Отрывок из романа «Врачи». Перевел с иврита Вениамин Прейгерзон
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 36, 2010
В
первом десятилетии XX века в
местечках еще действовала инерция старых, привычных законов. Внутренняя жизнь общины
полностью определялась системой религиозных учреждений и должностей: синагогами
и ешивами, раввинами и даянами,
канторами и габаями, меламедами
и моэлями. В большом количестве издавались священные
книги – Танах, талмудическая литература, сочинения раввинов,
каббалистические тексты, сборники молитв и брошюрки праздничной агады. Хватало и религиозных аксессуаров – от талитов, мезуз, мацы и
традиционных суккотних наборов до пуримских
трещоток и ханукальных волчков. С самого рождения
жизнь еврея была тесно связана с религией. Не только молитвы, свадьбы и
разводы, но все – вплоть до мытья рук до и после еды – совершалось по
религиозным законам. И, конечно же, в самый последний путь еврея провожала
древняя поминальная молитва – кадиш.
Но
тогда же появились и новые веяния: в местечках стало происходить все больше
непривычного, немыслимого ранее. Многие молодые люди отказывались жить по
религиозным канонам, хотя и продолжали числить себя в евреях. Впрочем у них не
получалось и выбраться из местечка: законодательные ограничения сильно
затрудняли этот процесс. Мешали черта оседлости, процентная норма при
поступлении в университеты, запреты на работу в сельском хозяйстве и в
правительственных учреждениях и многое другое. Все это вызывало недовольство и
раздражение.
Еще
в конце предыдущего столетия среди евреев приобрели популярность две
разнонаправленные идеологии – национальное движение и социализм. Молодых
людей не устраивал традиционный религиозный подход, призывающий к смирению
перед жизненными невзгодами, когда избавление от страданий становится возможным
лишь после прихода Мессии. Верующий человек веками возлагал надежды на Господа –
это давало надежду и помогало терпеть. Но молодые евреи желали освободиться от
горестей еще в этом мире – а социализм и сионизм обещали им именно это.
Первый,
социалистический, путь привлек немало молодежи, увлеченной левыми лозунгами
равноправия, которое, как предполагалось, должно было наступить сразу после
свержения царского режима. Но и программа сионистов выглядела заманчиво для многих
евреев – молодых и пожилых, богатых и бедных. Люди надеялись укрыться от
жизненных тягот в стране света и надежды; ради этого они готовы были на
все – даже на потерю разговорного языка. Так началась непримиримая
конкуренция красного цвета с бело-голубым. Власти со
своей стороны не доверяли ни тем, ни другим: жестоко расправляясь с
социалистами, они поглядывали на сионистов не менее косо.
Особенно
тяжелыми для евреев были ограничения в получении образования. Родители
тревожились за судьбы детей и не могли не задаваться вопросом: что ждет их в
будущем? Врачи, адвокаты, инженеры и другие люди, имевшие высшее образование,
казались простым евреям существами высшей касты. В местечках именно они являли
собой пример для подражания. Поэтому очень и очень многие мечтали
прежде всего отправить сына или дочь в гимназию, а затем, если повезет, то и в
университет.
Случалось
даже, что ради этого меняли религию. Хотя это происходило все же нечасто:
община, родные и самые близкие люди откровенно презирали выкрестов, и последним
приходилось рвать корни, связывавшие их с собственной семьей, со своим народом.
Но может ли человек жить без корней? Выкресты тщились – зачастую неудачно –
прижиться на чужой почве, стать своими в другом народе, который вовсе не
торопился принимать в свое лоно чуждых и неприятных ему людей с их неистребимым
акцентом, непонятными привычками и прочими характерными признаками инородства. Оставив один берег, они так и не пристали к
другому, а потому трудно приходилось выкресту в России.
Что
же тогда оставалось желающим учиться? Выход нашли в открытии частных гимназий и
школ; впрочем, право на это тоже имели далеко не все. Большинство учеников в
этих новооткрывшихся учебных заведениях составляли
евреи. Кроме того, в каждом городе и местечке находились частные
преподаватели – тоже преимущественно евреи, которые обучали молодежь в
соответствии с программами реальных школ и гимназий.
…Когда
главой Народного комиссариата по делам национальностей был назначен Сталин, на
ивритскую культуру в России обрушилось несчастье. Комиссариат включал в себя
ряд учреждений, призванных решать национальные проблемы новой России, и среди
них – Еврейский комиссариат, сокращенно – Евком –
во главе с Шимоном Диманштейном[1]. В крупных городах
страны были созданы местные евкомы со своими
комиссарами. Наряду с ними – уже по партийной линии – возникли так
называемые евсекции, состоявшие преимущественно из
коммунистов – выходцев из левого крыла Бунда.
