Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 34, 2010
Леонид Кацис
Начало Пути
История часто распоряжается так, что наиболее значимые фигуры своей эпохи оказываются не слишком видны из-за шеренг их не столь ярких современников. Да и современники эти прилагают к тому немало усилий, особенно если они впоследствии приходят к реальной политической власти.
Так произошло с Владимиром Жаботинским, который умер в 1940 году в Америке. Он завещал перезахоронить себя в будущем еврейском государстве, однако произошло это лишь спустя шестнадцать лет после провозглашения независимости Израиля, в 1964-м, когда завершилась политическая деятельность Бен-Гуриона, одного из самых непримиримых противников Жаботинского.
Политическая борьба вокруг имени и деятельности Жаботинского продолжается и сегодня. Действительно, если вспомнить название его статьи «О железной стене» и сегодняшнюю стену, отделяющую Израиль от его «миролюбивых» соседей, то ситуацию эту даже близкой аналогией не назовешь. Это уже актуальная политика.
Вряд ли труды Бен-Гуриона или Берла Кацнельсона могут быть сегодня столь же злободневны… А работа над изучением и даже собиранием наследия автора концепции «железной стены» все еще находится в самом зачаточном состоянии.
Казалось, что уже никто и никогда не обратится к старым подшивкам русских газет и эмигрантских журналов начала XX века. Но история сделала очередной разворот, и сегодня, сменяя симулякр постсионизма, вновь нарастает интерес к творчеству лидера ревизионистского сионизма. За последнее время только роман Жаботинского «Пятеро» переиздан не менее пяти раз в России и на Украине, переиздаются «Фельетоны» и даже снимается блокбастер «Самсон Назорей». Те же «Пятеро» недавно вышли на английском и французском, публикуются новые биографии Жаботинского на итальянском и японском языках.
Однако корпус текстов Жаботинского, доступных читателям и даже специалистам, остается еще очень и очень ограниченным.
На этом фоне начало публикации Полного собрания сочинений Владимира (Зеэва) Жаботинского на русском языке представляет собой событие неординарное. Ведь даже те немногие, кто держал в руках библиографию его трудов, не могли не видеть, что количество отмеченных там статей Жаботинского в десятки раз превышает то, что входит в доступные сборники на любых языках.
Разумеется, можно сказать, что плоды поденной работы журналиста провинциальной прессы, даже ставшего впоследствии крупным политиком и писателем, совершенно не обязательно должны быть собраны и напечатаны. Более того, среди специалистов всегда найдутся те, кто скажет: «А выдержит ли ваш автор испытание Полным собранием сочинений? Не лучше ли ограничиться разного рода сборниками и хрестоматиями?».
Нет, не лучше, и причин тому много. Посмотрите, какой серьезной фигурой выступает Жаботинский в воспоминаниях К. Чуковского, М. Горького, А. Амфитеатрова, В. Розанова, П. Струве, М. Осоргина и др.
Чем вызвано это повышенное внимание? Почему никакие другие российские сионисты не вызывали подобного интереса у деятелей русской культуры? Возможно, потому, что никто из этих «других» не сумел так перевести Х.-Н. Бялика на русский язык, что и еврейство было потрясено, и сам Бялик стал актуален для русской культуры?
А в каких газетах печатался Жаботинский? В «Одесских новостях», «Руси», «Нашей жизни», «Речи», «Русских ведомостях», в журналах «Южные записки», «Русская мысль», «Освобождение»…
Ясно, что русская составляющая творчества Жаботинского (которая еще до эмиграции сопровождала его еврейскую деятельность в «Рассвете», «Еврейской жизни», «Хронике еврейской жизни» и прочих еврейских журналах на разных языках) оказывается достаточно серьезной для того, чтобы счесть Жаботинского фигурой поистине уникальной. Тем более печально, что до сих пор выявлены далеко не все тексты Жаботинского, а многих газет и журналов, где он печатался, в библиографиях нет вообще.
Существует и еще одна важная и сложная проблема: различное восприятие Жаботинского в русском, русско-еврейском и еврейском нерусскоязычном мире.
