Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 33, 2010
Татьяна Алексеева
поздняя догадка
Когда говорят о гениальности, интуитивно имеют в виду предвидение, способность про-зревать сквозь время. Адресоваться к тому, что ещё только созревает и наступит лишь в будущем. Обычно подразумевают и художественные способности, умение воплотить в материи своё внутреннее чутьё. Но зерно гениальности, по-моему, – именно в предвидении, в выходе за рамки малого, календарного, бытового времени – в Большое время, откуда виден весь путь самоопределения человека на протяжении нескольких поколений (или эпох).
Виктор Луферов с самого начала пел о жизни с точки зрения смерти. Помнил о смерти как о единственном критерии подлинности, оселке, на котором всё проверяется. И каждый миг испытывал себя на прочность – “Кто я? Тот ли я, за кого себя принимаю?”. Какими бы яркими и эксцентричными ни были возникающие образы, сама их интенсивность и театральность порождалась именно сценическими рамками. Сцена – модель жизни в целом, где окончание песни или концерта каждый раз – “маленькая смерть”. И только с её приходом становится по-настоящему понятно, чего стоила жизнь. И чего стоила песня.
Все последние годы мне казалось: революция, произведённая Луферовым в жанре авторской песни, – в том, что он вернулся к мифу, воскресил мистериальные корни песни как таковой. Напомнил современникам, что миф и есть “лестница в небо”, способ выхода в Большое время – из малого, дробного, бытового, в котором мы все увязли. Но теперь я вижу, что такого объяснения недостаточно…
Какой миф? Никакого мифа. Сплошной, предельный реализм.
С горою свидится гора, как смею я предполагать.
Окружат ангелы меня, а крылья их белым-белы,
А в белых сумочках у них у всех по горсточке золы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А в той золе вся жизнь моя – и та, что знал, и что забыл…
Как страшен будет этот миг, как нежно шелестенье крыл.
Это написано ещё в середине 1970-х, за тридцать пять лет до ухода. А знаменитое “Перед тем, как к вам прийти, зашёл я к Господу” – вообще в 1970-м. Но уже там обозначен и жизненный рубеж (всё, что возьму, – всё вам останется, /Я с собой могу себя лишь унести), и убеждение в своей способности оставить след на земле, – понимание судьбы как задания.
С самого начала пути смерть для Луферова – и точка отсчёта, и вечный соперник, и мерило всех жизненных дел. Не только своя личная, а всеобщая… Судя по песням, он чуял её повсюду: смерть, нависшая над пучком травы посреди городских джунглей; смерть, угрожающая русской деревне и фольклору; смерть от равнодушия и сонливости, смерть от забвения “себя” (души в себе). Все помнят, как самоотверженно он отгонял её призрак, – шумел, чудил, трезвонил на все лады, будил окружающих, чтобы скорее проснулись.
Но главное – стрела была пущена сквозь время, на годы вперёд… Похоже, Виктору Луферову чутьё изначально подсказывало, что наступит эпоха, когда для большинства смерть останется единственным аргументом, единственным доводом, чтобы проснуться, – то время, в которое мы и погрузились сейчас, словно в просевшую от тяжести лодку. Конечно, у каждого человека в отдельности сохраняется свой мир, свои ценности, человеческие связи, которые его “держат”. Но все сейчас – врассыпную… И лишь одно есть общее, единственная неоспоримая точка, которая всех объединяет и уравнивает, – непреложность смерти. Хрестоматийное “все там будем” и прощание с уходящими, с теми, кто нас опередил.
Вдруг в это трудное, удушливое время оказалось, что у Луферова есть ответ. И что он у него всегда – был. Неизбежность смерти в его песнях (а у неё там множество обличий) – не только повод жалеть траву, постаревшего матроса или одинокое деревце. Конечность и неизбежный обрыв жизни –оправдание дерзновения, готовности отстаивать свою бессмертную душу перед лицом чужого равнодушия (тоже – один из ведущих песенных мотивов), но что ещё сложнее – перед лицом пустоты, отсутствия “готовой” веры.
Если вспомнить луферовские метафоры жизненного пути – Дорога, прорастающая из косточки вишня, уход за Горизонт или в Райский сад и обязательное возвращение на землю, – что их объединяет? Что светится внутри, в глубине этих образов, как первоисток или первознание?
Отступая и возвращаясь, кружа, снимая слой за слоем, как с луковицы, пытаюсь понять, что в судьбе Виктора и в его творчестве самое существенное? Ну вот хотя бы перебирая вслепую, без ранжира, – что в первую голову вспоминается:
Он изначально ощущал себя в Большом времени, в нескончаемой цепи поколений; и эта цепь для него продолжалась в будущее. Нацеленность в будущее – пожалуй, отличительная черта.
И полный короб даров:
мощный творческий заряд, креативность;
вечный поиск, движение, неутомимость;
парадоксальные решения, интерес к внезапному и неочевидному;
свобода сопрягать современные музыкальные достижения и технические новинки с архаикой, способность опираться на фольклорные жанры, открывая при этом возможности их личного, индивидуального проживания;
отвага;
то, что он не боялся быть смешным, “белой вороной”; не церемонясь, отталкивался от таких мотивов, как стремление “прилично выглядеть” (хотя и любил выразительность, эффекты на сцене – в хорошем театральном смысле);
воинственность духа: не страшился конфликтов и прямого противостояния;
его честность, отторжение фальши – и в творческой позиции, и в жизненной;
самоотдача, самозабвение – опять же и на сцене, и в судьбе, по отношению к своему призванию.