На
первых порах отношение евкомов и евсекций
к ивриту представлялось достаточно терпимым. Когда Советское правительство
перебралось из Петрограда в Москву, Евком обосновался
на Пречистенке, в доме Гилеля Златопольского[2] и Шошаны Персиц[3]. Здесь же работали
еврейские организации «Тарбут», «А-мишпат а-иври», издавался
детский сборник «Штилим». Комиссар говорил на
иврите и питался в кошерной столовой, устроенной в том же доме. В стране еще
активно действовали всевозможные еврейские сообщества.
Глава
петроградского евкома Рапопорт
тоже заявлял, что не собирается выступать против еврейских общин и учреждений –
при условии, что они не будут мешать советской власти. В первой половине 1918
года еще выходили в свет «А-ам», «А-ткуфа», «Унзер Тогбладт» и другие издания. Проводились съезды
еврейских организаций и выборы руководителей. Кстати, большинство голосов
получали национальные и религиозные партии, хотя многие голосовали и за Бунд.
Еще могли существовать соперничающие партии, и можно было вполне
беспрепятственно высказывать самые разные мнения.
Однако
через некоторое время в Москве, Петрограде, Могилеве, Гомеле и многих других
городах возникли неразрешимые разногласия между сторонниками иврита и
сторонниками идиша. В Екатеринославе дело дошло до
серьезной драки, хотя, слава Богу, никто не пострадал. Тем не менее, общество «Тарбут» еще и после этого могло вести активную работу по
пропаганде иврита; его отделения действовали на Украине, в Белоруссии, на
Кавказе и в Сибири. В Одессе «Тарбут» даже смог
провести съезд учителей иврита, на котором собралось несколько тысяч
преподавателей. Шестьдесят общеобразовательных ивритских
школ, курсы усовершенствования учителей, гимназии, детские сады, вечерние
кружки для взрослых, библиотеки и читальные залы – все это довольно мощное
уже движение говорило и работало на иврите. Издательство «Оманут»
снабжало учащихся учебниками, издательский дом «Штибель»
выпускал массовым тиражом книги на иврите в области гуманитарных и естественных
наук.
К
самой Евсекции принадлежало относительно небольшое
число евреев. Большинство коммунистов-евреев считали себя членами ВКП(б) и не интересовались национальными проблемами. Диманштейн, к примеру, демонстрировал равное пренебрежение как к ивриту, так и к идишу. «Для нас
идиш – не святой язык, как для некоторых деятелей Евсекции, –
подчеркивал он. – У нас нет никаких отдельных еврейских целей!»
В
конце октября 1918 года в Москве состоялся Первый съезд евкомов
и коммунистических евсекций.
Его участники, среди которых присутствовали и беспартийные, собрались в бывшем
доме Персиц. Некоторые делегаты требовали, чтобы
школы перешли в ведение общин, а не евкомов. Но
главным итогом съезда стало решение о назначении идиша официальным языком
обучения. Тем не менее, к удушению иврита пока не перешли.
Между
тем в России продолжалась гражданская война. В пламени жестоких боев сгорали
старые ценности и зарождались новые. Борьба шла и среди самих евреев. Сионисты
и бундовцы, социалисты и религиозные – общего между ними было крайне мало,
и договориться не представлялось возможным. Даже когда обсуждали национальную
автономию, имели в виду совершенно разные вещи. Одни стремились к автономии
культурной, другие отстаивали личную, третьи говорили
о классовой…
Но
и этим не ограничивался спектр разногласий: каждый из основных цветов дробился
на множество оттенков – культурных, политических и общественных. Те, к примеру, – просто сионисты, но за идиш; эти – с
уклоном в социализм, но за иврит; третьи – только за русский; четвертые –
за комбинацию идиша и иврита; пятые… десятые… двадцать девятые – за все
три языка плюс эсперанто!..
Кто-то
уповал на создание универсального наречия для всего мирового пролетариата и
даже слушать не хотел об отдельном еврейском языке. Другие отстаивали
необходимость компромисса – дескать, что бы ни
решили, все будет хорошо, – лишь бы только прийти к какому-нибудь
согласованному решению, лишь бы покончить со склокой. Однако ни одна из
противоборствующих групп не соглашалась на уступки! Немного сдвинуться вправо
или влево? Что вы, Боже упаси, ни в коем случае! Будем
стоять до последнего! Можно ли было говорить в такой атмосфере хотя бы о
минимальном согласии в еврейских общинах?
Никуда,
между тем, не делся и антисемитизм. В мае 1918-го на стенах петроградских домов
появились листовки: «Ненавидим еврея! Твои дни сочтены! Мы знаем, где ты
живешь! Скоро твоя грязная душа вылетит из своего поганого
убежища!» Угроза еврейских погромов выглядела настолько реальной, что
понадобился специальный декрет, подписанный Лениным в конце июня 1918 года.
В
1918-м Бунд и общие социалисты боролись не только против сионистов. С пеной у рта они нападали также на коммунистов и на Советскую
власть. Моше Рафес[4] – лидер Бунда
на Украине и член Центральной Рады, заседал вместе с представителями
национальных партий, включая сионистов, и при этом обвинял большевиков в
уничтожении еврейских общин. Трудно себе представить, но Рафес
делал это во имя той самой Рады, которая породила Петлюру.