Например, ивритскому читателю, как правило, неинтересны тексты, написанные в России и о России, если они не касаются собственно еврейских проблем. Или, еще не так давно даже самый просвещенный русский и русско-еврейский читатель, поклонявшийся О. Мандельштаму, Б. Пастернаку или М. Булгакову, был абсолютно уверен в том, что в русско-еврейском мире нет ничего важного и интересного, если вообще подозревал о существовании такового. А если что из наследия Жаботинского и было известно такому читателю, то лишь сборник «Фельетоны», ярчайший, но очень ограниченный по набору тем и текстов. Наконец, ивритский читатель не хотел замечать, что даже в годы самой активной сионистской деятельности Жаботинского в России 1900-х–1910-х годов количество его текстов на российские темы превышало или было соизмеримо с текстами на темы еврейские во всех их возможных видах.
Есть и другая проблема: Жаботинский российских лет был довольно последовательным марксистом, начавшим свою деятельность еще в Италии, в газете «Avanti!», а затем в русских «Жизни» или «Освобождении». Для будущего лидера брутального и милитаристского, на первый взгляд, ревизионистского сионизма, такой контекст выглядел, по меньшей мере, неуместным. В «Повести моих дней» Жаботинский все это довольно откровенно объяснил, однако «Повесть» вышла в свет только на иврите (1936), а на русский была переведена лишь в 1985. С другой стороны, на русском языке еще с 1920-х годов существует «Слово о полку», т. е. история еврейского легиона, которая совершенно не связана с марксизмом.
Так, по воле то ли автора, то ли неуправляемых исторических обстоятельств, идейная биография «русского» Жаботинского оказалась разорвана. Понятно, что у ивритского читателя не может возникнуть ассоциаций с другим «Словом» – о другом, древнерусском «полку» (на иврите книга называлась «сипур ямай» – дословно: «повесть моих дней»), а, следовательно, терялись и многие идейные и стилистические обертоны этого текста. В свою очередь, без предыстории в виде «Повести моих дней», пропадали втуне и многие сюжеты «Слова».
Однако до этих лет наше собрание, выходящее под редакцией Феликса Дектора, дойдет еще не скоро. Слишком много нового обнаружилось уже при подготовке первых томов, которые на сегодняшний день охватывают 1897-1902 годы. На подходе и тома 1903 и 1904 годов.
Разумеется, уже здесь можно было бы рассказать о том, как еще в 1901 году юный Altalena (наиболее известный псевдоним раннего Жаботинского) создал едва ли не первый литературный портрет своего будущего постоянного антагониста В. В. Розанова, что само по себе значимо и интересно. Когда в середине 1990-х годов мы пытались показать, что позорная книга В. В. Розанова «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» (куда вошли и статьи о. Павла Флоренского), посвященная «богословскому» доказательству употребления евреями христианской крови, была во многом ответом на знаменитые статьи Жаботинского о деле Бейлиса (в частности, на статью «Вместо апологии»), то эти умозаключения в лучшем случае встречались коллегами с улыбкой. Но позже нашлась статья Розанова 1908 года о молодом Жаботинском, где Розанов рассказывал об их знакомстве в Риме в 1901 году (познакомил их Манасевич-Мануйлов, печально известный шпион и провокатор). Затем нашлась еще одна статья, из газеты «Речь», и не напечатанный текст Розанова 1911 года, обращенный к Жаботинскому. Можно обнаружить очевидные следы Розанова и в романе Жаботинского «Пятеро». И вот результат: наша статья «Владимир Жаботинский» уже входит в недавно изданную «Розановскую энциклопедию».
И это всего лишь один сюжет, раскрывшийся за последние годы и охвативший тридцать пять лет жизни Жаботинского. Вообще говоря, линии его жизни и литературного творчества почти всегда тянутся от первых лет до последних. И это тоже затрудняет понимание Жаботинского, ибо приходится держать в уме слишком много разных контекстов (литературных, исторических и политических), соединять имена и события, кажущиеся не связанными друг с другом. Внимательный читатель не может не заметить, что главная проза Жаботинского посвящена России и Одессе, даже если автор уже давным-давно интересуется строительством электростанций в Палестине или доставкой оружия своим сторонникам. Вообще говоря, есть смысл прочесть романы Жаботинского (и «Пятеро», и «Самсон Назорей») на фоне тех статей в «Рассвете», которые их сопровождали. Тогда само собой проявится и актуальное политическое содержание этой прозы.
