Стихи
Опубликовано в журнале Иерусалимский журнал, номер 32, 2009
Светлана Марковская
вдоль ручья
ГУЛЯТЬ ПО ПАРКУ
гулять по парку, закутанному в январскую пелену, пешком от инфаркта, покашливая слегка…
он тысячу лет назад все понял про эту страну, да и она всё знает про этого старика…
ей, в сущности, дела нет до его подагр, она – сама по себе, а он – раз в месяц в собес, она в “десятке” по детской шкале Апгар, а он – безнадёжно стар, почти не жилец…
а было ж время, всего полвека назад – держись, геолог! держись, степной малахит!.. и на вокзале на пыльный его рюкзак глядит столица, и Люба его – глядит…
…ах, Люба-Люба, чего б не пожить ещё, ждала б с прогулки, как с поля его ждала, допустим, гуляет он, она пироги печёт, а так – пять лет Любы нет, она умерла…
…а дети – Колька в 68-м попал под поезд, а больше Господь не дал… ах, Люба-Любушка, хоть бы часок вдвоём, ах, как бы плакал я, как же бы я рыдал…
…гулять по парку – последняя из забав… а дома – тихо, всех радостей – валидол, и телевизор, уставший бесстыдно врать, давно настроился на европейский футбол…
…да хоть бы пса мне, бежал бы сейчас вот тут пятнистый сеттер, назвал бы его Мухтар, но я ведь много раньше его умру, и пёс подохнет с тоски…
…я безбожно стар…
…весь парк исхожен, как тундра-моя-тайга…
…пора б к обеду сварить какой-нибудь суп…
…эх, жаль, давно отказался от табака…
…нет, если б сеттер, лохматый миляга-плут…
…прийти домой, а дом до гулкости пуст…
…уснуть…
…и никогда уже не вставать…
…и пусть собес похоронит, пусть…
…гулять по парку – последняя из забав…
…скорей инфаркт бы… а то январь да январь…
…пока ты молод, ты по умолчанию прав…
…я стар, Любаша, я так безнадёжно стар…
…гулять по парку, пока не настиг инфаркт…
СУКАВОЙНА
что ты скулишь, моя память, словно зачумленный пёс,
сон отбираешь, путаешь правду и ложь,
будут еще крест и камень, помост и погост,
будет луна в небесах, в кармане шиш или нож,
будет калина цвести, а потом – пламенеть огнём,
звон колокольный будет по всей руси,
будут молчать старики, будут скорбеть о нём,
взвоет вдовица “господь, иже еси…”,
будут лететь над ним птицы – курлы-курлы,
будет сквозь сердце его прорастать трава-мурава,
горькая, как печаль, или как полынь,
будут ещё молва, хвала и хула,
будут ещё друзья, не чокаясь, пить,
внук на блошином рынке продаст ордена,
будет ещё моя память меня будить…
сукавойнасукавойнасукавойна…..
МАТЬ
он придёт с войны ли, с футбола, или так, по пути зашёл, а у неё чай горячий, поёт радиола, и суп с лапшой… он незрячий зайдёт, больной или всё хорошо, а у неё наготове мёд или йод, или что ещё… а потом провожает свою половину под все дожди, так отпускают мужчину, сына – иди один, он уйдёт, она ему в спину глядит, молчит, и он возвращается ближе к зимам в привычный быт… и когда на дворе трава, на траве толпа, и толпа права, и кричит толпа: “откажись, распни, или нам отдай!”.. то она говорит-баюкает: “спи-усни”, и приносит чай… закрывает окно, гладит: “сыночка, заюшка… садовая ты моя голова… всё устроится, засыпай уже, засыпай…”
ЛИЯ УЛЕТЕЛА
что ты, скажи мне, делаешь, медноволосая Лия?..
Лия смеётся опять над моим вопросом.
“лилии выращиваю, клещей травлю купоросом,
вещей не коплю, сына люблю, да отращиваю себе крылья…”
как у бабочки, говорю, или стрекозьи они, слюдяные?
или, как у колибри – мелкие? или, как у орла – нараспашку?
“как у самолёта они, не горюй!”… опять хохочет смешливая Лия,
мальчишку тащит подмышкой, мальчишка в светлой рубашке.
а что, говорю, дорогая Лия, как отрастут твои самолетные крылья,
куда рванешь? к каким невозможным далям?..
Лия сосредоточена на поливе лилий,
мне кивает, ещё не знает, каким полет этот будет длинным.
Икара мне поминает, и папу его, Дедала…
Лия нынче летит, закутана в ветер Иерусалима.
долго летит, полёт её будет вечен.
сын её постарел, считается, что он циник,
эгоистичен якобы, якобы бессердечен.
отращивала, говорят, крылья, а вырастила сына такого!
а он на песке палочкой пишет: “Лия…”
правда, когда один, когда не видят другие…
пишет, затем стирает, и пишет и пишет снова.
ДОРМИЦИОН
Лие
Ни пса на небе, ни звёздочки, ни луны. Вспорото, взорвано небо насквозь крестом. Посередине горячей чужой страны – воздух-земля – распирает пространство Дорм.