«Именно
предательская политика большевиков, – утверждал он, – швырнула Россию в объятия анархии, именно большевики усиливают
сейчас контрреволюцию. Их власть – это чужая власть, власть оккупантов, не
отличающаяся от немецкой или австрийской. Большевики
бьют не по контрреволюции, они бьют по самой революции!»
Другой
член Рады, бундовец Моисей Литваков[5], называл
большевиков преступными авантюристами и призывал Раду решительно осудить захват
Лениным власти и действовать подобно военному правительству Дона. В то же время
один из вождей Бунда участвовал в восстании Чехословацкого корпуса против
Советской власти.
Но обвинительные речи Рафес и
Литваков произносили лишь в 1918 году, когда расстановка сил выглядела неблагоприятной
для большевиков. В 1919-ом, на пике гражданской войны, в год ужасающих еврейских
погромов, Рафес уже иначе взвешивает ситуацию. Легко
было храбриться за спиной Рады. Но Рада развалилась, и многие бундовцы, сделав
разворот на сто восемьдесят градусов, переходят в лагерь своих бывших
смертельных врагов. Левое крыло Бунда вливается в компартию, руководители
правого – уходят в Польшу. А что же Рафес? Он
становится ни больше ни меньше – главой
бундовцев-коммунистов! Теперь уже он предстает последовательным борцом за
власть большевиков! Увы, подобный оппортунизм был весьма нередок в Еврейской
социалистической единой партии. Вскоре бывшие левые бундовцы объединятся с
коммунистами Евсекции в единый «Фарбанд»[6] – Союз
еврейских коммунистов. Такое объединение произойдет как на Украине, так и в Белоруссии.
Но
что же бедные, замученные петлюровцами и разгромленные бандитами еврейские
местечки? Что с ними – словно проклятыми самим Господом?! Большинство
общин еще дышат, но погодите, их еще ждет окончательное решение.
Пример его можно обнаружить в Ромнах. Там безжалостно разгоняют еврейскую общину
и ликвидируют все ее культурные заведения, взамен которых над дымящимися
руинами еврейского духа возносится евком, возглавляемый бундовцем. И первое, что он делает – облагает
население немыслимым налогом на сумму в полмиллиона рублей… С революционным
энтузиазмом ликвидируются религиозные школы и учреждения. Впрочем, были и
некоторые послабления: например, еврейская больница и дом престарелых
продолжат свою работу. Кроме того, высочайше разрешат выпекать мацу к Песаху.
А
в большинстве еврейских общин продолжается шумная беспорядочная суета,
бесконечные склоки, вражда между сторонниками иврита и идиша. И под шумок этого беспомощного, обреченного гвалта прокладывает
себе дорогу русский язык. В шкафах еще безмолвно ожидают своей участи книги на
иврите, религиозные и светские. Воспоминания об их предсмертном молчании
разрывают мне сердце… Тогда я был еще совсем юнцом. Получится ли теперь
вытащить из забвения давно ушедшие, покрытые пылью события тех дней?
Поглощение –
неважно, добровольное или насильственное – еврейских партий Евсекцией ускорило исполнение приговора, вынесенному ивриту
и ивритской культуре. Казалось, еврейские ревнители
большевизма совсем обезумели, словно в их вены вкололи сыворотку зависти и
подлого карьеризма, вирус жажды власти,
главенства и почета! Летом 1919-го года разразилась настоящая беда. В
начале июня в Москве прошел Второй съезд еврейских секций и комитетов. В нем
приняли участие тридцать два делегата: двадцать пять от центральной России,
пять – от Белоруссии, два – от Украины. Эта ничтожная горстка
самозванцев объявила себя представителем всего еврейского народа, миллионов
людей, которые были обречены на жестокие страдания и лишения на просторах
истерзанной страны.
Съезд
обратился к соответствующим компетентным органам с предложением закрыть все
национальные и культурные организации на языке иврит. Возражений не
последовало. 4 июня 1919 года Коллегия Наркомпроса
приняла дополнение к Постановлению о языке в школах национальных меньшинств.
Дополнение гласило: «Родным языком массы трудящихся евреев, проживающих на территории
РСФСР, является только идиш, но не иврит!»
Напрасно
раввин Мазе[7] пытался доказать
Луначарскому, что иврит – тоже язык еврейского народа. Комиссар Диманштейн от имени пролетариата выступает с категорическим
опровержением: «Неправда! Лишь идиш был, есть и будет истинным языком еврейских
народных масс!» Что ж, против пролетариата не попрешь,
и убойный довод Диманштейна перевешивает мнение
уважаемого раввина. Иврит окончательно приговаривается в России к уничтожению.