Теперь несколько слов о текстах, которые предлагаются вниманию читателей «Иерусалимского журнала». Казалось бы, среди них не может быть чего-то, о чем не подозревали исследователи. Но оказалось не так.
Известно высказывание Жаботинского в «Повести» о том, что он во многом случайно произнес свою первую сионистскую речь еще в Берне на некоей неожиданной для него самого сходке. Однако в дальнейшем он подчеркивал, что именно кишиневский погром 1903 года сделал его сионистом. Между тем, из библиографии, а теперь и из тома с текстами 1902 года, мы можем без труда узнать, что статья «О сионизме» была опубликована за год до кишиневского погрома. Следующая знаменитая статья – «Кадима», вошедшая в сборник «Недругам Сиона» (1904), была известна до сих пор лишь в немецком варианте, опубликованном в Вене перед Сионистским конгрессом (1903), который, как известно, отказался принять предложенный Теодором Герцлем «Угандийский» проект. Однако впервые эта статья была опубликована, пусть и в несколько иной редакции, по-русски – в журнале «Южные записки», почти за полгода до вышеописанных событий.
Этот факт свидетельствует, что рассказ Жаботинского о будто бы случайном его появлении на Конгрессе, мягко говоря, не соответствует действительности. Его статья уже и в первой публикации выглядела как программа русской делегации на Конгрессе. А уж в немецком варианте, после Кишинева, и вовсе ею являлась.
Однако между двумя публикациями «Кадимы» был еще один текст, который стал нам известен только во время работы над Собранием. Пример, который мы сейчас приведем, показывает, какие находки и догадки могут быть сделаны при работе с максимально полным собранием текстов Жаботинского на всех языках.
В одной из статей упоминавшейся уже газеты «Avanti!» Vladimiro Giabotinski писал о том, с каким нетерпением русские революционно настроенные студенты ждут каждый новый номер марксистского журнала «Жизнь». Отчего бы не предположить, что и сам Жаботинский участвовал в этом журнале? Тем более, что «Жизнь» упоминалась и в переписке Жаботинского, например, с В. Короленко.
И вот, при просмотре журнала выяснилось, что в самых последних номерах перед его закрытием в 1901 году там появились примерно десять рецензий, подписанных «А.». Одна из них, посвященная творчеству поэта К. Фофанова, оказалась практически параллельной тексту Altalen’ы из «Одесских новостей» – на сей раз о поэтессе Мирре Лохвицкой. Сомнений не оставалось: «А.» из «Жизни» – это Жаботинский!
Из истории русской журналистики мы знаем, что после закрытия в России журнал «Жизнь» стал издаваться в эмиграции. Часть редакции, впоследствии связавшая свою судьбу с большевиками, во главе с В. Поссе и В. Бонч-Бруевичем выпускала новую «Жизнь» в Женеве.
Зато другая часть, которая ассоциировалась с конституционалистами-демократами, примкнула к журналу «Освобождение», издаваемом в Штутгарте Петром Струве, создателем РСДРП. А Жаботинский, как известно из материалов Особого отдела Департамента полиции, был главой кружка РСДРП Дальницкого района города Одессы. Поэтому связи Струве с Жаботинским не должны нас удивлять, тем более, что были они далеко не только сугубо марксистскими.
Так, Жаботинский являлся активным членом Одесского литературно-артистического общества, которое очень быстро откликалось на события в культурной жизни страны. Именно в Одессе – ранее, чем где-либо в России – состоялось обсуждение знаменитого сборника «Проблемы идеализма», в котором участвовали Петр Струве и другие авторы журнала «Освобождение». Кстати, псевдонимы авторов «Освобождения» до сих пор еще расшифровываются историками. Называются имена П. Милюкова, С. Франка, В. Короленко… Зато авторство многих статей провинциальных корреспондентов журнала, охватывавших пространство от Одессы до Приморья, не установлено и по сей день. Нет там и имени В. Жаботинского.
