Глава из книги
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 34, 2010
Лена Штерн
между мирами *
Среда. Последний день праздника Песах… Вчера вечером был сильный ветер, почти буря, свистело, летало, громыхало, пошел дождь, очень непродолжительный, но дождь… И сегодня, после того, как хамсин сломался, – прохладно, чисто, свежо.
Вышла на балкон и, привычно бросив взгляд на картонную коробку, в которой уже много дней сидела голубка, увидела на полке трех голубей – они, не обращая на меня никакого внимания, совершенно неподвижно смотрели вперед своими выпуклыми горошинками: да, мы здесь, а что, разве ты находишь в этом что-то странное?..
Конечно, нахожу! Ну одна, ну высиживает, но целая стая? Им понравился мой дом, или они не чувствуют моего присутствия?
Как раз вчера я сожгла в очередном погребальном костре несколько корзинок, хранившихся с незапамятных времен цветочного магазина, потерявших цвет от дождя и солнца, ставших хрупкими и ломкими… Они стояли много лет на полке между одеревеневшими ветвями лозы, которые я тоже храню неизвестно для чего – когда-то использовала их в своих бесконечных композициях – но сейчас?
Коллекция корзин, ваз, вазочек, сосудов… Только я вижу, как их можно использовать в будущих абстрактных скульптурах, но уже давно начала подозревать, что этого не произойдет никогда, и можно просто очистить полки…
Вчерашнее исчезновение в костре плетеных корзин напомнило мне, как однажды в самом начале нашей совместной жизни на Просторной улице Юра обнаружил непривычную пустоту на книжной полке.
После свадьбы мы соединили сделанные моим папой собственноручно два неуклюжих, но прочных диванчика, покрытых зелеными матрасиками и клетчатыми шотландскими пледами в сине-черно-красную клетку, казавшимися тогда предметами заграничного быта. Эта конструкция была нашим прибежищем, кораблем, в который надо было забираться, залезать, чуть ли не запрыгивать… Иногда пространство между диванчиками увеличивалось, и приходилось среди ночи сдвигать наши лодки поплотнее, превращая их вновь в единое пространство любви… Слева возвышался застекленный книжный шкаф – его содержание было предметом нашей гордости.
В те времена за продавщицами книжных магазинов иногда ухаживали куда усерднее, чем за невестами. Шоколад, цветы, билеты в театр (разговоры и комплименты не в счет) и просто деньги – тогда и рубль был вполне полноценным платежным средством. Помню продавщицу Галочку в Сотом книжном на Горького. Полная милая женщина, она делилась с нами проблемами непростой личной жизни, а «на закуску» вытаскивала из-под прилавка припрятанные редкости, как ныряльщики достают жемчужины с морского дна…
Юра стал собирать книги лет с восьми и, требуя сочувствия, всем рассказывал, как в детстве он, отказывая себе в пирожках с ливером или повидлом, покупал поэтические сборники.
Когда мы познакомились, книжные страсти были в самом разгаре. Книги «доставались», «выменивались». Это было своего рода священнодействием. На книжном рынке можно было найти нужную книгу, продать, поменять, завязать связи, не только деловые, но и вполне дружеские. Людям, выросшим на Западе, не понять, что означает «записываться в очередь» на книгу, которую должны «выбросить» в том или ином магазине. Что зачастую люди в этих очередях понятия не имели, кто такой Акутагава или Жорж Амаду, но зато твердо знали, что это книги «ходовые»… Как это ни смешно, детские книги мы начали покупать задолго до рождения Полинки, не говоря уже о Марике. В годы советской власти многие талантливые художники могли найти себе применение лишь в качестве книжных графиков, иллюстрируя сказки, стихи для детей. Те же «Винни-Пух» или «Алиса в стране чудес»… (Накануне отъезда в Израиль нам пришлось расстаться не только с семьей и друзьями, но и с нашей библиотекой, и это тоже было частью драмы…)
Как-то утром, наверняка это было субботнее утро, Юра взглянул на полки и почувствовал дисгармонию, несоответствие, провал. Чего-то недоставало в привычном порядке. Какие-то книги отсутствовали, то ли я их одолжила друзьям, то ли еще что-то… Но это пустое пространство тревожило, как вырванный зуб, и пока порядок не был восстановлен, Юра не мог успокоиться…