По
окончании работы съезда при Центральном Евкоме
организуется специальный отдел – этакий
спецназ – по ликвидации буржуазных ивритских
организаций и объединений. Уже 17 июня член Евкома Агурский[8] подписал Декрет о
ликвидации Совета еврейских общин и всех его отделений, действующих на
территории Российской социалистической республики. Одной из целей декрета
называли пресечение антипролетарской деятельности общин в области культуры,
которая, по мнению властей, наносила вред молодому поколению. Декрет был утвержден
наркомом по делам национальностей Иосифом Сталиным.
Во
исполнение указания ивритская школа при московской
общине – та, что на Пятницкой, – была немедленно переведена в систему
общего образования, официальным языком обучения которой стал идиш. А вслед за
этим в июле 1919 года по всем городам и весям Советской России был разослан
приказ, подписанный комиссаром Евкома Диманштейном. В нем предлагалось в кратчайшие сроки
ликвидировать все еврейские организации, а культурную деятельность общин
сосредоточить в рамках евкомов и евсекций.
Это означало конец еврейских общин в России. Диманштейн развернул широкую разъяснительную работу. В
молодости он учился в ешиве и, разумеется, имел хорошее представление о том,
что намеревался уничтожать. Комиссар Евкома выступал
в роли защитника трудящихся евреев. А работа под руководством Сталина
обеспечивала ему надежное прикрытие. К тому же Диманштейн
широко апеллировал к истории, доказывая, что нет в мире ничего более затхлого и
реакционного, чем еврейские общины.
«Вспомните Амстердам, – говорил Диманштейн. –
Вспомните, как безжалостно тамошняя община
преследовала и гнала Уриэля Акосту
и Баруха Спинозу – великих людей и ученых. Этих гениев предали анафеме,
отлучению, разрушили их жизни. Угроза бойкота всегда служила надежным
средством давления в руках раввинов и еврейской буржуазии. Общины постоянно
выступали против ассимиляции и прогресса. Пора положить конец этому пережитку.
Смерть еврейским общинам! Дайте дорогу прогрессу, ассимиляции, языку идиш!»
Вот
как! Не кого-нибудь – самих Спинозу и Акосту
привлек на свою сторону Диманштейн, чтобы их именами
вершить ликвидацию ивритских школ и библиотек. Думали
ли преподаватели еврейской гимназии на Пятницкой, что они платят по полному
счету за чьи-то давние счеты с Барухом и Уриэлем?
В
Белоруссии, приветствуя разгром, гремели трубы Фарбанда:
«Общины издевались над тружениками, плевали в них и насмехались над их
языком – идишем. Но у пролетариата кончилось терпение. Он уничтожил
общины, противоречащие основам советского строя. Надо надеяться, что на
очереди – школы общества «Тарбут», портящие
еврейскую молодежь и мешающие ее нормальному образованию. На еврейской улице
еще слишком много живых трупов, отравляющих воздух».
От
Белоруссии не отставала Украина. Новый глава украинской евсекции
Рафес, еще год назад
проклинавший большевиков, из кожи лез, чтобы искупить грехи прошлого. Вместе со
своими сподвижниками он немедленно принимается за уничтожение ивритской культуры. Уже в июле 1919 года Высший комитет Фарбанда на Украине обратился в НКВД с просьбой
немедленно прекратить деятельность еврейских национальных организаций. Среди
прочего эти организации обвинялись в том, что пытаются искусственно внедрить
иврит в еврейскую среду, и это наносит непоправимый урон тем школам, где учатся
на идише – общепризнанном языке народных масс.
Эта
просьба подписана фамилиями деятелей украинского Комфарбанда во главе с Рафесом. Тотчас же в НКВД создается специальный комитет по ликвидации, а
спустя несколько дней во все края и области советской Украины летят телеграммы
с приказом немедленно прекратить деятельность «Тарбута»,
Института по научным исследованиям еврейских общин, общества «Эзра», профессионального объединения ивритских
писателей, сообществ «Маген-Давид Адом», «Хевра Кадиша» и т. д. Рафес опасался, что мертвецы – клиенты «Хевра Кадиша» также являются
агентами мировой буржуазии!
Членов
руководства и ответственных секретарей всех этих организаций обязали срочно
прибыть в Ревтрибунал и дать подписку о прекращении деятельности. В противном
случае угрожают арестом и судом. Под декретом подписи: Власенко от НКВД, и три
члена ликвидкома во главе с Рафесом.
Через
некоторое время Рафес рапортует об исполнении
поручения: козни буржуазных защитников иврита успешно пресечены карающим мечом
диктатуры пролетариата. Контрреволюционеры арестованы, их организации и
комитеты ликвидированы. «Кто в советской стране будет их заступником? Еврейская
буржуазия? Реакционные еврейские слои? Нет у них права голоса. Настоящий
революционер с гордостью бросит призыв: надо уничтожить еврейскую реакцию! Это
наша обязанность.»