Наше внимание привлек ряд пока еще не атрибутированных текстов – в частности, таких, где речь идет о событиях, связанных с Одессой и подписанных «Аноним», либо не подписанных вовсе. Здесь не место обсуждать технические проблемы атрибуции, заметим лишь, что многие эпизоды этих корреспонденций являются предшественниками знаменитых статей из будущих «Фельетонов».
Но в связи с данной публикацией в «ИЖ» мы скажем лишь несколько слов о тексте, подписанном «Г.» и представляющем собой реакцию на неожиданное и резкое выступление Петра Струве (главного редактора «Освобождения») по поводу кишиневского погрома.
Для того чтобы стала понятна резкость статьи Струве, необходимо подчеркнуть, что информация о погроме была в русской печати минимальна, а уж дискуссии на эту тему и вовсе невозможны за пределами некоторых еврейских органов типа «Восхода» или специального журнала «Право». И вдруг Струве буквально сразу после погрома заявил, что одной из его причин явилась рабская покорность евреев, их готовность терпеть издевательства, и что особо всем этим грешит еврейская интеллигенция. Более того, отрицая в целом вооруженные методы борьбы, в данном случае П. Струве провозгласил необходимость организации еврейской самообороны.
Эта статья вызвала на страницах эмигрантского «Освобождения» бурную дискуссию, невозможную в российских условиях. Отклики были разные: от возмущенных до сочувствующих. А в заключение дискуссии выступил некий «патриот своего народа» сионист «Г.». Его выступление резко отличается от всего тона дискуссии. Этот текст напоминает полемические статьи, вошедшие в брошюру «Недругам Сиона», где Жаботинский полемизирует с тогдашними критиками сионизма (Бикерманом, Каутским, Изгоевым и др.). Текст, с которым «Г.» (сравним с «G» – первой буквой итальянской подписи Жаботинского) обрушивается на Струве, можно прочитать теперь на страницах «ИЖ».
И здесь необходимо вспомнить, что рассуждения о «еврейской трусости» нередко встречали острую реакцию Жаботинского, причем, именно в связи с кишиневскими событиями. Напомним, что в 1906 году впервые вышел в свет его перевод поэмы Х.-Н. Бялика «Сказание о погроме». Некоторые его фрагменты печатались и ранее, однако именно полный текст с предисловиями Жаботинского (стихотворным и прозаическими) буквально взорвал русско-еврейское культурное сообщество.
Есть смысл задуматься и над тем, почему в своих предисловиях уже к книге стихов и поэм Бялика 1911 и последующих годов Жаботинский с таким жаром доказывает, что презрение к «еврейской трусости» было выражено Бяликом еще в стихах 1897 года:
Так погиб мой народ… Срама жаждет он сам.
Нет опоры стопе, нет мерила делам.
Сбились люди с дороги, устали бродить,
И пропала в веках путеводная нить.
Рождены под бичом и бичом вскормлены,
Что им стыд, что им боль, кроме боли спины?
В черной яме чужбин копошатся на дне,
Воспарит ли душа над заботой о дне,
Возвестит ли рассвет, возведет ли престол,
Завещает ли веку великий глагол?
Раб уснул, и отвык пробуждаться на клич,
Подымают его только палка да бич.
Мох на камне руин, лист увядший в лесу –
Не расцвесть им вовек, не зови к ним росу.
Даже в утро Борьбы, под раскатами труб,
Не проснется мертвец, и не двинется труп…
Это было написано Бяликом в год Первого Сионистского конгресса. Слово «чужбина» звучит здесь наряду со словом «рабство». Вообще, топика переводов Жаботинским Бялика еще ждет своего максимально подробного анализа. Ведь бяликовское «Сказание о Немирове», перевод которого был начат в 1904 году, лишь по прошествии лет стало знаменитым «Сказанием о погроме». Вольное, даже декларативно вольное обращение Жаботинского с текстом Бялика заставляет задуматься о его роли в идейном развитии поэта от их первой встречи сразу после кишиневского погрома до последующих десятилетий общения и совместной работы.
