Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 39, 2011
Андрей Крамаренко
ЭТО СО МНОЙ
Не новый вопрос, можно ли анализировать предмет любви, а в
моем случае отношение к поэзии Бориса Рыжего – это, конечно, любовь, имеем
ли мы на это право. Всё прекрасное – тайно / и секретно,
друзья, – предупреждал Борис и был прав. Тайну
рождения прекрасного не раскрыть. Но проследить путь или пути художника к этой
тайне, которые он выбирал, открывал – почему не попробовать? Есть и
причина: может быть, это знание поможет кому-то другому найти путь к своей
тайне? За десять лет отсутствия Бориса профессиональными литераторами на сей
счет написано немало исследований. Я лишь добавлю несколько своих замечаний под
углом зрения обычного потребителя литературы.
ВЕРНУСЬ
ОДНОЗНАЧНО
Свой «городок» Б. Р. населил человеками, что живут в
«промышленной зоне» на рубеже двадцатого – двадцать первого веков, любят,
рожают детей, пьют «плохой алкоголь», страдают, сходят с ума, умирают. Чем
стихи Б. Р. милы моему сердцу, как и сердцам его теперь уже многочисленных
по-читателей, ведь «городок» – место далеко не райское? Психологи говорят,
что одним из основных страхов является неузнавание. Места, времени, языка. А мы
узнаем себя, вот в чем фокус. Это наш городок, наша улица, наш подъезд, наш сосед, и уходит страх, преследующий нас не только
со стороны масскультуры, но и – с противоположной стороны – современного
искусства, которое все меньше обращено к рядовому зрителю, слушателю и читателю.
Уходит страх, который возникает и в обыденной жизни, где все чаще сталкиваешься
с нечеловеками. Уходит страх, потому что поэт говорит с тобой на понятном
языке, пусть и пересыпанном изредка ненормативной лексикой (так ведь и это мы
где-то уже слыхали). Страх уходит, а душа наполняется сердечной теплотой,
которой пропитаны строчки поэта. Он не холодный и циничный наблюдатель за жизнью
человеков или даже сочувствующий им, но на почтительном расстоянии (узнаете
нашу поэзию?).
Борис участвует в судьбах человеков: не было ни одного просившего
милостыню на его пути, кому бы он не подал, мгновенно ввязывался в драку, видя
несправедливость, не задумываясь о последствиях (ведь «честь должна быть
спасена мгновенно», не так ли?), пьет с человеками, видит в человеке Человека и
уже только за это любит его. Способность возлюбить ближнего (и дальнего тоже)
развита в Рыжем по сегодняшним меркам предельно. Это доминанта и в стихах, и в
жизни самого Бориса. Когда он принес в редакцию журнала, где работал, стихи
Уфлянда, редактор в резкой форме отказался их напечатать. Придя домой, Боря
по-детски расплакался (чем не иллюстрация к его любимому Слуцкому: Покуда над стихами плачут…). Из журнала ушел навсегда.[1]
Ну да, как ребенок. А «дитя прекрасно». Да, с детства Бориса овевали теплые
ветры родительской любви, мальчишеской дружбы. Там, в детстве, зарождались
искренность, острота и чистота его чувств. Ностальгия по детству, юности –
миру чистоты и любви – темы, к которым Борис возвращался в стихах все
время. И снова мы узнаем себя, щемяще тоскующих по своему прекрасному далёку.
Мир светлого детства, юношеской любви, дружбы и верности держал,
не отпускал мужающего Бориса, но холодные ветры мира реального уже били в
сердце. В распадающейся стране открывался сезон предательства и лжи, алчности и
насилия, ненависти. Душе, коли таковая наличествует, противно то, что стоит за
этими словами. Душе поэта – многократно. Душа его стремится к ладу,
гармонии, сердце болящее не может ни впустить в себя демонов зла, ни
примириться с поражением детских (а на деле-то – человеческих) идеалов под
напором нарастающей энтропии в обществе. Струна натягивается. Поэт понимает –
не выдержит, рванет. Оттого одновременно столько безнадеги и столько света. В
безнадежность не веришь, поэт говорит о смерти походя, мельком, подчас с
блестящей тонкой иронией. А свет озаряет всякий раз, как раскрываешь книжку.
СКРИПКА
И НЕМНОЖКО НЕРВНО
Стихи Бориса певучи. Я
понимаю под этим словом не голосовые модуляции читающих свои стихи поэтов (или
интерпретирующих не свои – чтецов), напоминающие пение, а утилитарную
способность стиха к переложению на музыку или – более узко – становиться
песней. Это свойство наличествует, коли позволяет форма и содержание стиха.
