Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 36, 2010
Галина Климова
линия перемены дат
* * *Давай до холодов махнём в Иерусалим
и через Львиные и Яффские ворота
возьмём его, и сделаем своим
до первого – от сердца – поворота,
до взгляда врозь,
до слова поперёк,
но вряд ли с нами приключится это.
Библейское не за горами лето,
и в наших паспортах ему отмерен срок.
Махнём, хотя б рукой… Какие пилигримы –
с буханкой чёрного и водкой ледяной –
нагрянем будто снег по адресу:
домой,
где наша жизнь без нас бежала мимо,
где по-людски меня ты отогрел,
безжалостно и не по-философски.
Махнём скорей!
Нас ждёт Наум Басовский
со стопкою стихов, с пучком поющих стрел.
* * *
| Мене, текел, фарес – исчислено, взвешено, разделено… Книга Пророка Даниила, гл. 5, 25-28 |
Быть полукровкой, не различая в себе горизонта,
черты оседлости, линии перемены дат,
за своих умирать на оба воюющих фронта,
откинув к западу ноги, к востоку – взгляд,
еще влажный живой зелёный, с зимой вразрез,
так просто расположивший к себе земную ось.
На каком языке зубрила: мене, текел, фарес, –
чтобы чисто по-русски буркнуть: авось…
Там ржаная горбушка – пустыни зажаристой корка,
тут похрустывал снег, будто праздничная маца.
Не счесть всех исходов и войн,
и тьмы, и казней, и торга,
не взвесить всей крови, рвущей сердца.
И я – подозрения, злобу и смех навлекая –
побочная дочь Сиона в семействе осин и берёз,
шевелю губами, как бабки мои – Феня и Хая.
Кровинкой меня называя, кто давился от слёз?
ТАШКЕНТ. ПАМЯТИ СКВЕРА
Уроженец Ташкента, малютка “мaтис”,
в шестьдесят лошадиных сил ломовой ишак,
тронулся в сторону сердца – налево и вниз –
пронюхав, что город стоял на ушах:
бездомные майны клевали бездомных грачей,
дозорные гнёзда разбиты до слепоты,
на пнях и на свежих спилах – цветы
для всех невинно убитых чинар и карагачей,
всех – царской выправки,
редких пород,
лет сто дышавших музыкой высших сфер.
Эхом разбился колониальный сквер.
На Алайском базаре задохнулись тмин и зира.
Не стало воздуха.
Но сколько сирот
с растительной памятью, притягивающей кислород!
В развороченном небе не всё заживёт до утра.
Убийственная в Ташкенте жара.
АЛЕКСАНДРУ РЕВИЧУ
1.
Сошью тебе небо из птичьих клиньев
на скорую руку,
на живую нитку собранных ливней
на всю округу…
Такое небо – как лоскутное одеяло,
чтобы пело, и летало, и сияло
под духовую музыку, под ветерок
от дудочки губ моих, под рэп и рок
до семи небес и с начала…
Даже месяц взыграл! Полон рог
молодого вина… Не пора ли виниться?
И ты – как юнец, и я – как юница.
И нимбом пернатым над нами венок –
зяблики, пеночки и вьюрок,
чтобы друг в друге нам пробудиться,
пока мир так нежен и так одинок.
2.
…и дожили до зимнего времени,
всякий снег узнавая в лицо,
будь он вождь африканского племени,
с голубиное – вдрызг – яйцо.
Он то падал, то шёл чуть живой
сечкой, хлопьями, пылью, пельменями,
сам в себя уходя с головой
по крутому пробору на темени,
по касательной всех, по косой,
чтоб за стрелкой успеть часовой,
разлетевшись до летнего времени…
3.
| Ну, при чем здесь война? Просто пёстрое лето, Страна Девятнадцати Лет. Было – и нет. Александр Ревич |
…не шёлковый – за версту видать,
в рубашке родившийся воевать,
с породистым бантом на шее,
с прискоком крапиву потешной саблей срубая,
дёру давал от злого бабая,
а ночью с портрета напуган Блоком
в космах как у бабы-яги…
Руки в ноги, беги,
поднимай рукопашный свой космос,
боец, огурец, шальной оголец,
под огнём и в плену 41-го летом,
а потом ползком по Азову зимой,
чтоб, варясь до костей в сталинградском котле,
вынырнуть – как из утробы – поэтом
и раненой волей дышать на земле
с осколком в боку, со стихами солдата
в составе штрафбата, в самом соку,
в Стране Девятнадцати Лет.
Было – и нет.
ИМЯ
В переводе с болгарского галя – не имя,
но глагол, и пишется со строчной,
а Вера, Надежда, Любовь – с прописной
разгуливали нагими.
Имя Галя гвоздем изгваздало моё детство,
грезились Злата, Земфира, Кармен, Евридика.
Парнишку, на даче скучавшего по соседству,
ввела в обман изощренно и дико,
представившись: Иоланта, короче – Ио,
иностранная, мифическая, золотая…
– “Иоланта” ведь опера?!
И ты не слепая…
Родители чуть не назвали Руфина,
за то что – девочка (ждали сына),
за то что денежная в стране объявилась реформа,
в созвучии с ней и росла бы Руфина,
если б не телеграмма от тёти на двух бланках:
“…за синие очи и чёрные волосы назовите Галка”.
Теперь на 8-е марта все, кому не жалко,
жалуют кубики от “Gallina blanca”,
хотя во мне ничего однокоренного с курицей,
галатами, галлами и гало,
но кое-что от тишины (повезло),
от милости её и смелости –
ядро молочно-восковой спелости
на вкус и на слух, и во взгляде.
Галя – болгарский глагол
ласкать, нежить, по головке гладить.