Но
другой еврейский функционер не разделяет этого оптимизма. Он предупреждает, что
еще предстоит продолжительная борьба против еврейской реакции, сионизма,
иврита, еврейской плутократии и ее религиозных символов, против убожества еврейских религиозных школ и ешив.
Этот еврейский большевик подчеркивает, что отныне борьба не будет носить
характера интеллигентских дискуссий: «Мы решительно перешли на практические революционные действия. Массы, как известно, не
занимаются глупостями, им нужны конкретные дела…»
Так
глумились еврейские комфарбанды
над ивритской культурой нашего народа! Тысячи гнусных слов стаями летучих мышей носились над
парализованной еврейской улицей. Диманштейн, Рафес и прочие «передовые деятели» в своих статьях и
выступлениях утверждали, что идиш – это прогресс, а иврит,
наоборот, – реакция. Упорствуя в тяжком грехе лжи и клеветы, эти невежды
порочили наш древний язык, объявляя его не только мертвым, но и чужим! И говорили
они это от имени всех евреев!
Но
что происходило на местах, в гуще еврейской массы, пережившей кровавые годы
бандитских погромов, убийств и глумления? Это может показаться невероятным, но,
невзирая на волны насилия и ненависти, которые одна за другой прокатывались над
еврейскими головами, в местечках еще теплилось прошлое, дети учились в хедере и
не торопились слушаться ликвидаторов Диманштейна и Рафеса.
Непонятно
каким образом еще действовали синагоги и ешивы,
собирались миньяны, составлялись цеховые группы
ремесленников – портные, сапожники, шорники, жестянщики и другие. Молодые,
а среди них и девушки, учили как язык Танаха, так и
современный иврит. Суббота по-прежнему оставалась святым днем, праздники, пусть
и очень тихо, но отмечались. Большинство народа восприняло декреты Сталина-Рафеса не только с тревогой, но и с отвращением.
В
феврале 1920-го харьковская евсекция,
действовавшая при местном отделении Наркомпроса,
установила жесткий контроль над всеми школами и детскими садами. Религиозную
школу закрыли по указанию ликвидкома.
Ивритскую – включили в систему общеобразовательных школ с обучением на
языке идиш. Уволили учителей, отказавшихся преподавать на идише. Иврит попал
под запрет как в частных гимназиях, так и в общих, хотя родительские делегации
долго обивали пороги евсекции,
умоляя прекратить разгром. Но ликвидкомовцы твердо
стояли на своем. Столь же непримиримый характер приняла борьба против общества
«Тарбут».
В
Одессе известны случаи, когда родители не отпускали детей в идишские
школы и объединялись, нанимая частных учителей иврита и устраивая обучение на
дому. В городах и местечках еще действовали полуподпольные хедеры и ешивы. В Староконстантинове, например, в конце 1921 года
иврит учили на двух вечерних курсах, а в школах – с первых классов.
Действовал также драмкружок на иврите.
Растерявшаяся евсекция
созвала в Минске съезд, на котором было признано, что «религиозные школы
продолжают быть центром еврейского общества». Получалась следующая картина: в
Новозыбкове семьдесят процентов детей школьного возраста посещало хедер, а в
местечках области – до девяноста процентов. Множество хедеров и ешив работали в Полании –
бывшем польском районе. В еврейских центрах Украины, в Екатеринославской,
Николаевской и Луганской областях оставалось еще много тех, кто поддерживал
иврит и работу общества «Тарбут».
Так
что поначалу Евсекция испытывала определенные
трудности в деле уничтожения иврита в России. И, тем не менее, ей удалось
совершить это преступление, результаты которого невозможно переоценить. Диманштейну, Рафесу, Литвакову и другим деятелям Евсекции
было, конечно, глубоко наплевать на сам иврит – в конечном счете, они
боролись не с языком, а с сионизмом. Но при этом вместе с водой они выплеснули
из корыта и ребенка. Пожалуй, трудно отыскать в истории более тяжкое
преступление, чем преднамеренное уничтожение языка своего народа, объявление
его вне закона!
Масса
детей лишилась возможности учить язык и древнюю культуру своего народа,
наследие отцов. Но несмотря на все старания евсеков, многие семьи продолжали обучать своих сыновей
ивриту. Никакие запреты и угрозы не могли заставить людей отказаться от
сохранения традиционного уклада жизни, в систему которого входил иврит как одна
из главных составляющих.
В
дополнение ко всему издательство Штибеля в предшествующие
годы буквально завалило страну книгами на иврите – как оригинальными, так
и переводными. Но с точки зрения Евсекции, это
способствовало распространению реакционной литературы в революционной России!
Да
и кто он такой, этот Штибель? – Богач, который
заработал кучу денег, снабжая армию худыми сапогами! Солдаты, между прочим,
простужаются и болеют, а он богатеет. А теперь еще жертвует пять миллионов
рублей на развитие литературы на иврите! Какая наглость! Получив такой подарок,
ивритские писатели-реакционеры
небось обалдели от радости, и теперь злостно переводят на иврит Пушкина и
Лермонтова, Толстого и Тургенева, Гете и Гейне, Байрона и Тагора, Гомера и
Овидия… И все это за чей счет? Конечно же, за счет несчастных солдат!
