчи, атласа, бархата, гипюра и муара; извиняешься
перед гобеленовой жилеткой, шарахаешься от мундиров всех армий и времен (с
преобладанием почему-то формы наполеоновской гвардии); перед тобой мелькают
пудреные парики, павлиньи перья, ожерелья и кружева, боа и манто, мех
горностая, плоеные и гофрированные воротники, красные и синие кушаки…
А уж шляпы – это здесь особый вид низко летающих
пернатых: залихватские треухи, широкополые многоэтажные пагоды с цветами и
бантами, крошечные прищепки с вуалями и мушками, островерхие шляпы звездочетов,
шутовские двурогие колпаки с бубенцами, а также тюрбаны, чалмы, треуголки,
фески… И в этой тесноте надо беречь глаза и лбы от тюлевых зонтиков, золоченых
тростей, перламутровых лорнетов, мушкетов, шпаг и кривых ятаганов…
Вокруг – кобальт и пурпур, мрачное золото и старое серебро венецианских
тканей, леденцовый пересверк цветного стекла, трепет черных и белых вееров,
невесомое колыханье желтых, лиловых, лазоревых и винно-красных перьев и опахал.
Если
удастся скосить глаза вниз – видишь парад изящнейших туфелек, высоких
ботфортов, пряжек и шпор, но и кроссовок тоже, и банальных зимних ботинок и
сапог – не у всех достает денег или вкуса для полной экипировки…
На
площадях, на центральных улицах расставлены складные столики с коробками и
баночками грима; за небольшую плату тебя разукрасят так, что родная мама
остолбенеет. За считанные минуты волен ты присоединиться к карнавальному
большинству. Сначала и я подумывала – не изукраситься ли как-нибудь эдак,
но, увидев трех разухабистых пожилых дам с нарисованными флагами Италии на
дряблых щеках, решила не рисковать.
– Нет,
это в былые времена романтика карнавала чего-то стоила, – бубнил мой муж,
натыкаясь на барабан, висящий у кого-то на поясе, и извиняясь перед чьей-то
спиной. – Летели все тормоза, все сословные предрассудки. И тогда уж ни
патриция, ни инквизитора, ни конюха, ни монаха… Треуголка на голове, шпага и
черный плащ наемного убийцы, безликая «ларва» на лицо – вот она, твоя
личная смертельная игра, твой образ небытия, твои призраки ночи в свете
факелов… А это вокруг – что? Развлекуха для богатых иностранцев.
Часа
через полтора кружения по пьяцце Сан-Марко и окрестным улицам и площадям на
тебя накатывает особый род карнавальной анестезии: когда ничто уже не может
остановить и задержать хоть на мгновение твой рыщущий взгляд – ни дама с золотой клеткой на голове, в
которой две живые зеленые канарейки прыгают и распевают, заглушаемые барабанным
боем и гомоном толпы, ни жонглеры на ходулях, ни живые скульптуры на каждом
углу, ни ансамбль фламенко, пляшущий на отгороженном рюкзаками пятачке пьяцетты…
Нет,
вру: в память врезался мальчик лет двенадцати: худенький даун в черном костюме
дворянина со шпагой, но без маски. Он стоял на ступенях какой-то церкви и
смотрел вниз на пеструю визжащую толпу. Его, типичное для этого синдрома,
монголоидное лицо выражало странную сосредоточенность, невовлеченность в бурлящее
вокруг веселье. Он крепко держал за руку маму, тоже одетую в карнавальный
костюм, и пристально смотрел в одну точку перед собой, как бы сверяя с кем-то
внутри или вовне свои мысли, и уголки его губ изредка выдавали тайную улыбку:
вот я тоже здесь, я тоже в костюме, я ждал и готовился, и я тут, на карнавале,
как все вы…
По
ступеням на паперть взбежала хохочущая Коломбина, с намерением повеселить
друзей внизу то ли спичем, то ли еще каким-либо вывертом, но наткнулась на
отрешенный взгляд мальчика и спрыгнула вниз, снова ввинтившись в толпу.
Я тоже
встретилась с ним взглядом и замерла: черный ангел, вот кто это был. Черный
ангел, посланец строгий, напоминавший: да, карнавал отменяет все ваши
обязательства, все условности, все грехи… Веселитесь, братцы. Веселитесь еще,
крепче веселитесь! Но я-то здесь, и я вижу, всех вижу…
* * *
К концу
первого дня перестаешь фотографировать каждого встречного в костюме. На второй
день к ряженым привыкаешь так, что именно их начинаешь принимать за коренных
венецианцев. Уж очень органичны все эти плюмажи, парики, трости и веера в этих
арках и переходах, на мостиках и каменных кампо, на стремительных гондолах, что
всем своим обликом и самой своей идеей предназначены к перевозке таких
пассажиров…
И тогда возникает странный перевертыш восприятия: как раз
туристы в современной одежде, зрители и ценители карнавального действа,
прибывшие сюда со всех концов света, производят диковатое впечатление посланцев
чужой, технологически развитой планеты. Вот и движутся бок о бок по улицам и
площадям самого странного на земле, прошитого мостками, простеганного каналами
нереального города представители двух параллельных цивилизаций.
* * *
Нам повезло даже и в метеорологическом смысле: колючий зимний дождик покропил нас лишь в первое утро. Зато лохмотья тумана чуть не до полудня носились над лагуной, цепляясь за колокольни и купола, – как безумные тени Паоло и Франчески.
Мы выходили из отеля еще затемно, когда карнавальная Венеция уже засыпала после буйной ночи. Февральский холод немедленно запускал ледяные щупальца за шиворот. Немилосердно стыли руки, глотки тумана оставляли на губах вязкий водорослевый привкус. В тишине спящего города, в рассветной мгле лагуны перекликались лишь гондольеры, торопящиеся выпить чашку кофе в ближайшем заведении:
– Микеле! Бонжорно, команданте! – голоса глохли в тихом плеске воды…
Безлюдье улиц и набережных на рассвете было само по себе удивительным – в этом городе в дни карнавала, – но в нем-то и заключалась притягательная странность наших прогулок по краю ночи. Впрочем, редкие туманные тени то и дело возникали перед нами на мостах, подозрительно юркали в переулок, стыли в парадных и нишах домов.
Однажды из-под моста вынырнула крыса, бросилась в воду и переплыла канал…
В первое же утро, когда все – в сепии, все являет собой рассветный пепельный дагерротип: арка со ступенями к воде, смутный в парах тумана мостик вдали, черный проем дверей уже открытой церкви, вода цвета зеленой меди в канале, взвесь острых капель на лице… – нас обогнал и проследовал дальше длинный и тонкий господин в норковой шубе до пят. Словно мангуста или какой-нибудь хищный зверек, вдруг поднялся на задние лапы и, виляя нижней частью туловища, быстро взбежал на мостик, и прежде чем исчезнуть в рассветном сумраке, вдруг обернулся на миг – я схватила Бориса за руку – в маске мангусты или хорька блеснули черные глазки.
Можно
было лишь гадать о ночных похождениях данного хищника…
Рассказ целиком можно прочесть только в
бумажной версии журнала