Свойство, редко встречающееся в современной поэзии, заключающееся, с
оговорками, в лексической и смысловой простоте (не примитивности! – вспомним
пушкинское «А поэзия, прости Господи, должна быть глуповата», вокруг которого
за полтора века сломано столько копий из-за буквального прочтения. Выскажи А. С.
эту мысль в стихе, не было бы повода для шума. Что и сделала в шутливых
строчках Новелла Матвеева: Поэзия должна быть глуповата / Но сам
поэт – не должен быть дурак. Ясность мысли и простоту
изложения, думается, имел в виду классик, за что и был востребован
композиторами). Плюс – некая «сюжетность». Определение, конечно,
расплывчатое, нестрогое и неточное, поскольку стих может и обладать этими
качествами, но оставаться безнадежно «непесенным». Стало быть, условие
необходимое, но недостаточное. Стихи Б. Р. поются, это слышно
невооруженным слухом, и это качество также привлекает читателя. (Пользуясь
оказией, хочу обратиться к мастерам поэтического цеха с просьбой спускаться,
пусть ненадолго, с горних высот от разговоров с Богом и проблем Языка к нам –
на улицу безъязыкую, спускаться с простыми – да пусть бы и непростыми, но –
песнями. Ибо сказано не нами: в песне душа народа. Ибо хреново народу жить без
души, то бишь без песен сегодняшних, ибо хреново сегодня. В этом соль и
сказанного выше скобок.) Вот и все, что я хотел объяснить больше себе самому,
почему так любим мною Борис Рыжий. Осталось небольшое музыкальное приложение.
БОНУС-ТРЕК
Многие стихи Рыжего откровенно провоцируют композиторов.
Только я знаю больше десятка авторов, пишущих или писавших на стихи Б. Р.
Число песен, о существовании которых мне известно, приближается к двумстам и
будет расти, в чем можно не сомневаться, хотя бы потому (а в основном-то, увы,
не потому), что абсолютных «попаданий», на мой взгляд, пока всего лишь одно («Над
домами» Сергея Никитина) и еще шесть-семь ближе к яблочку, чем к молоку, и
почти все – у того же автора, наделенного прекрасным композиторским даром
и поэтическим слухом. Причина, возможно, заключается в следующем свойстве
поэзии Бориса Рыжего, которое сознательно редуцировал композитор. Имя свойству – нерв. Стремление Никитина «обезболить» песней стихи – суть его
приверженности норме, проявление заботы о слушателе, его психическом здоровье.
Это – высший пилотаж для композитора. Это позиция мудрого мастера и может
служить правилом для пишущих песни. «А
правила без исключенья нет». В случае с поэзией Б. Р. – оно не
работает. Нерв. Это свойство – порождение натуры Б. Р.,
его психики, физиологии, мировоззрения: Борис так жил. Оно имманентно. Потому
оно растворено в лексике, фонетике, иногда почти незаметно, но присутствует
всегда. У Рыжего нет спокойных
стихов. Вторгаясь мелодией, гармонией, интонацией в их ткань, композитор должен
помимо прочих решить задачу сохранения этого свойства. Иначе стих рассыпается,
гибнет подобно зубу (не самая удачная метафора), обреченному по удалении нерва.
У Слуцкого, например (на стихи которого
тоже песенные удачи единичны), таким неудаляемым свойством является пафос. Есть
оно, у каждого свое, и у Тарковского, и у Бродского, еще целого ряда поэтов.
Это то, при удалении чего стихи теряют свой объем, а порой и смысл. Повторюсь,
Борис так жил. На пределе. Его струна всегда перетянута, готова в любую минуту
рвануть. Где нерв и струна – там Высоцкий. Рыжий любил его песни, часто
крутил пластинки. (Опять к певучести – повлиял Владимир Семёныч? Или отозвались
концерты мощного в те поры КСП Челябинского политехнического института, куда
водила маленького Борю его старшая сестра?)
P.S. У
меня есть ощущение, что после того, что случилось в двадцатом веке, человеки
нуждаются уже в Новейшем Завете. И он уже пишется лучшими поэтами. А самые
сокровенные слова сложатся в новую Песнь песней, которую исполнят барды. Там
будут обязательно и строчки Бориса Рыжего.
[1] Роттердамский
дневник. // Борис Рыжий. Оправдание
жизни. Лирика, проза, критика, интервью,
письма. Екатеринбург: У-Фактория, 2004. Составитель Ю. В. Казарин.