Примерно
так звучала пропаганда Евсекции. И, тем не менее, рафесам и диманштейнам не удалось
уничтожить нашу культуру одним ударом. Борьба с ивритом была далеко не кончена.
Оставалась еще одна проблема: как писать на идише? Главную трудность евсеки видели не столько в словах немецкого происхождения,
сколько в наличии ивритских слов. Иврит коробил их
даже в малых дозах. Вначале, скрепя сердце, решили оставить эти слова без
изменений и в связи с этим продолжить в идишистских
школах минимальные уроки иврита – в ничтожном объеме шести часов в неделю.
Это постановление Евкома было опубликовано в августе
1918 года.
Но
всего через три месяца ненависть вновь перевесила логику, и появилось другое
постановление: с января 1919-го полностью исключить иврит из программы
обучения. Более того – комиссары от идиша задумали ввести в России новую
орфографию этого языка. Если в русском языке отменили «фиту» и «ять», то
отчего бы не отчебучить что-то похожее в пролетарском идише? Разве ивритские буквы «хет» и «тав» важнее «ятя»? – Только не для революционеров и
истинных защитников прогресса! И пусть реакция твердит про наследие поколений,
про святость древнего алфавита, про моря слез, пролитых над каждой его
буквой – это все глупые сантименты.
Ничего
страшного не случится, если аристократические «хет» и
«тав» уступят место демократическим «каф» и «самех». А что «аристократическими» буквами написаны Десять заповедей и Танах, так для нас это не более чем
вздор. Пришло время внести революционные исправления во все стороны
жизни – в том числе и в орфографию! И специально учрежденный Комитет Евкома по орфографии сочиняет новые правила правописания.
Часть ивритских букв признается контрреволюционными,
и они назначаются к ликвидации! Вместо них в идише предлагается использовать
другие буквы, а слова с ивритскими корнями –
писать согласно новым правилам правописания.
Плохо
стало ивриту в России. Никто не смог встать на его защиту. Даже лучшие наши
писатели и мыслители предпочли не вмешиваться. Хаим Нахман
Бялик – гордость еврейского народа – в начале 1921 года хлопотал лишь
о разрешении на выезд из Советской России. По ходатайству Горького оно было
получено; Бялик, Черниховский, Равницкий и многие
другие, с семьями и без них, покинули Россию легальным путем. Еще многие тысячи
уехали без официального разрешения, разъехались по странам, где пока не было
погромов и гонений, где евреям еще разрешали жить по своему закону и традициям.
Цвет
еврейского народа покидал страну, но евсеков это
только радовало. Вот, например, что писал тогда Литваков: «Бялик превратился в
источник грязных сплетен против советского строя. Бялик – игрушка в руках
спекулянтов-евреев. В сионистском болоте Бялик перестал существовать как поэт».
Война
и погромы, продналог и крайняя бедность большинства местечковых жителей
породили широко распространившиеся мессианские настроения. Гонения часто
способствуют вере в самые разные небылицы. По местечкам ползли фантастические
байки, передавались из дома в дом: Жаботинский и его армия идут к Одессе, чтобы
помочь евреям! Этот слух распространился со скоростью степного пожара. Он
абсолютно невероятен, но евреи верят, потому что хотят верить. И вот уже кто-то
бежит записываться в подпольную сионистскую организацию, начинают составлять
какие-то списки – столь же длинные, сколь и бессмысленные… Смешно и грустно.
Другие
семьи – и их немало – срываются из дома и покидают местечко; в
поисках спасения массы беженцев скапливаются на границах России. Они стремятся
укрыться от волны погромов и произвола евсеков. Люди
направляются и в Одессу, пытаясь уехать морем – здесь скапливается около
двенадцати тысяч беженцев. Положение их ужасно: евсекция
ликвидировала все общества по сбору пожертвований и помощи. Доходит до голодных
демонстраций: женщины и дети несут лозунги: «Да здравствует Советская власть!» и
«Хлеб беженцам!» Во главе шествия – инвалиды на костылях. Демонстранты
доходят до здания евсекции. Нашли
у кого просить хлеба!
– Бездельники! –
кричат им из окон. – Попрошайки! Кто не работает,
тот не ест!
Многие
пытаются перебраться в Бессарабию, на румынский берег Днестра. Но румынам не
нужны еврейские беженцы – пограничники стреляют без предупреждения, кто-то
тонет, кому-то все же удается перебраться. Такая же картина и на границах с
Польшей и Литвой, где массы беженцев ждут возможности ускользнуть.
