Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 38, 2011
Геннадий Беззубов
унеси Всё с собой
* * *
Кто верен снам о русском слове,
Считаться русским хочет частью
И стать родным, пусть не по крови,
Но уж хотя бы по несчастью.
Но нет, и в этих снах нечастых
Ему не дарят утешенья,
Ведь мнимое родство несчастных
Есть только плод воображенья…
На даче сушат абрикосы
И подают варенье к чаю.
Набоков задает вопросы,
Но я ему не отвечаю.
Гляжу, как Бунин в шарфе синем
Проходит по террасе скоро,
За ним двойник, известный Сирин,
В очках, похожий на шофёра…
Но это ночь, она для спящих,
Когда душа уже уснула,
А ночь всего лишь чёрный ящик,
В котором спит литература.
* * *
Когда он проснулся, поймав за хвост
Во тьму уползавший текст,
Там значилось: «Девочки лучше, чем Гросс,
Хоть он и из наших мест».
Какие девочки? Что за Гросс?
Он думал над этим полдня,
Хоть знал, что нельзя, но в глазах вопрос
Читала его родня.
А день начинался с привычных нот,
На чём-то дудел сосед,
И фон нарастал, касаясь высот,
Как нарастает свет.
Когда он пошел дополнять миньян,
Молились в соседней роще
Один армянин и трое славян,
Им это давалось проще.
Вот только к кому обращались они,
Взять в толк он никак не мог.
Зато пейзаж, как в лучшие дни,
Подробно лежал у ног.
И он в нём читал, как в чужих сердцах,
Как в карте города Н,
Где ветер вздымает уличный прах
Превыше любых антенн.
* * *
Не удалось отсидеться в библиотеке,
За прочными стенами семейного быта,
Казавшегося возведённым навеки,
Но засвистело, и дверь открыта,
И ветер пошёл выдёргивать по странице
И понёс их по улицам вместе с нами –
Поберегись, как бы не оступиться.
Так по сей день этот полёт и длится,
Перемежаясь снами.
Там, во снах, наши следы вынут, протрут луголью,
Спрыснут бензином да табаком присыплют,
Чтоб думали, что мы шли дорогой другою,
Только бы не нашли, только бы не вернули в Египет.
Ветер, ох, ветер, кто же странички сложит,
Чтобы понять, как бы там всё сложилось,
Чтоб доглядеть кусок, который не прожит,
Только зачем всё это, скажи на милость,
Если ветер всё так же метёт бумагу по плитам,
Свистит, крепчает, не знает горя
И кого-то несёт снова тем же путём забытым
В сторону моря.
ПАМЯТИ ЛЕОНИДА ИОФФЕ
Одинокая птица стрекочет в железной листве,
Из чего она сделана, не из того же металла?
Вроде той, что сидела на жёрдочке в красной Москве,
О свободе твердила, запретные книжки читала.
И железный язык колебался в пластмассовом рту,
Как в свистке костяном, что на поле сзывает орду,
Воскрешая игру, вызывая обвал водопада.
Я там тоже бывал, может быть, и сейчас попаду
В перекрестие штанг, если только прицелюсь как надо.
Но за рябью экранной уже не понять ничего,
Видно, слёзы восторга, пролитые в шестидесятых,
Испарились, иссохли, оставив тебя одного
Разбираться вовне в русских фразах, в запутанных
датах.
Только здесь кипарис, что напротив могильной плиты,
На иврите озвучен, но разве хотелось другого?
Кто теперь разглядит, кто разгладит все смутные эти
черты?
Тот, за кем в этом мире и в том остаётся последнее
слово.
* * *
На лестнице, где счётчики жужжат
И комары упорно ищут цели,
Стоят разводы цвета акварели,
Как в колбе, где усталый воздух сжат.
Ты можешь задержать его в груди,
И это тоже будет некий опыт –
Остановиться, перейти на шёпот
И загадать, что будет впереди.
Что впереди? Усталость вещества
Предполагает осторожность планов,
Об этом толковал еще Иванов,
Не помнивший славянского родства.
Мы помним всё. Не с Филиппин небось.
В ушах стоит «Прощание славянки»,
И радужные плавают обманки
На лестнице, как дух бензинный в танке.
Ты в нём сидел? Да нет, не довелось.
* * *
Дом, пристанище детства, обречённый на слом,
И отец, от которого пахло козлом
Или «Шипром». Потом, после бани, иной –
Запах банного мыла висел надо мной.
Просмотри, пролистай этот темный кадастр,
Всё душа соберет, никому не отдаст,
Чтоб под спудом держать, чтоб хранить про запас
Всё, что Он попустил, от чего не упас.
Унеси всё с собой в глухие кусты,
Всё, что было тобой, всё, что значилось «ты»,
Как по лестнице чёрной уносят, таясь,
Нерассыпанный прах, неразъёмную связь.
ARS POETICA
Гениальные строчки приходят сперва,
А потом превращаются просто в слова,
Обманувшие свежестью звука.
Говорят, мы обходимся без волшебства
И поэзия – тоже наука.
Или просто привычка слова тасовать,
Проверяя звучанье опять и опять,
Выжимая педаль до упора,
Плюс умение всё ко всему подогнать,
Чтоб не выпасть из общего хора.
Может, лучше бы выпасть, как в толще вина
Незаметный осадок горчит дотемна
Меж деревьев вечерней расцветки,
И тогда пусть уносит, возносит волна,
Поднимает до верхней отметки.