Тайна его острее любых вечерь. Камни его дневное тепло стерегут. Ящерки-саламандры выглядывают из пещер: что ты, чужая дочка, делаешь тут?..
Шаркает башмаками старик-аббат, с ним караулить солнце у этих стен. Лягу на мостовую и стану ждать Руфь и Мирьям, Еву, Юдифь, Эстер.
Сестрам моим, пожалуй, не до меня. Гордым еврейским девам нужен покой. И только Лия приходит ко мне впотьмах. Гладит по голове лёгкой своей рукой.
ВДОЛЬ РУЧЬЯ
Да никаким там особенным не был. Обыкновенный ничей.
А ведь выкрал ключи от неба, да и забросил в ручей.
Небу этот поступок пофиг, висит, не хуже кулис.
Но мне неуютно и одиноко, и некуда глянуть ввысь.
А этот куст, над которым небо плескалось еще на днях,
Сделался пуст, и всё время слепо пялится на меня.
Это очень обидно на деле, поскольку среди весны
В нём жили скворцы, и они галдели, все как один влюблены.
А в доме моём, над которым звезды торчали каждую ночь,
Мыши повывелись, кошки и гости, сметана прокисла и борщ.
Оно и понятно – кому приятно, когда над тобой ничто?
И ни рассвета тебе, ни заката, ни звёздного шапито?..
А я, как обычно, глупа и нелепа, и в сердце моем печаль.
Зачем тебе были ключи от неба, ходи теперь вдоль ручья…
47-ОЙ. БЕЗ ЗАПЯТЫХ
а я пойду по улочке в фартовой восьмиклиночке походочкой-сутулочкой по лапушке-неглиночке
по заюшке-остоженке по любушке-воздвиженке в руке течёт мороженко пломбир стаканчик вишенка
чечёточкой расчётливой процокаю-прокоцаю приглажу чуб расчёскою парнишечка не бросовый
а ты куда чернявая пойдем со мной до синема не хочет ненаглядная стесняется красивая
а липы шепчут ласково а лето на пригорочке москва такая красная плывет дымок махорочный
из чёрного из виллиса глядит мурло чекистское а вдоль забора жимолость безликая безлистая
а я замру как вкопанный пускай себе к лубяночке и вновь потом затопаю парнишечка-поганочка…
СЫНОЧЕК
Сыночек, чего ты, мальчик? Заплачешь, потом запрячешь слёзы свои, словно потерянный мячик, потому, что вырос, а взрослые плачут ночью.
Ночью, когда замедляется время. И слёзы текут как-то особенно горько. И тут бы матери подойти, да поцеловать тебя в темя, но мать давно на своих пригорках, она не придёт, короче.
Она не придёт, короче, оттуда назад нет тропок, они с отцом там гуляют, где яблоки слаще сласти, а то, что ночи твои одиноки, так это твои отныне, сыночек, ночи, твоя забота, твои ночные напасти.
Твои напасти, твои сомненья и страсти. А ты не знал, что мама не будет вечной?.. Что всё хорошее кончается в одночасье, а всё ночное в мышце живет сердечной.
А всё ночное меняется на дневное. И мама смотрит с портрета, веселая, молодая. И всё становится как-то ясней и спокойней. И росы ночные и слёзы испаряются, высыхая…
ВПАСТЬ В ДЕТСТВО
неба не встретишь, если смотреть под ноги
в смысле звезду, луну не увидишь, птицу.
мимо тебя в колесницах промчатся боги,
ангелы улетят, облако растворится.
это еще пустяк – мотыльки-акриды.
это хвосты комет и титов-гагарин,
это же нимфы, эльфы, феи, сильфиды,
это же комары на воздушном шаре.
это же мэри поппинс летит за ветром.
это же питер пен и старик хоттабыч
ступа с ягой, змей-горыныч, кощей бессмертный,
это же гиперболоид и дирижабль.
это икар на последнем своем пределе,
утки, несущие в клювах дуру-лягушку.
это же геликоптер и ури геллер.
это же группа “спейс” и барон из пушки.
в общем, смотреть предпочтительней все же в воздух.
там происходит движение тел небесных.
…ну, на худой конец, можно глянуть в речную воду.
мельче гораздо, но все равно интересно.
МОЁ
ладно, коль неизбежное – выбирать,
выберу то, что нашарит в мешке рука –
финики, фиги, оливки и виноград,
зёрнышки, пуговки, блёстки со дна мешка.
“да” предпочту любому угрюмому “нет”,
выберу только такое, что всё – моё.
“выбери лучшее” – самый ходульный тренд,
мне же подай, что созреет и прорастёт.
тёплый агат предпочтительней, чем алмаз.
зимним дождям подстелю утомленную твердь.
выберу только эти из сотен глаз.
выберу только эту из сотен вер.
всем эверестам я предпочту кармель,
выберу дёготь, если предложат мёд.
выберу самую странную из земель,
ту, где проходит всё, да никак не пройдёт.