Нет,
нелегко евсекам, тревожно, беспокойно. Ешивы и хедеры все никак не сойдут со сцены. Что ж, не
хотят подчиниться добром – найдутся и другие методы. В конце концов –
есть у Советской власти и НКВД, и ревтрибунал! Есть
кому навести необходимый порядок на еврейской улице. Евсекция
собирает в Минске съезд работников просвещения. Делегаты выступают, увещевают,
доказывают, разъясняют, но в основном – сообщают скверные вести. Хедеры обнаглели – работают, не таясь. Снова подняли голову ешивы. В синагогах агитируют против советских школ.
Еврейское население неспокойно – в особенности женщины, матери семейств,
издавна определявшие многое в местечковом укладе. Люди боятся, ждут помощи от
небес, верят в приход Мессии…
Что
же делать? Каким образом раз и навсегда уничтожить хедеры и ешивы?
Что за вопрос? – Там, где не помогли увещевания, следует действовать
кнутом! Например, судить родителей, посылающих своих детей в хедеры. Привлечь к
работе профсоюзы, провести собрания на заводах, на рабочих местах. Жестко
реагировать на каждое проявление еврейского саботажа! Пусть каждый член
профсоюза заберет своего сына из хедера!
Нужно
заняться и меламедами. Исключить их из союза
работников просвещения. Арестовать, направить на принудительные работы!
Замеченных в саботаже работников советских учреждений увольнять без сожаления.
Немедленно выявить и закрыть ешивы. А тех ешиботников, кому уже исполнилось восемнадцать, лишить
продовольственных талонов и призвать в армию, отправить в трудовые лагеря.
Наказывать тех, кто подключает реакционерам электричество, снабжает их
топливом, предоставляет помещения для ешив и
хедеров…
Короче
говоря, следует признать, что на сей раз евсеки
действительно взялись за дело самым серьезным образом. Был открыт сезон
охоты на меламедов, раввинов, учителей иврита. Остервенелые
цепные псы получили полную свободу в преследовании беззащитных жертв. В Радомысле арестовали многих верующих и меламедов.
Суд над ними проводился на идише. В Харькове судили хедер и еврейскую религию
как таковую! На помощь евсекам пришла Одесса, где был
создан специальный ликвидационный комитет. В его задачу входили
обнаружение и ликвидация хедеров и ешив.
В
Гомеле, Витебске, Минске, Староконстантинове, в сотнях городов и местечек
состоялись показательные суды. Судили и, конечно же, осуждали хедеры, меламедов и раввинов – дикарей и фанатиков. Не
оставили вниманием и субботу. Что это вообще за манера – отдыхать именно в
этот день? И главное – зачем? Это ведь наносит очевидный вред советской
стране! И вообще, если присмотреться, то в этом мелкобуржуазном обычае
проявляется чисто еврейская коварная хитрость. Ведь по
субботам открыты учреждения, магазины и кооперативы, можно получить по талонам
продукты – и все это – без очереди, в обход честного пролетариата! И
уж совсем невозможно себе представить соблюдающего субботу члена партии –
но они есть! Есть! Входит такой, с позволения сказать, коммунист, в синагогу и
обращается к Богу со словами «… спасибо, что не сделал меня гоем». Ничего
себе интернациональная благодарность… Абсурд! Такого не должно быть! Борьба с
субботой – это партийный долг!
Широко
размахнулись евсеки против Рош
а-шана и Йом-Кипура. Дошло
до показательных судов над праздниками. В Одессе, Харькове и других
местах судили раввинов. В Судный день хмельные от безграничной власти евсеки устроили в Гомеле, Минске, Витебске, Смоленске
демонстрации и субботники. Во главе процессий шагал духовой оркестр. Конечной целью
шествия стала площадь перед синагогой. Внутри, в синагоге, плакали и молили
Всевышнего, а снаружи оглушительно гремели медные трубы. В Шклове, Быхове и
других местах религиозные евреи не вынесли осквернения святого дня. Произошли
столкновения, но арестованы и отправлены в ревтрибунал были именно молившиеся,
а не бесчинствовавшие «демонстранты».
Яростно
громили субботу и праздники идишеская газета «Дер Эмес» и ее неутомимый редактор, Моше Литваков. Он был
одержим одной заботой: разоблачить и пригвоздить к позорному столбу всех, кто
блюдет традиции, чтит субботу, отмечает еврейские праздники. Казалось, Литваков
пишет не чернилами, а ненавистью. Но Литваков все писал и писал, типография
исправно печатала, газета выходила по расписанию…
И
вдруг в стенах официозного «Эмеса» произошло
невероятное событие! В дни Рош а-шана
и Йом-Кипура 1922 года работники газеты отказались
выйти на работу! Вот тебе на! Литваков взбесился не на
шутку: как такое могло случиться!? Добро бы еще конфуз произошел где-нибудь в
захолустном местечке… Но здесь – в редакции самой
передовой еврейской газеты, со страниц которой из номера в номер призывают не
поддаваться влиянию обветшавших реакционных символов, восстать против духа
мрачного средневековья, не поститься в Йом-Кипур, навсегда заглушить
контрреволюционные звуки шофара… – именно здесь?! Это выглядело
невероятным, но именно в литваковской газете
печатники наотрез отказались работать в Рош а-шана! Неужели они еще и чтут Йом-Кипур, соблюдают субботу и
учат своих детей ивриту?! Впору тут было сказать: «Господи, спаси!» – но
разве мог Литваков произнести столь реакционную фразу?
