Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 34, 2010
Анатолий Добрович
Из дневниковых записей *
* * *Мы из Советского Союза,
а не из нынешней России.
Для православных мы обуза:
нас для Израиля растили.
Для ортодоксов мы отбросы –
ведь каждый третий необрезан,
и головы забиты бредом,
взамен Ответа на вопросы.
Но есть рули, пробирки, пульты,
наборы мётел, кости клавиш,
казармы, офисы, медпункты,
разверзшиеся ямы кладбищ, –
тут ждали нас…
* * *
Моисею Фишбейну
Помогите мне, Мойше. Я не выбрался из тайника,
где войну просидел, – а иначе бы точно пришили.
И, как прежде, бледнею при звуках того языка,
на котором общаются Мюллер и Шуберт и Шиллер.
Я большой меломан, и студентом охотно певал
про бурливое море, и рощи, и дикие скалы.
Но по-русски. Еврейским ушам дисковая пила –
рафинадно очищенный, ангельский Фишер-Дискау.
О, майн Дойчланд, цветочный и травный альпийский настой.
Край, где место и думе, и чести, и милой причуде.
Нелегко же людей убивать, с голубиной такой чистотой
сострадая травинке, рыбёшке, пичуге!
Помогите мне, Мойше. Я старый еврейский дурак.
И не понял, за что они нас, умиравших покорно,
заполнявших телами весенний – в ромашках – овраг.
Объясните хотя бы по Мальтусу: «Ради прокорма».
Распахните врата небывалых соборов и книг.
С неповинным потомством свяжите священным обетом.
Не давайте сбежать – и найти себе новый тайник,
где я так же не жив, но хотя бы не знаю об этом.
* * *
Бог самой Марине
рифм не подаёт.
То родник в пустыне,
то сухой помёт.
Вихрь ее словесный,
в дождь ли, в суховей,
всё вздымает кверху
в бездне слуховой.
Выдохнуты фразы
встык или не встык.
Состоянья плазмы
достигает стих.
Бесконечной, волчьей
слышится тоска
Но читать – так молча,
чтить – издалека…
Побратим для смерча –
разве океан.
И тебе тут нечего
головой кивать.
Страшно жил и умер
гений. Вне суда.
А жалеть не думай.
Пожалей – себя.
ВЕРА
Им – чтение Торы. Мне – сочиненье текста:
всё та же форма бегства в нездешние миры.
Мне говорит сосед (лицом – потомок Тита):
«Не прячусь от ракет: Господь моя защита».
Другой: «На что мне Рим? Опасна заграница.
Ведь жизнь моя хранится, пока я здесь, под Ним».
Соседка (сын – дебил; уход и воспитанье):
«Когда бы не любил, не слал бы испытанье».
Не возразишь словам из Текстов и Сказаний.
Как просто! – Существам необходим Хозяин.
Вокруг меня живет настырный, мускулистый,
ремесленный народ, солдаты-резервисты.
Не спустит ни один. Куда как деловиты.
А нужен им раввин и ближний дом молитвы.
Ведь подлинность житья – доход, здоровье, дети,
еда, любовь, семья. И только Бог над этим.
А мне читать Тору – как проползать пещерой,
и скоро я умру, не пригвождённый верой.
Что делать, я таков, я фантазер, писатель.
Сквозь толщи облаков мне чудится Создатель.
Я с детства восхвалял, как все, «Отца народа».
Прочь от таких лекал! Свобода есть свобода.
Но в облачных слоях, куда душа стремилась,
я вижу звёздный прах, а не Господню милость.
Пришла моя пора, и вроде жил напрасно:
отпавши от костра, случайной искрой гасну.
Но гасну ли? А вдруг
исчезнуть – это милость?
И некий Вечный Дух продолжит, в плюс ли, в минус,
и по скончаньи дней трепать мою персону?
Нет ничего страшней – по Толе Якобсону.
ОСТРОВА
Да, Мандельштам и Пастернак –
русскоязычные поэты.
У них нерусские приметы,
на них избыточности знак.
«Душа сыра, гортань суха».
«И вечер вырвешь только с мясом»…
Нервозность, взнузданность стиха,
влеченье к вычурам, прикрасам.
Вот Бродский. Ум, холодный пыл.
Ротонды в зарослях цинизма.
О нём сказать бы «начудил»,
но такова его харизма.
Поэтам русским испокон
присущи такт и чувство меры:
нельзя свистеть среди икон,
ценней приметы, чем химеры.
Поскольку движитель – не в них,
держаться чинно – дело чести.
Основа лирики – дневник,
в нем соглядатай неуместен.
А здесь – колючая трава,
зато моря вздымают массы.
– Летите к нам, на острова,
Борисы, Осипы, Олжасы!
* * *
Это была не Москва, это был Всегóрод
с точностью до Парижа, Праги и Барселоны.
Набережные. Здания. Их сияние ночью.
Я позвонил ей, что заблудился – не нахожу
дома, где жили вместе, не узнаю
станций метро; она сказала – выйдет навстречу.
Как это так – вчера еще навестил,
дочь обнимал, и с нею
пылко разговорились,
и охватила вера, что всё вернется.
Как это так: а сейчас не могу найти.
Жду от неё звонка, указания места встречи.
Хватит ли местных монеток на вход в метро?
Не разрядился ли мой мобильник?
А у меня в руке – выпущенная ею
книжица обо мне, и на последних страницах –
тексты, которые сам едва
припоминаю: что-то из давних песен.
Памятно только то, что это моё…
Я их читаю в огнях встречного ресторана
под зазывающим взглядом пухленькой официантки,
и – холодок по спине. Хватит ли сигарет
в смятой пачке до новой покупки?
Да, стихи бесподобны. Где же её звонок?
…И просыпаюсь раньше, чем он раздастся.