Но вернемся к Струве. Он сопроводил письмо «Г.» осуждающим послесловием, обращенным к сионистам-нейтралистам, которые полагали, что евреям не следует участвовать в русской революции и даже агитации. Именно к ним и принадлежал Жаботинский, хотя в революционные годы 1903-1907 он еще и сам пока толком не определил, каких он станов боец: двух, т.е. русского и еврейского, или только одного, еврейского. Рубежом здесь стала, безусловно, известная дискуссия о евреях в русской литературе, с одной стороны, и статья «Еврейская крамола» (1906), в которой автор выступал против участия евреев в российской революционной агитации, с другой. Ведь в 1904 году, уезжая в Петербург, он еще размышлял о выборе своего (русского или еврейского) пути. Русский путь мог быть для Жаботинского только путем «еврея в русской литературе». Все это можно рассматривать как продолжение полемики со Струве, начатой на страницах «Освобождения» в статье сиониста «Г.» о еврейской трусости и продолженной там же в заметках «Анонима» об одесской забастовке 1903 года и о «потемкинских днях» 1905-го. Полемика эта получила еще более известное развитие во время дискуссии «о евреях и русской литературе» и в «Четырех статьях о “чириковском инциденте”», ставших впоследствии центральным сюжетом в «Фельетонах».
Спровоцированная статьей К. Чуковского в «Свободных мыслях» дискуссия «о евреях и русской литературе» приобрела особо резкий характер именно после выступления Жаботинского, который тогда подписывался «Господин Ж.». Именно ему жестко отвечали и П. Струве, и П. Милюков. Именно ответы им составили раздел о «чириковском инциденте» в знаменитых «Фельетонах». А специальный сборник, выпущенный по следам этой дискуссии, далеко не случайно назывался «По вехам», словно в ответ на знаменитый сборник статей о русской интеллигенции «Вехи» (1909), развивавший идеи вышеупомянутого сборника «Проблемы идеализма» (1902).
Таким образом, частный спор о том, должен ли еврейский писатель Шолом Аш читать свою идишскую пьесу перед русскими (а не еврейскими) писателями в доме артиста Н. Ходотова в присутствии Е. Чирикова (кстати, автора популярной пьесы «Евреи») далеко не случайно перерос из спора о «евреях в русской литературе» в широкую всероссийскую дискуссию «о национальном лице русского народа». Тогда же Жаботинский писал о «национальной сытости великороссов», а его коллега-литератор В. Ульянов – об их же «национальной гордости».
Но это уже следующий этап жизни и работы Жаботинского, хотя и прямо вытекающий из ранних одесских лет. А в 1903 году он публикует в «Одесских новостях» еще один важнейший цикл статей, который ускользнул от многих исследователей его творчества. Это очерки о евреях в стране, где практически не существовало антисемитизма, где и еврея уже невозможно было отличить от итальянца. И называет он этот газетный цикл «Гетто». Этот же корпус статей, собранный в отдельной брошюре того же года, Жаботинский публикует под названием «Гетто. Чужие. Очерки одного «счастливого» гетто. Посвящено всем недругам Сиона». Сравните последнее посвящение с названием брошюры «Недругам Сиона» того же 1903 года, вышедшей в издательстве с недвусмысленным названием «Eretz Israel»*.
По ранним статьям Жаботинского можно отчетливо проследить его путь от юного газетного репортера к невероятно быстрому формированию национальной идеологии, которая теперь навсегда связана с его именем. От 19 до 23 лет – всего лишь. Впереди почти две трети жизни, в том числе и полтора десятка российских лет, которые позднее, в 1930-х, найдут свое отражение в «Пятеро» и «Повести моих дней» параллельно с борьбой Жаботинского за эвакуацию европейских евреев в преддверии неизбежной катастрофы. Тогда его никто не хотел слушать. Не очень-то хотят и сейчас. Но, быть может, времена изменятся. Этому и должно послужить первое Полное собрание сочинений Жаботинского, которое выходит сейчас на русском языке, и, будем надеяться, новое многотомное собрание его текстов на иврите, подготовка которого еще только начинается.