Вместе
с тем следует отметить, что, убивая иврит, еврейские большевики из Евкома и Евсекции, не покладая
рук расчищали пространство для расцвета идиша. В городах и
местечках открывались школы на идише, институты и техникумы для учителей,
народные университеты, ремесленные курсы, детские сады, интернаты, летние
лагеря, клубы, библиотеки, спортивные площадки, хоровые ансамбли, оркестры,
драматические студии, театры литературные кружки. Выходило в свет
большое количество газет, журналов, учебников, литературных произведений.
Новая
культура постепенно укреплялась. Вначале приходилось нелегко: не хватало
учителей, журналистов, литераторов. До революции воспитание шло на иврите, и
преподавателям трудно было приспособиться к новым условиям, переключиться на
идиш. И все же спустя какое-то время еврейская интеллигенция в России
повернулась в сторону идиша. Пришли молодые специалисты – выпускники идишских школ – и они уже стали обучать детей в этих
новых условиях. Изгнанный, задушенный иврит молчал…
И
лишь в одном из переулков Москвы он еще жил. Там шли спектакли «Габимы». Преследуемое ивритское
слово, в полный голос звучавшее в этом единственном месте, излучало свет и
грело душу. Как такое могло случиться? Дверь с вызывающей надписью «Габима» находилась всего в пяти минутах ходьбы от главного
управления евсекций. Почти четыре года минуло с
Октябрьской революции, а перед нами по-прежнему «театрончик
на иврите»? Как? Почему? И это – после стольких лет борьбы! Неужели
мертвец воскрес и выбрался из могилы?..
Иврит
в «Габиме» звучит с сефардским
произношением, причем актеры говорят так бегло, как будто впитали его с молоком
матери. Даже написанные на идише пьесы Пинского и Шолом-Алейхема
звучат здесь на иврите! Это уже, извините, чересчур! Обратный перевод с языка
народа на язык реакции?! Экая наглость! Если советский
строй уничтожил «Тарбут», то почему он терпит «Габиму»? Надо поскорее прикрыть эту лавочку – точно
так же, как это было проделано с другими такими же рассадниками контрреволюции!
Тем
не менее, «Габима» долго была не по зубам деятелям из
Евсекции. Не потому ли, что ее поддерживали Горький,
Станиславский, Луначарский? Кто знает! Но вот и другие новости: в Москве
открывается Государственный Камерный театр на идише. Во главе его стоит
Грановский – человек с европейским образованием, там же работает художник
Марк Шагал, вливаются в театр и другие молодые свежие силы. А вскоре одна за
другой пошли премьеры: «Агенты», «Ложь», «Желаем счастья» Шолом-Алейхема. Свой
прекрасный и трагический путь начинает Соломон Михоэлс-Вовси. В литературу и
искусство приходят действительно талантливые имена. Начинается период
недолгого, но великолепного расцвета языка идиш. Напоминаю: мы находимся в
самом начале 20-х годов.
19??-1968
Перевел с иврита Вениамин Прейгерзон
[1]
Диманштейн, Семен Маркович –
большевик, член РСДРП с 1904 года, Председатель ЦБ Евсекции
ВКП(б), один из организаторов Еврейской АО, родился в
1886 г., расстрелян в 1938 г.
[2]
Гилель Златопольский (1868-1932) – сионист, общественный
деятель, филантроп. Эмигрировал в 1919 г., умер в Париже.
[3]
Шошана Персиц (1893-1969) – активистка сионистского движения,
педагог, издатель. Дочь Гилеля Златопольского.
С 1925 г. жила в Израиле.
[4]
Рафес Моше –
видный деятель Бунда и Евсекции. Родился в Вильне в 1883 г., погиб в лагере в Коми АССР в 1942 г.
[5]
Литваков
Моше – видный деятель Бунда и Евсекции, публицист
и лит. критик, сын меламеда, родился в 1875 г. в Черкассах, умер в тюрьме в
1937 г.
[6]
Фарбанд – (Комфарбанд) – союз евреев-коммунистов, представлявших левое
крыло Бунда, основан в мае 1919 г. и просуществовал несколько месяцев до
полного слияния с ВКП(б).
[7] Мазе Яаков (1859-1924) –
известный раввин, публицист и общественный деятель, религиозный сионист, одна
из ключевых фигур на процессе Бейлиса.
[8] Шмуэль Агурский (1884-1947) – деятель Бунда и Евсекции, репрессирован в 1938 г., умер в ссылке.