Так вот, вчера я бросила в костер несколько разваливающихся корзин, среди них особенно мне дорогую – большую, с невысокими краями, сплетенную в бедуинском селе из оливковых ветвей, грубоватую, но удивительно гармоничную, как говорят сейчас, аутентичную… Я использовала ее для демонстрации полевых подсолнечников, ярких и свежих оранжевых лилий и всякой мелочи вроде ромашек, которые прекрасно сочетались с естественностью оливковых серо-коричневых веток. В этих композициях было место и для больших листьев аспидистры, и филодендрона, и для той же причудливой виноградной лозы…
Пару лет тому назад в этой корзине, действительно похожей на огромное гнездо, поселилась первая на моем балконе голубка, высидела голубенка и улетела. Корзина давно была загажена птичьим пометом и решительно непригодна ни для какой экспозиции, но лежала себе наверху, на полке, сооруженной, конечно же, папой и опоясывавшей пространство балкона. Там хранились мои «сокровища», накопленные годами. Взгляд привычно отдыхал на мягких очертаниях корзин, на вычурных корешках и вазах. Но вчера я сожгла, почти церемониально сожгла эти корзины. Вчера было очень жарко. Даже в шесть вечера жар струями поднимался с земли. Несмотря на всю несуразность идеи разжигать костер в хамсин, я все-таки устроила себе этот маленький праздник. Из-за боли в пояснице я не смогла прыгать с песнями вокруг костра, как это делают настоящие ведьмы. Просто сидела и смотрела на выросший, как по мановению волшебника, повелевающего пламенем, смертью, духами и Бог знает чем еще огненный столб. Он вздымался к небу и распространял почти непереносимый жар. Пламя пожирало то, что было когда-то вместилищем многих букетов и хранило ауру любви и восхищения формой и цветом, изящными сплетениями ветвей и веревок. Все это мгновенно вспыхнуло, и еще довольно долгое время куски корзинок хранили свою структуру, не распадаясь. Этот феномен я наблюдала не раз. Газетные листы сохраняли в пламени свою форму, иногда отдельные строчки прямо таки повисали в воздухе, не желая расставаться с буквами. Они жили, дыша огнем и жаром. То же самое произошло вчера. Корзины были охвачены пламенем, но какое-то время сохраняли прекрасную сущность предметов, отслуживших долгую жизнь, некогда созданных руками из простых веток, веревок, дощечек… Мне вдруг представилось, что в конце жизни это же происходит и с нашими душами. Они обитают между мирами, сохраняя свою форму, но наполняясь совершенно иным, воздушным содержанием, становясь пламенем, прозрачными колебаниями. Состояние «бытие-небытие», когда происходит та самая трансформация, тот непостижимый переход из мира в мир, из сущности в сущность…
…Палата № 19 в больнице «Адасса»… Юра говорит днем и ночью, по много часов подряд. Его взгляд кажется вполне осмысленным. Юрины речи кажутся иногда настолько складными, что мы, родные и друзья, не можем ему не ответить. Но он не видит нас в обычном смысле слова. Он не слышит нас в обычном смысле слова. Все происходит как будто в параллельных мирах. Параллельных в грубом, геометрическом смысле слова. На самом деле все это живет и дышит одновременно, как мириады песчинок в воздухе, как невидимые глазу молекулы. Как мираж, который лишь в особенные минуты прорывается сквозь заслон действительности. Юра уже там – между мирами…
Глаза блестят, смотрит куда-то вверх, в сторону, на стену, где на фоне цветной, на первый взгляд, безобидной картины разыгрываются бои, невидимые постороннему взору. И полная моя беспомощность – как проникнуть через эту невидимую стену?.. Как его заставить увидеть меня, услышать?.. Юра видит другие миры, ведет беседы с невидимыми, но для него вполне реальными собеседниками, переходя с русского на иврит, на английский… Спорит, что-то рассказывает, на виду у всех, не за загородкой ночи, не под покровом сновидений.. Здесь, посреди этой комнаты, нет даже занавески, за которой можно укрыться – и тем беззащитнее обе стороны: и он, видящий нечто, и мы, не умеющие ответить. Тем острее одиночество, невозможность перейти грань, разделяющую тот мир и этот. Через несколько дней даже это как бы общение начало происходить все реже и реже, все короче и короче, а сон все плотнее забирал Юру к себе…
Боязно подступиться и боязно растерять эти воспоминания. Осколки мгновений. Минуты встреч и часы ожидания…