Это только самое очевидное, бьющее в глаза, лежащее на поверхности…
Впрочем, вообще о “главном” говорить пока рановато. Осознаваться это будет постепенно, со временем… Но, как и многие, я в эти дни пытаюсь понять, что в личности и судьбе Виктора Луферова стало главным лично для меня?
Этот человек с первых сознательных шагов в творчестве знал, что ему дано, и не побоялся принять масштаб выпавшего на долю. Не кокетничал с даром и не переспрашивал Всевышнего по двадцать раз: “А я не ошибся?” (или – “Ты не ошибся?”). Вся виртуозность Луферова – музыкантская, композиторская, исполнительская, – была брошена, в конечном счёте, на то, чтобы воплотить его потенциал самобытного религиозного философа, самородка. Из тех, что во все века бродили по российским деревням и дорогам, упрямо добывая религию “из себя”, не соглашаясь на “готовое” и авторитетное для других.
Луферов в своих песенных притчах размышлял о личном Боге – не о конфессиональном, с определённой догматикой и именем, а сотворившем именно “его”, единственного и неповторимого. В чьих-то чужих глазах это может выглядеть эгоцентризмом и самомнением… Но для большинства современных людей, выросших, как полевые цветы – самостийно, а не внутри незыблемой догматической вселенной, такой взгляд – единственная точка опоры.
Ведь внутрь себя попадаешь как в диковинную страну, полную чудес, которые потом всю жизнь с удивлением изучаешь. Постигаешь неизвестного себя, но не “себя” как пуп земли, диктующий мирозданью свои законы, а себя как творение, у которого изначально есть Создатель, а у Создателя – замысел: “поди туда, не знаю куда…”, и уникальные способы разгадки и воплощения замысла… И так, то теряя, то заново отыскивая ниточку, клубок судьбы и разматываешь…
Потому, мне кажется, и дорога, и прорастающее дерево, и возвращение на землю из сада, из голубого провала, где так весело пасти облака, пришли к Виктору как ключевые образы. Парадоксальным образом он прожил жизнь, как проповедник, как тот, кто делится найденными сокровищами, ничего не утаивая и не оставляя по карманам. И, конечно, знал, что проповедь не должна быть унылой; что именно игра выбивает зрителей из зашоренного узкого взгляда: “сносит крышу” – и мгновенно открывает перспективу. Вот он и помогал каждому себя увидеть (не его, Луферова, а себя!) “на поле вечности”, где все бытовые и социальные атрибуты потеряны, а жизнь – театр и мозаика непрестанных превращений. Но одно всегда незыблемо – связь между музыкантом и его инструментом. И такая же связь – между человеком и его Создателем.
Для меня Виктор Луферов – посланник, вестник. Человек, осуществивший своё призвание на перекрёстке двух встретившихся мировоззрений, – религиозного взгляда на мир и взгляда, которому нет названия. Но хотя названия нет, обозначить его всё же можно. К примеру, так: смысл персонального существования может быть лишь в одном – во “мне” есть что-то, чего больше нет ни в ком и нигде. Заплатить свою лепту Богу – значит, отдать именно это: самую сердцевину, суть личной уникальности.
Но есть условие – оставаться на перекрёстке. Только так можно удержать пропорции: уникальность не ради неё самой, а как ответ на вопрос: чем лично я могу пожертвовать? Какой след оставлю? Решающим жизненным “перекрёстком” для Луферова в итоге оказался не одноимённый театр песни, а перекрёсток между путём воина и благословенностью жертвы.
На воображаемом песенном Суде, который привиделся Виктору в середине 1970-х, чашу весов накренила золотая крупинка Божьего сочувствия. Однако она же и восстановила исходную ситуацию вопроса. Смысл жизненного задания приходится угадывать самому, до конца волочить тяжкое бремя свободы…
Но так ли уж широки ворота неопределённости? В песне “Подарочек”, кроме одарившего призванием Господа, есть и другие виновники судьбы – батюшка с матушкой. Родителями и Всевышним всё предрешено, на долю человека остаётся лишь высокая обречённость.
Правда, на оборотной стороне монеты видно изображение весов, подсказывающих, что батюшка с матушкой и создают основание перекрестья, исток выбора… Между отцовским и материнским полюсами словно натянута струна, вибрирующая противозаряженными импульсами: решимостью и нежностью, уязвимостью и силой, самоотдачей и самоутверждением…
Описав круг, в одном из поздних стихотворений Луферов открывает значение своих же ранних песенных образов – дырявых карманов и разбитого кувшина без дна:
В этих бабочках эфемерных,
чью красоту определяет слов пыльца…
Мне близок путь одинокого воина, но есть и расхождения точка:
Он предпочтёт одинокую смерть,
но не сотрёт боевой окраски с лица.
И мне остаётся одно, зная, что не удержать душу взаперти,
Повторять вслед за пророками, что дух – бессмертен,
что смертна – плоть,
А вслед за нищими, подаянье просящими с паперти,
Повторять: братья мои и сёстры, храни же вас всех Господь!
“Вслед за нищими”…
Выходит, с самого начала, вопреки всем вопросам и ответам, уже жило у него внутри решение пойти на пир не в строю победителей (Мне именем моим обещана победа…), а в толпе нищих.